***
Кендзиро на взводе, он вылетает из дверей здания злой и встрепанный, как только что подравшийся дворовый кот. У Юры свое объяснение: с Минами на этапе Крис, и они в присутствии друг друга дымят, как динамит, готовые взорваться. Раздраженный японец едва не проходит мимо, и Плисецкому приходится извернуться и изловить его за шиворот яркой куртки, опасно качнувшись на одной ноге и двинув костылем в сторону. На лице Кендзиро отражается недоумение, будто он чего-то не понимает, будто он не считал Юру достаточно ебанутым для перелета с одного этапа на другой, чужой, да еще и с травмой. Русскому приходится его поторопить: — Ты что, не рад меня видеть, Мими? — в голосе Плисецкого отражается искренняя радость от встречи с другом, и даже в неустойчивом положении нога перестает болеть так сильно только от того, как японец отмирает и крепко обнимает Юру за худые плечи, утыкается носом в макушку. А в межсезонье почему-то разница в росте не казалась такой сильной. — Ты как тут оказался? — на почти чистом русском спрашивает Кендзиро, несмотря на все возражения забирая у друга рюкзак и помогая ему доковылять до лавочки у входа. — Погоди, я сейчас вызову такси, до отеля неблизко. Ты же остановишься там же, где и остальные спортсмены, верно, или Яков где-то в другом месте номера взял? Тебя перевели на этот этап? А как ты будешь кататься, что с твоей ногой?! Под конец он все-таки сбивается на более комфортный английский, продолжая скороговоркой выпаливать вопросы, но Юра все равно выдыхает исконно-русское «блять», прежде чем смущенно ответить: — Якова, эм, здесь нет. Я тут один и, вроде как, инкогнито. Только не ори, ладно? — Когда это я орал?! — громко восклицает Минами, заставляя русского заржать. — Ой, прости! Что-то я сегодня сам не свой. Так что у тебя с ногой? — Если не свой, то чей? — хохотнув, Юра легонько тыкает друга в бок. – Травма по глупости, ничего интересного. Может, позже я расскажу тебе, как замахнулся на то, что выполнить не мог, и теперь пожинаю плоды собственной тупости. Не забивай голову, лучше расскажи, почему ты такой злой? Хорошая формулировка, он ведь даже не врет — а совсем уж откровенно врать Минами не позволяют остатки совести. Просто не вываливать же на него все дерьмо, зная, что ему завтра выступать? Юрина драма может подождать, пока Кендзиро не поставит точку в своей собственной. — А, ерунда, — отмахивается японец, отводя взгляд. Тоже, наверное, недоговаривает. Хорошие же они друзья. — Сцепился со своей дражайшей половинкой на тренировке. Якобы я его на выходе из прыжка задел, но, во-первых, я этого не делал, потому что специально отъехал подальше, тем более от него, и не мог зацепить никого даже случайно. — А во-вторых? — А во-вторых... — кровожадно тянет Кендзиро. — Во-вторых, если бы я хотел его задеть, он бы не по катку с воплями метался, а лежал бы на льду пластом с резаной раной. А может, и есть в Минами что-то русское — приличный японский парень просто не может быть таким… таким!***
Они доезжают до отеля минут за пятнадцать, но с Юрой на костылях шли бы целую вечность. Свободных номеров нет, парень с ресепшен обещает выселение из любого одноместного не раньше завтрашнего дня, и Минами тащит его к себе, потому что в его «апартаментах» стоит большая двуспальная кровать. Юра хихикает, что он как проститутка, друг предлагает организовать ему жесткие ласки и шлепнуть по жопе, и на нужный этаж они поднимаются с громким хохотом, долго пытаются попасть ключом в скважину и отпереть дверь, а потом, наконец, вваливаются в комнату. Кендзиро ерошит Плисецкому волосы и уступает очередь в душ, жалея уставшего