Curb the storm

Вы бы блять знали, чего мне стоила эта глава. Во-первых, я поступила в универ, и на меня навалился дичайший стресс со всей это вступительной канителью. Во-вторых, я похерила файл с почти дописанной финальной главой, и сейчас, печатая это обращение, я судорожно думаю, что и как мне писать, чтобы выложить главу до начала серьезной запары с учебой. Чтобы выложить в сейчас хоть что-то, мне пришлось отдавать вам половину. Я настолько дико психую, что у меня уже нет сил заново писать тот же текст с телефона, как всегда, поэтому я верстаю главу заново на допотопном, вечно глючащем нетбуке, в котором мне нравится только обклеенная стикерами крышка. Я не привыкла к такой клавиатуре, поэтому опечаток будет примерно миллион, и всех. Кто отметит их в ПБ, я цомкну в носики. Дальше - круче: я адски завистливый человек, и недавно мне не повезло наткнуться на далеко не восхитительную работу, в которой фидбек просто бьет ключом. Я ни в коем случае не хочу сказать, что моя работа лучше или что я требую от вас такой же активности, но это очень сильно ударило по моей самооценке, поэтому глава, скорее всего, теперь будет «не очень». Не очень веселая, не очень длинная, обоснуй будет не очень правдоподобным и логичным. Смысл из главы может испариться, и, вероятно, останется набор голых действий и пустых слов. Видите, я даже оправдание своей бездарности пытаюсь сделать красивым. Как вам, а? Есть вероятность, что я солью почти все фоновые линии, просто потому что я катастрофически не успеваю вытянуть их на нужный уровень. Но, раз я так мрачно и недовольно обо всей этой ситуации отзываюсь, то, наверное, стоит пояснить, для кого я тут вообще пишу эти розовые сопли. Итак, я пишу для тех нескольких людей, которые периодически мелькали у меня в комментариях, и чьи слова заставляли меня писать дальше. Я обращаюсь к тем, кто исправно попадал в список ждунов и кто просто продолжал изредка ставить лайки на этот больной бред - ребят, я сейчас не бросаю все и не сдаюсь только из-за вас. Я честно постараюсь дописать эту работу, и, скорее всего, меня ждет бессонная ночь, но, правда, я все-таки очень хочу, чтобы не только я знала, какой конец ждет эту историю. Возможно, кто-то сейчас думает: эта «ебаньши» окончательно ебанулась. Но, увы, ебанулась я уже давно, и вы знали, на что идете. Поэтому, как говорится, мы имеем то, что имеем. И, кстати, у меня сегодня день рождения. Мне исполнилось 18, а значит, теперь я могу легально писать дрочево про маленького мальчика. Итак, под грустный русский музон и глоток розового вина, поехали!       Бедро сквозь тонкую подкладку на парадно-выходных черных брюках колет острый угол билета на самолет. Юра вообще-то хотел электронный взять, но напутал что-то из-за дурацкого русско-корейского транслита и уже через полчаса после подтверждения заказа бежал на стойку администратора - курьер оказался быстрым и расторопным, ни бельмеса по-русски не понимающим. Плисецкий сунул ему пару мятых купюр на чай и воровато огляделся: а ну как кто его тут запалит с билетами в потных лапах? Не то чтобы это какое-то подсудное дело, вовсе нет, просто как объяснить тот факт, что его команда улетает через несколько дней по билетам, которые хранятся у Барановской, а Юра намылился свалить едва ли не с праздничного банкета?       А ведь он так ничего и никому не сказал. Стоило бы, было же время и до банкета, и пока собирались, и вот сейчас, пока он стоит в компании Криса, Минами и Отабека и смеется над чьей-то глупой шуткой, нервно одергивая пиджак. У всех в руках по бокалу шампанского, но это не более чем вежливый аксессуар - никто не пьет то ли по личным причинам, то ли из уважения к несовершеннолетнему Плисецкому. Лилия велела строго: «Не пить, не то родители обо всем узнают, можно не сомневаться.» Юра честно не знал, действительно ли она собирается жаловаться и было ли на что, но рисковать не стал. Плюс еще Отабек. Хрен в его бдительной компании напьешься. Крис с Минами, понятное дело, пить могут - только Кендзиро все еще сложно относится к алкоголю, а его соулмейт, скорее всего, решил поумерить пыл, чтобы не натворить фигни в присутствии второй половинки.       А Отабек с начала банкета уже целый бокал выдул, отмечает Плисецкий с завистью. Он уже и галстук чуть расслабил, и стильный серый пиджак с металлическим отливом расстегнул - не картинка, загляденье, и Плисецкий честно бы загляделся и завис, если бы поведение казаха не казалось ему странным.       