Curb the storm

      Если бы человек сам выбирал свою судьбу, а не повиновался слепой надиктовке связи, Минами без колебаний выбрал бы Юру. Если однажды и на всю жизнь, то, на самом деле, брать надо не любовь — друга. Такого, чтобы в огонь и в воду, с хохотом и незлыми подначками, подставляя друг другу плечо для опоры и протягивая руку помощи. Как протянул ее Плисецкий, наплевав на конкуренцию и пустую неприязнь, забыв собственные проблемы и окунаясь в проблемы Кендзиро.       Вот так просто, со всей широтой своей загадочной русской души, он вошел в жизнь Минами, пинком ноги открыв дверь и честно заявляя: «Я ебанутый. Тебе подойдет?»       Японцу подошло. Все странности Юры, казалось, разбавили скучную, нормальную жизнь Минами, будто бензином щедро плеснули в ведро густой краски, которая мажется неровной полосой по серым будням обычного человека.       С Плисецким не страшно — он же грозная Русская Фея, это его все боятся. У Феи той крылья подломлены, Юра «летает» на одной только собственной злобе и Минами за собой тянет.       Да и такой он человек, что трусов рядом с собой не потерпит.       Он сильный и стойкий, как пресловутый оловянный солдатик, сказку о котором Минами в детстве читала мама, по большому толстому словарю переводя русские слова на японский язык. По нему же Кендзиро начинал учить русский, когда на запястье расцвела «яблоня».       Была бы метка взаправду яблоневым цветом, кто знает, может, парой Минами был бы тот же Плисецкий, но светлые лепестки с махровыми краями — это не вычурный сорт яблока, а альпийская роза вычурного Криса.       Яблоки здесь ни при чем.       Фанаты присылают Кендзиро открытки, рисунки, нашивки на одежду — все с изображением чертовой метки. Ни от кого его выходка перед произвольной не укрылась, все знают — японский фигурист, любимый всеми милый мальчик с крашеной челкой и фейковым пирсингом, вечно улыбающийся и веселый, нашел своего соулмейта.       Нашел и тут же потерял — крик Джакометти тоже слышали многие.       Юра предлагает поговорить с Крисом — или ему самому, или, так уж и быть, Плисецкий готов оказать другу такую непосильную помощь. Минами демонстративно фыркает, пожевывая укушенную губу, и гордо отказывается.       Зубы у русского такие же острые, как и его дерзкий язык.       Наверное, если бы связь подкинула Минами Юру в качестве родственной души, японец не сильно бы расстроился. Они хорошо дружат, им обоим «не везет в любви», а от такой тесной дружбы дальше-то всего пара шагов. Осталось переспать по дружбе и парными кольцами обменяться, как Кацуки-кун со своим Никифоровым.       У Юры не самый приятный характер, но добрая душа и острая необходимость не в том соулмейте, какого дарит метка, а в соулмейте-друге, чтобы смеяться с ним до боли в ребрах, спорить о вкусах, но знать: различия — это не важно! Чтобы сидеть рядом и пить противный зеленый чай, пихать того, другого в бок костылем и получать за это по лбу длинными «музыкальными» пальцами. Общаться каждую секунду, спать в одной кровати, переплетая ноги, засыпать глубоко заполночь, устав от долгих разговоров…       Чувствовать: с этим человеком ты в безопасности, ты — в порядке, этот человек — твоя родственная душа.       В мире, где соулмейтом человека является его самый близкий, лучший друг, у Минами с Юрой была бы одна метка на двоих.       Плисецкий прощается со сжимающим свое заслуженное серебро Юри, Кендзиро пожимает руку Акеми-чан, и они спешат на улицу: там их ждет «тетя Марина», изящная и красивая Юрина мама. У нее лучистые добрые глаза, а смешинка во взгляде… вот ее Плисецкий точно от мамы унаследовал, как и цвет волос — и, наверное, эту честность в словах и поступках.       Пока они втроем едут в аэропорт, Марина на чистом английском расспрашивает японца о его жизни, о дружбе с Юрой, о прикрытой рукавом кофты метке. Ответы, смущенные и смятые, она слушает очень внимательно, подбадривает парня, мягко просит не стесняться.       Говорит: «Друг Юрочки — член нашей семьи.»       Юра полулежит у нее на коленях, и она рассеянно поглаживает сына по голове, перебирая спутанные светлые прядки на его затылке.       Минами роняет на них взгляд, и как-то сразу становится немного тоскливо; хочется бежать до самой Японии, домой, к маме и папе, обнять их, уткнуться носом в лобастую мохнатую башку Сильвера и сидеть так долго-долго. А потом — отпускает. С семьей Кендзиро связывался утром, и еще раз позвонит перед отлетом в Москву, а зависть — это плохо.       Да и не зависть это — просто паршивое настроение.       В московской квартире их встречают Юрин дедушка Николай и пушистая кошка Потя, тут же царапающая иностранного гостя за тесное общение с представителем поганого собачьего рода. Отец Плисецкого, Александр, сейчас отъехал по делам на пару дней, но скоро должен вернуться — раньше, чем Юра проводит Минами на чемпионат перед мировым соревнованием.       Каждый день Плисецкий таскает друга по всей Москве, и кажется, будто шило в заднице у него ограничивается только фиксатором на больной ноге. Юра водит Кендзиро по паркам, музеям, вместе с мамой отвозит на Красную площадь, и они едят дорогое невкусное мороженое, несмотря на холодную зимнюю погоду, глядят на постепенно зажигающиеся огни вечернего ГУМа, с завистью нюхают доносящийся со стороны Макдональдса на Охотном ряду запах.       А потом Юре снимают фиксатор, и доктор, неодобрительно качая головой, сообщает, что Плисецкий полностью поправился.       Минами в этот момент сидит перед кабинетом травматолога в детской поликлинике, у него на ногах безразмерные голубые бахилы, через которые на пол уже накапало приличное количество грязного талого снега, он кутается в куртку плотнее, дабы избежать повышенного внимания — какая-то милая с виду старушонка предположила, что Кендзиро ждет сына. Возможно, с женой, потому что куда такому видному парню без жены хорошей, как же с ребенком-то управляться, ну что за молодежь пошла, уж в ее-то время…       Минами бурчит, что ждет не сына, а друга. Глаза бабульки округляются, и, кажется, сейчас она вызовет наряд полиции за «проклятым педофилом».       — Брата я жду, — ворчливо поправляется японец. Брата-дегенерата, и не с женой пришел — «жена» в Швейцарии соблазняет брутальных мужиков жгучими зелеными очами и дергается от каждого еканья метки. А вместо ребенка у них разноглазая блондинка-кошка.       Эх, русские.       Юра вылетает из кабинета, подпрыгивая на обеих здоровых ногах, бросается на друга, крепко обнимая, орет на весь коридор:       — Щас они все отсосут!       Поддерживая образ грозного старшего брата, Кендзиро отвешивает ему воспитательный подзатыльник.

***

      В тот же день Плисецкий тащит японца на расположенный за домом каток.       — Коробка, — кривится Юра, но слово не объясняет. А что за коробка, от обуви или коробка жилого дома типовой застройки — сиди и гадай, морда иностранная. — Залита херово, но на первое время сойдет. Потом уже провожу тебя и в Питер вернусь, меня там Яков с теть Лилей так вздрючат, что мама не горюй…       Между собой они теперь только на русском и говорят. А Чи с Лео, периодически выходящие с тандемом Россия-Япония в Скайп, только плюются, не способные продраться сквозь сложности великого и могучего.       «Коробкой» оказывается огороженное невысоким забором поле, на которое налили воды из пожарного шланга и дали замерзнуть, это очень слабая замена гладкому покрытию профессионального катка с его искусственным льдом, но Юра светится даже от такой малости.       Минами садится на импровизированные трибуны, склепанные из нескольких простых лавок да пары ящиков, и кричит:       — Давай!       Плисецкий, шнурующий коньки, вздрагивает. И выходит на лед.       Едет просто, ожидая дрожи в больной ноге, судороги, хоть чего-нибудь — но не дожидается. Делает резкий разворот, выплетает несложную дорожку, бросается в выпад в сторону и вверх. Ничего, нога в абсолютном порядке.       Чудес не бывает, но, может, за весь пиздец в его жизни, Юра достоин хоть чуточки везения.       И, поверив в свои силы, Плисецкий заходит на прыжок. Пока просто двойной, вроде несложно, должно было получиться — но не получилось.       Блондин падает, проезжаясь задницей по льду. Ну, а как ты хотел?       Минами привстает со своего места, готовый броситься на помощь, но Юра встает и пытается снова. Едет вперед, поворачивается спиной, потом быстро — боком и снова лицом, проверяя положение коньков. Смещает центр тяжести на другую ногу, отталкивается, отставляя ногу в сторону, прыгает.       И чисто приземляет четверной.       Дело не в силе тела, но в силе духа.       Правильно Юра сказал. У него такого все отсосут.

***

      Через пару дней возвращается Юрин отец.       Плисецкий не запрыгивает на него, как на дедушку, и не вешается на шею, как маме, а просто с серьезным кивком пожимает протянутую ладонь Александра. Молчит и улыбается одними уголками губ: видимо, его папа еще не в курсе, что у сына проколот язык, а Юра боится получить нагоняй за беспредел. Он-же-мальчик, как объясняет Плисецкий — в суровом российском обществе такие вещи не в почете.       Александр не торопится ставить на пол плотно набитую дорожную сумку, мажет губами по щеке высунувшейся с кухни жены и, мельком улыбнувшись Минами, проходит вглубь квартиры. Кендзиро слышит, как он, снимая верхнюю одежду и разуваясь, что-то говорит подошедшему Николаю и отпихивает мурчащую Потю — кошка лезет под ноги, обвивая щиколотки хвостом; как и любое домашнее животное, в самый неподходящий момент решает внезапно загорается страстной любовью к хозяину. Сильвер всегда бросался на Минами, стоило только японцу вернуться домой — в один миг ты открываешь входную дверь, а в следующий на тебя уже летит тяжелая рыжая туша, норовящая облизать лицо и ласково куснуть за руку. Собаки — такие собаки...       — Саш! — кричит Марина с кухни. У нее руки в тесте, потому что она с утра надумала испечь какое-то угощение, рецепт которого узнала в очередной командировке. Мальчики крутились вокруг, не столько помогая, сколько мешая и отвлекая, но мама Юры так и не смогла их прогнать, пока Плисецкий сам не утащил друга на каток. — Ты чего дверь не закрыл, я отсюда чувствую, как по ногам сквозит! Юр, посмотри, у вас окно что ли с ночи открыто?       Минами, поселенный в одной комнате с Юрой, уже хочет сунуться и посмотреть, но русский его перебивает:       — Не, мам, я перед сном закрывал!       Марина на кухне вздыхает, и тут же начинает шуметь вода; она появляется в коридоре, вытирая руки клетчатым полотенцем, и укоризненно смотрит на мужа, опирается о дверной косяк плечом.       Ровно в тот момент, когда кто-то снаружи дергает дверь на себя.       Юра замечает гостей первым и бросается ко входу, вынуждая маму посторониться, радостно вопит:       — Дим Сергеич! Так папа за вами, что ли, ездил?       Загадочный «Дим Сергеич» оказывается Дмитрием Сергеевичем Плисецким, Юриным двоюродным дядей — братом Марины. Минами путается в родственных связях, пока ему объясняют разницу между родными родственниками и дальними, и смущенно улыбается, когда Юра представляет его гостям. Дмитрий приезжает с женой — миловидной девушкой среднего роста с густыми каштановыми волосами. Она растягивает губы в улыбке, по-странному похожая на такого же темноволосого, в отличие от сестры, мужа. Глаза у них тоже очень похожие, светло-карие, как разбавленная коричневая краска, только у девушки взгляд какой-то более серьезный, что ли.       У «Дим Сергеича» с женой под теплыми зимними куртками оказываются кофты с закатанными глазами, чтобы в любой момент можно было увидеть одинаковые пионы чуть ниже рукава, под изгибом локтя.       Не одинаковые.       Приглядевшись, Кендзиро замечает: метка Дмитрия яркая, настоящая, будто живая даже. А на руке его жены, на том же самом месте, тех же цветов — разве что, чуть тусклее и с не такими четкими краями — простая татуировка. Старая, кажется, сделанная несколько лет назад — наверное, тогда они и познакомились, прикидывает японец. Жена Дмитрия — пустая.       Девушка, заметив заинтересованный взгляд, вдруг шкодливо ухмыляется и подмигивает. Минами моментально краснеет, пойманный за разглядыванием чужих меток.       