с дороги русского. Предлагает помощь, всерьез опасаясь за Юру в компании скользкого пола и его многострадальную ногу, на что тот презрительно фыркает и заявляет, что пока еще способен справиться сам. В итоге они договариваются оставить дверь в ванную открытой, чтобы в случае чего Минами смог помочь, и японец крутится неподалеку, дожидаясь своей очереди и делая охотничью стойку на каждый доносящийся из душа звук. Плисецкий выходит из ванной, опираясь на костыли, и Кендзиро указывает ему на уже разобранную кровать и отправляется принимать душ сам. Позже они болтают до поздней ночи, как дети в детских лагерях, смеясь и наверняка мешая соседям спать; Юра, вымотавшись, засыпает первым. Минами долго смотрит на его расслабленное во сне лицо с белесыми бровями и светлыми ресницами, на спадающую на высокий лоб непослушную прядку волос, притягивает друга к себе, на миг прижимаясь губами к холодному вздернутому носу, и, наконец, засыпает тоже. Завтра у них сложный день.***
— Что ж голова-то так ноет? — Минами кривится, сидя в комнатке перед выходом на арену, и сосредоточенно шнуруя коньки. Его тренер, Акеми-чан, молодая добродушная женщина, в прошлом — тоже фигуристка, парница, ушла к катку смотреть разминку конкурентов, сбросив моральную подготовку Кендзиро на ошивающегося рядом Плисецкого. — Прими таблетку, есть же разрешенные, — советует Юра, крутя в руках аккредитацию. Хрен знает, как его с такой вообще пускают, либо не смотрят на текст и оформление, либо на Гран-при читаются карточки любого этапа, но его пускают везде, будто он сам выступает, хотя по костылям видно — нет, этот товарищ здесь для моральной поддержки, как девчонка-фанатка с японским флагом. — Хочешь, попрошу у стаффа или свое обезболивающее дам? Девчонка-фанатка в лице Плисецкого думает, когда ему лучше вручить Минами приготовленный букет и плюшевого зайца, но старается не испортить сюрприз и сидит с виду спокойно. Переживать надо позже, когда друг на лед выйдет, а сейчас — рано. — Давай свое, — соглашается Кендзиро, принимает плоский кругляш таблетки и глотает насухую. Судя по его лицу, лекарство прилипает где-то в районе горла, и Юра с улыбкой подает ему бутылку с водой, которую японец ополовинивает в два глотка. — Спасибо. Русский пожимает плечами и садится рядом с Минами, просто помолчать вдвоем, чтобы друг мог собраться. Берет в руку его ладонь с длинными прохладными пальцами, переплетает со своими, старательно поглаживает большим пальцем чужие костяшки и едва улыбается самыми уголками губ. За номер от японца выступает Джакометти. Телевизор в комнате транслирует программу без звука, потому что хорошо слышно и ту музыку, что играет на арене, и аплодисменты зрителей. Аля как-то пошутила: если фигурист почти падает, но в последний момент выравнивается, овации способны обрушить потолок. Именно это сейчас слышит из зала Юра, а еще — то, как тихо матерится Минами. На родном, японском языке, и яростно-яростно, как от очень сильной боли. Плисецкий протягивает ему еще одну таблетку. Крис на экране лишается баллов за технику, потому что дважды цепляет пальцами лед и сильно поскальзывается на выходе из прыжка, и за презентацию — потому что на его лице то же больное выражение, что и у Кендзиро, запивающего уже вторую дозу сильного обезболивающего подряд. Цветы и игрушку своему "зайчику" Плисецкий бросает прямо на лед.***