Да Алтына же ни разу пьяным не видели, сейчас-то что происходит? Взгляд его какой-то отстраненный и рассеянный, он то и дело прикрывает глаза - на пару секунд, но Юра все равно это замечает и спрашивает:       - Бека, что случилось? Ты в порядке?       - А? - не сразу откликается казах, чуть приподнимая брови, как будто не уверен, его ли окликают, не послышалось ли ему. - Да метка ноет, еще со вчерашнего вечера. Ерунда.       - А раз ерунда, то чего раньше не сказал? - Плисецкий хмурится, вспоминая, что как раз вчера вечером он и покупал билет. Жизнь приучила его не верить в пустые совпадения, тем более такие, которые нарочно не придумаешь.       Возможно, это эффект Плацебо или какая-то подобная околонаучная херь, и Юра все себе выдумал просто чтобы вконец измотать потрепанные нервы, но сердце упорно трепещет о том, что Отабек кое-как с ним да связан. Плисецкий и не такого наворотит, лишь бы лишний раз в этом убедиться - как бы эгоистично это ни звучало.       - Да ну, я же в норме, - Отабек неярко улыбается, словно в никуда, и снова делает небольшой глоток.       - Оно и видно, - бурчит Юра. Билет продолжает колоться, и - с таким-то положением дел - ничего не стоит сдаться и хотя бы намеком предупредить о своих сумасшедших планах.       О том, что Плисецкий, вроде бы храбрый - храбрящийся - и честный - ну, попытаться-то можно - молодой человек, вот так просто сбегает, как последний трус, который боится взглянуть правде в глаза. Его разбило на осколки, точно неаккуратным и пьяным ударом, его вплавило в другого человека, чего он тщетно старался избежать, и у него нет пути, чтобы повернуть назад, и нет времени сделать такой необходимый шаг навстречу.       У него почти не осталось свободных мгновений перед кульминацией, которую он так долго ждал и которую теперь мечтает отсрочить. Он со всех сторон окружен людьми, которые ждут красивого финала с ним в главной роли, а он забыл слова своего монолога и шаги танца. Он - никудышный актер, он устал и боится, он больше не может что-то из себя изображать. Он хочет быть собой, но здесь этому просто не бывать - здесь он - любовник и любимый, здесь он - друг, здесь он - победитель Олимпийских Игр, принесший славу своей стране в очередной раз. Он мог бы рвануть в Питер, но там он - прилежный ученик своего тренера и белая ворона в классе, полном обычных ребят - обычных, но потрясающих своей разностью и индивидуальностью. Да и куда ему возвращаться, в самом-то деле? В пустую квартиру Барановской? Ну, поживет Юра один пару дней, а потом Лилия с Яковом вернутся, которые, если Плисецкий правильно понимает, снова сошлись, а он ебал смотреть на их счастье и завидовать. К тому же, это пиздец неловко - как родителей в спальне застукать, моральная травма обеспечена.       Поэтому - Москва. В Москве мама с папой и дедушкой ждут его, чтобы поздравить с рекордом, в Москве кошка встретит, царапая ноги и кусая пальцы от великой любви к хозяину. В Москву два дня назад улетели Аля с Кариной, потому что Каринин хор выступает на каком-то крутом концерте аж в консерватории, а Аля ни за что ее одну не отпустит, Юра это уже выучил круче правил из школьной программы. Девчонки рады будут с ним повидаться, они сами говорили, так что почему бы и нет.       Должно же у такой истерички, как Юра, быть место, куда можно сбежать, и если дом человека под это определение не подходит, то дом ли это для души?       Сложно; Плисецкий сам путается в своих мыслях.       Отабек допивает второй бокал.       - Ты напиться что ли решил? - ворчливо спрашивает Юра, когда Минами с Крисом отвлекаются друг на друга, и нить разговора теряется. Алтын смотрит на него так, будто впервые видит, и русский чувствуют, как его щеки окатывает жаром; он спешно хватает с ближайшего столика какую-то закуску, чтобы зажевать неловкость, и чувствует, как во рту расползается острый вкус горчицы. Господи, блин, гадость-то какая!       С трудом поборов порыв выплюнуть закуску в салфетку, Юра сглатывает, незаметно морщась, и выжидательно смотрит на Отабека.       - Юр, ты чего? - казах непонимающе пялится на него в ответ. - Это всего второй бокал, я от шампанского почти не пьянею.       - Если тебе без алкоголя скучно, так и скажи, - огрызается Юра в ответ, откладывая горчичную хрень. