Curb the storm

      Свое семнадцатилетие Юра встречает на катке. Не находится ни секунды свободного времени, Лилия и Яков берут его в оборот, нещадно гоняя двадцать четыре часа семь дней в неделю, пока едва вернувшаяся в строй нога не начинает ныть, а Плисецкий – материться так, что учителя закатывают глаза и сгоняя его со льда, призывая отдохнуть.       С родителями и дедом встретиться тоже не получается, разговор по скайпу с Минами длится меньше десяти минут, Аля так занята в универе, что не может вырваться к старому знакомому даже на час, поэтому Юре и праздновать-то не с кем; он покупает себе первый попавшийся торт в магазине у дома и нетронутым ставит в холодильник. Он никогда особо не любил сладкое, тем более, что у фигуристов такие вещи под табу. Юра и так за время болезни немного подрастерял форму, прыжки как заново учить приходилось.       Лилия назвала чудом то, что Плисецкий в кратчайшие сроки вернулся к своему прежнему уровню. Яков предпочел окрестить это чертовщиной.       Все время, что Юра должен был впахивать на чемпионате Европы и мира, он «вспоминает» катание, пробует силы на старых, едва ли не детских программах. Ему откровенно страшно, что прошлых результатов, несмотря на все старания, он может не достигнуть. Но потом что-то, наконец, начинает получаться, Плисецкий по капле отвоевывает у травмы каждый шаг, каждый выпад и оборот – все начинает возвращаться в норму.       Прогресс становится так велик, что Яков всерьез начинает натаскивать Юру не на мир – на серию Гран-при, до которой остается всего несколько месяцев. С адекватной программой, адекватным костюмом и без отголосков истерики в голове, Плисецкий внезапно сам на себя не похож.       Он больше не плачет и не бесится – у него банально не остается на это времени. Всю злость Юра умело переводит в скупые эмоции для проката, учится не изображать из себя великие чувства, а по-настоящему чувствовать.       Ложь, что любой фигурист в первую очередь является актером.       Актер не превратит равнодушие в искренний интерес, не вытащит из ненависти яркую искру для любви так, как это делают люди, пропустившие через себя настоящие, честные моменты счастья и горя, знающие пьянящий вкус победы и горечь поражения.       Любой фигурист в первую очередь – простой человек.       Так Юрина злость становится чем-то вроде умиротворения. Никуда не рвешься, просто идешь к поставленной цели, делая все возможное, но при этом хранишь себя. Не расплескиваешь эмоции через край, оставляешь все внутри.       Горишь не беспокойным лесным пожаром, но теплым костром первых маяков. Указываешь путь, греешь, но не сжигаешь.       Против воли вспоминается, как Юра занимался после снятия фиксатора. Мало было просто катка и Минами на импровизированной трибуне, Плисецкий с первого же дня после отъезда Кати с мужем пытался вернуть старую форму. Тянулся, превозмогая боль в ноющей ноге, но не жаловался.       Ни слова не сказал, просто кивнул, когда Кендзиро попросился заниматься с ним. Сглотнул только, поджимая губы, но смолчал.       Те же слова, та же просьба, только это не Минами просит Юру о помощи, а сам Плисецкий настороженно смотрит на Никифорова, прося о том же самом.       Растяжка, конечно же, просто предлог, чтобы Виктор помог, обратил внимание, чтобы прикоснулся…       Сделать вид, что ты тупой и не понимаешь, как правильно садиться на шпагат при своем роде деятельности, плевое дело – Юре даже не надо особо стараться. Достаточно просто усилием воли зажать мышцы, чтобы Виктор наклонился к нему, надавил, показал, как надо делать.       Минами сидел точно так же, только и вправду не справлялся.       Юра повторяет подлое движение Виктора шаг в шаг. Чуть отвести ногу в сторону, а потом несильно замахнуться и подцепить-толкнуть чужую ступню вперед.       Больно было нестерпимо, но это потому что Плисецкий зажимался. Минами, правда, и так стонет, шепчет сквозь зубы:       - Я больше не могу… я не справлюсь, я никогда этого не сделаю!       Юра негромко смеется.       - Ты уже сделал.       Кендзиро морщится, ему больновато и неудобно, мышцы покалывает и сводит, но его ноги раскинуты в почти идеальном шпагате.       Юра помогает ему сесть и свести ноги вместе, обнимает и гладит по плечу – по себе знает, как это сложно и страшно.       Виктор ему слезы не утирал, просто сказал, что со своей болью нужно справляться в одиночку, и ушел.       Пресса, общие знакомые, люди, знающие о связи Никифорова с Плисецким, всю жизнь лепили из мальчика второго Виктора.       А Юра вырос и слепил себя сам.       Он терпел, и, терпя сейчас, наконец-то успокоился. Поймал волну, познал дзен, поднялся на вершину мира, если хотите, но справился.       Недостаточно залечить физические травмы, прежде нужно позаботиться о своем внутреннем мире.       С этой своей новой «философией» Юра внезапно себя ощущает себя не на семнадцать лет, а много, много старше. Будто он действительно вырос, пусть и не телом, но духом. Это как время внезапно скакнуло вперед, и Плисецкий уже взрослый, со взрослыми проблемами и взрослыми решениями.       Метка, которой суждено появиться только через год, прожигает запястье колкими иглами, когда Юра привычно машет рукой в камеру, стоя у парадного входа «Юбилейного» рядом с Яковом и Лилией.       Журналист направляет к его лицу микрофон, едва договаривая вопрос.       Все ждут Юриного слова.       Он не ответил на провокационные вопросы о Викторе, о травме или расстановке сил на чемпионате мира. Отметил полуулыбкой серебро Кацуки, бронзу Жана, похвалил замыкающего шестерку лидеров Минами. Не сказал ни слова про Алтына, хотя и очень хотелось вот так, через новости, передать «пламенный привет» казаху. Совсем он, что ли, лошара – пятое место, едва ли не хуже Минами.       Юра злится на него теперь не только за грубые слова, но и за неоправданную надежду.       Казахское «золотце» был вполне в состоянии увезли на родину реальное золото, но сдался.       А Плисецкий… Плисецкий вот – нет.       Наши-то поезда…       Юра переводит взгляд в камеру и уверенно смотрит в выпуклую линзу с мигающим рядом огоньком. Прямой эфир, мать его.       - Юрий, это правда, что вы возвращаетесь на большой лед?       Вдох.       Забить на фантомную боль в выздоровевшей ноге и улыбнуться зрителям, поправить пальцами подстриженные волосы, блеснуть зелеными глазами.       «У Юрия Плисецкого глаза солдата…»       - Верно, - блондин криво ухмыляется. – Я возвращаюсь.