По итогу короткой программы Минами замыкает тройку лидеров; вторым идет Крис, которому маленькие недочеты стоили лидирующей позиции, первым — Кацуки. Он катается странно, будто мысли его где-то далеко, а тело — вот оно, вышвырнутое на лед на потеху зрителям, но высокие баллы ему даны явно не за красивые глазки. Глазки японец как раз прячет, и от камер, и от соперников. Юра бы многое отдал, чтобы в них заглянуть. — Кацуки катается без тренера? — спрашивает русский. Они с Кендзиро и его молоденькой тренершей сидят в уютном небольшом кафе неподалеку от спортивного комплекса, в ожидании приготовления их заказа потягивая заварной зеленый чай, доверху налитый в красивый стеклянный чайник. Юра крошит пальцами хлебную палочку, крошки сыпятся прямо на гладкую поверхность стола; позже официантка будет недовольно поджимать губы, убирая это безобразие со стола. Плисецкий оставит ей щедрые чаевые, но сейчас нервы требуют успокоения, и незамысловатые монотонные движения помогают призвать мысли к порядку. — Почему же? — степенно отвечает Акеми, наливая себе новую порцию чая. — Его представляет Минако-сан, только, насколько я знаю, из-за замены тренера Кацуки-кун не собирается идти дальше этого этапа. Я слышала, он собирается дать официальный отказ на пресс-конференции по окончании соревнований. Минами сидит, уткнувшись в телефон, и свой чай прихлебывает едва-едва, будто тихий хлюпающий звук позволяет ему оставаться на связи с этой реальностью. Ему тяжело после проката, и у него болит голова; он еще дважды выпил юрины таблетки, не в силах справиться с давящим перестуком в висках. Акеми-чан предлагала ему пройти повторный медосмотр, но Кендзиро отказался, вяло помотав головой. Юра не стал к нему лезть; утром он снял номер этажом ниже, но, судя по положению дел, ему предстоит снова ночевать с японцем. Хотя бы чтобы проследить, что он не свалится в обморок. — Замена тренера? — ухватывается за середину фразы Плисецкий, подаваясь вперед и выпуская измочаленный снек из рук. — Он ушел от Вик… Никифорова?! — Если бы, — вздыхает женщина, мимоходом улыбаясь подошедшему официанту. Паренек лет двадцати аккуратно переставляет с подноса на стол заказанный Акеми салат и две порции пасты с морепродуктами для Юры и Минами. Японец принимается лениво наворачивать макаронины на вилку, выцепляя из соуса креветки, но Плисецкому не до еды. Он смотрит на тренера во все глаза, переваривая услышанное. — Виктор-сан сам закончил тренерскую карьеру и вернулся в спорт в качестве фигуриста. Юра разочарованно выдыхает — он это и так знает. Женщина внимательно смотрит на него пару мгновений, а затем отводит взгляд и снова прихлебывает чай. Дальше они едят в тишине.***
Минами, по логике соревнований, должен был выступать третьим с конца, но организаторы странно смешали список, пустив первым Криса, а уже за ним поставив Кендзиро. Японец нервничает, кусает губы, одергивая на теле простую черную футболку и подтягивая брюки с имитацией джинсы. Волосы растрепаны наподобие прически парня из корейского бойз-бенда, только красная челка с отросшими золотистыми корнями заплетена в некрепкий колосок и прихвачена сбоку неведимкой, открывая высокий лоб и скрадывая пару лет возраста. Минами кажется сейчас почти ровесником Плисецкого. За стеной комнатки для подготовки участников раздаются первые аккорды музыки для программы Джакометти. — Пойдем, посмотрим? — Юра беспомощно смотрит на друга, не зная, как еще его отвлечь, протягивает последнюю деталь костюма — золотую олимпийку из легкого, шуршащего, как кот на сене, материала. Минами молча кивает, забирает из рук русского кофту, набрасывает на плечи и выходит к катку первым. Плисецкий плетется за ним, с трудом переставляя костыли, и покидает комнату как раз вовремя: Крис делает первый прыжок. Мог бы получиться хороший такой четверной, отстраненно думает Юра, глядя на падающего на лед швейцарца. Каким-то шестым чувством становится четко понятно: продолжить программу он не сможет. Плисецкий понимает, что надо позвать врача, притащить тренера Криса, который какого-то хрена сейчас стоит на другом конце арены, там, где нет выхода на лед, но первым на лед вылетает не этот грузный лысый мужик и не медики, а Кендзиро. Прямо так, в костюме, едва сняв с коньков блокираторы, он подлетает к Джакометти под прицелом многочисленных камер, плюхается рядом на лед, тянет руки к рукам швейцарца. Шепчет что-то, наверное, успокаивающее, трогает длинными пальцами лоб своего соулмейта. Поднимается сам и помогает подняться ему, подставляя плечо и осторожно двигаясь вперед, держит Криса за пояс, цепляясь за стразы на его костюме пальцами, но не отпускает даже тогда, когда они вместе перешагивают бортик, и Джакометти садится на скамейку. Юру от них отрезает скоплением людей — наконец-то появившиеся медики оттесняют его дальше от бортиков, но Минами этого не видит. Он смотрит только на Криса. У него зрачки расширены от боли, и он морщится, потирая пальцами метку на запястье. Минами знает, что проклятая альпийская роза страшно ноет, потому что у него самого под меткой будто полыхает пожар. Он, особо не задумываясь, тянется рукой к руке Джакометти и переплетает их пальцы, натыкаясь на изумленный взгляд швейцарца. — Не спрашивай, — просит Кендзиро. — И ничего не говори. И нагибается, быстро прикасаясь губами к метке. Как мама в детстве утешала, целуя разбитое на роликах колено, дует на бедную кожу, спрашивает: — Лучше? Крис бездумно кивает. У Минами полыхают щеки, он прячет, отводит взгляд, будто боится посмотреть на родственную душу. Но страха нет. Просто смущение, ему немного неловко, на них же смотрят столько народу, но никто его не отталкивает — все понимают, что Крису сейчас нужно. Кто ему сейчас нужен. Ненависти к швейцарцу тоже нет, все размолвки, ссоры и ругань будто стерлись из памяти. Джакометти неловко поворачивает руку, сжимает пальцы Минами в ладони. Они холодные и тонкие, как у изящной, невыносимо хрупкой статуэтки, но трогают, гладят в ответ осторожно-мягко. Столько времени на взаимную неприязнь ушло… Кто-то из организаторов окликает Кендзиро, но он не слышит. Продолжает касаться пальцами метки Криса, даже не видя — зная, чувствуя, как сияет цветок на собственном запястье. Джакометти отталкивает его руки. Сердце Минами замирает. — Иди, тебя зовут на лед. Кендзиро мотает головой. Отчаянное «Я тебя не брошу!» остается невысказанным, и Крис сурово сдвигает брови, говорит строже, почти грубо: — Давай, ты что, оглох?! — Я не пойду! — Я сказал, пойдешь! — кричит Джакометти. — Вали уже! Минами поднимается с колен… — Ты мог бы быть немного более вежливым, — говорит Юра, протягивая Крису свое обезболивающее. Надо бы пополнить запас, всего пара таблеток в блистере осталась. …и побивает собственный рекорд в произвольной программе. Плисецкий надевает ему на голову венок из ярко-красных роз.***
Юра уже в номере, и у него гудят ноги и немного — голова, потому что они с Минами и Акеми-чан сначала пошли пить чай, а потом каким-то образом попали в бар, причем тренер повела себя ни капли не по-взрослому — сразу ускакала флиртовать с брутальным барменом, оставив парочку Кендзиро-Плисецкий чахнуть за столиком у окна. Они чахли недолго — какие-то девицы на пару лет старше японца покупают им алкоголь, хотя Минами мог бы и сам проставиться в честь рекорда. С выпивкой сразу становится веселее, девицы в какой-то момент испаряются, а Акеми, наболтавшись с барменом, возвращается к ним с цветастым коктейлем. У нее растрепались