Александр, отогнав-таки Потю, зовет гостей на кухню. Николай приходит тоже — кухня у Плисецких большая, светлая, такая… семейная. Марина обнимает брата и улыбается его жене, предлагая привезенный из-за границы чай, но девушка отказывается, ссылаясь на усталость после дороги. Юра подхватывает ее вещи и несет в гостиную с большим раскладывающимся диваном.       Девушка садится и облегченно вытягивает ноги в смешных носках с кошачьими мордочками. Юра их замечает и мычит от восторга, падая рядом, а его тетя приглашающе хлопает ладонью по месту рядом с собой, побуждая Минами не маячить в дверях неприкаянным призраком, а сесть рядом.       Плисецкий бросает взгляд на тетину руку и, нахмурившись, спрашивает:       — Кать, ну как? Он еще не нашел..?       Катя. Катя-Катерина. Исконно русская красавица, как там в фильме было? «Красотою лепа, бровями союзна…» — точно, сидит, нахмурившись, чуть поджав губы. Про губы тоже что-то было, кажется, но Ивана Васильевича Минами очень давно смотрел, только про брови и запомнил.       — А он и не ищет, Юр, — расслабленное отвечает Катя. Не морщится, не злится и не расстраивается — так не бывает, Минами не верит. — Надо же человека любить, а не метку, верно?       И смотрит вроде на племянника, а слова-то не до Юры долетают, замирают где-то в воздухе и ввинчиваются в голову Кендзиро навязчивыми мыслями.       Надо человека любить. Вот оно. Вот тебе способность любить, иди и люби.       «Чего тебе еще надобно, собака?» — по-русски вопрошает сознание голосом Ивана Васильевича.       Ничего не надо.       — А чего вы приехали? — тянет Юра. — Я очень рад вас видеть, но мне ма и па ничего не говорили…       Катя молча указывает ему на свою сумку, из которой торчит уголок папки.       — Мими, возьми, а? — просит Плисецкий, растягивая гласные. — Мне лезть далеко, у меня лапки.       Кендзиро дожидается разрешающего кивка хозяйки и берет папку в руки. Она довольно увесистая, пухлая от скопившихся листов бумаги, и сквозь полупрозрачную плотную обложку проглядывает знакомый силуэт.       Лицо Виктора под красным пластиком обложки выглядит почти зловещим.       Юра принимает из рук Кендзиро папку и начинает листать, медленно, выхватывая отдельные фразы из цельного текста. …данного состава преступления… …действия, причиненные несовершеннолетнему лицу… …статья Уголовного Кодекса РФ… …причинение тяжкого вреда здоровью… …нанесение долгосрочных повреждений… …настоящим, обвиняется…       — Вот как, — Юра захлопывает папку. — Мама говорила, но я не верил, что это возможно. И что, вы действительно планируете посадить Виктора?       Плисецкий беспомощно смотрит на Минами, поверхностно дыша. Ох, не этого он хотел добиться своим выпендрежем, совсем не этого…       Кендзиро тянет руку к его ладони над коленями Кати, обтянутыми плотной джинсой зимних штанов. Юра переплетает свои пальцы с пальцами друга и переводит взгляд на тетю.       — Не посадить, — мягко поправляет его девушка. — Задержать и отстранить от соревнований с помощью суда и ордера на арест. Марина попросила помочь тебе вернуться без особых проблем с его стороны.       — А вы это можете? — спрашивает Минами. — Разве это возможно?       — А почему это будет невозможным для сработавшейся команды из профессионального адвоката и прокурора? — хрипло смеется Юра.       Катя поправляет приколотый к рубашке значок областного прокурора и отшучивается, что муж-юрист — незаменимая вещь среди родственников спортсмена.       Ночью Юра снова плачет. За всю жизнь, наверное, столько не плакал, сколько за последние полтора-два года.       Минами гладит его по голове и обещает: «Все будет хорошо.»       Юра очень тошно от того, что он не может поверить лучшему другу в такой мелочи.