заплетенные в две толстые косы волосы, и так она кажется гораздо моложе; смеется вместе с ребятами, и они выпивают снова, отодвигая в сторону Юрины костыли. Минами оживает на глазах, забивает на посыл Криса, и по нему, знаете, просто с первого взгляда видно — человек впервые напился. Он флиртует с официанткой, а затем — с официантом, и долго потом сокрушается, что, похоже, он все-таки гей. Юра, умудренный опытом, уверяет, что разобраться в этом может только исключительно пьяный человек, а Акеми-чан смеется, что, мол, невозможно быть фигуристом и остаться натуралом. Вспоминают Джей-Джея, выпивают снова, давясь смехом. Под конец вечера впервые пьяный Минами лезет к Юре целоваться, Плисецкий кусает его за губу и несильно пинает в бедро здоровой ногой. Зато теперь понятно, почему товарищ не пьет. Резонное решение. Вечер удался. А теперь вот, пока Юра ищет таблетки от головной боли, у него звонит телефон. Он не хочет брать трубку, но видит имя абонента и все-таки решается. Человек в телефоне молчит, и тогда Плисецкий, внутренне усмехаясь, говорит, ехидно и с мальчишечьей, детской еще злобой: — Я читал новости. В конце концов, он ведь прекрасно знает, зачем ему звонят. — И что пишут? — хрипло, несобранно как-то спрашивает Отабек. Пишут, что на этапе, откуда слился Юрий Плисецкий, Отабек Алтын уступил золото Виктору Никифорову, но парень выбирает другой ответ: — Пишут, что ты сучара, — в конце концов, Юра имеет право обижаться. — Не ссы, прорвемся. И вешает трубку, а на следующий день, на тренировке перед показательными, вылавливает золотого призера Юри Кацуки у бортиков катка и выпаливает: — Для начала, я хочу извиниться, — Юра вдыхает и выдыхает, а затем продолжает: — Но я все равно считаю, что Виктор — гандон, и от вашей связи я не в восторге. Но ты, вроде как, не хочешь, чтобы тебя представляла Минако в финале — так давай представлю я! Хорошо быть русским — не нужно перед иностранным обществом объяснять свои ебанутые действия. А вот японцу, пожалуй, придется как-то обосновать свое согласие.***
Когда Юри выходит на лед, а камеры показывают Плисецкого в роли его тренера, Виктор реально теряется и не иначе как из-за изумления уступает японцу первое место в короткой программе, отыгрываясь потом на произвольной. Минами смотрит выступление с первого ряда трибун, Крис, наверное, не смотрит вовсе — они рассорились вдрызг. Да и, наверное, не сходились вообще. Джакометти с травмой сидит у себя в Швейцарии и наглаживает свою белую кошку, боясь лишний раз рыпнуться в сторону из-за метки. Минами-то рядом нет, больше соулмейта к запястью не приложишь… С Отабеком в финале Юра пересекается лишь один раз, когда выпускает Юри на лед перед показательным выступлением серебряного чемпиона. У него уже нет костылей, только лангета, и от одного этого жизнь кажется лучше. Даже с учетом того, что Виктор взял золото. Плисецкий рассеянно улыбается Алтыну и снова смотрит на Кацуки. Мир или нет — скорее, перемирие – обязанности тренера Юра выполняет неожиданно неплохо. Лучше, чем Виктор. Обручальное кольцо Юри снимает. Откатать программу он в силах и без глупого «талисмана». А на выходе из спорткомплекса Юру с Минами встречает просто, но удобно, по-дорожному одетая Марина Плисецкая. Чемоданы мальчиков лежат в багажнике стоящего неподалеку такси. Юра обнимает маму, а она тепло улыбается и ерошит ему волосы, целует в лоб; пожимает руку Кендзиро, совсем по-взрослому, с соответствующей серьезностью. Машина заказана до аэропорта. Через пару часов самолет несет их в Москву. Юра, сидящий рядом с мамой и другом, потихоньку проваливается в сон. Больше он не плачет.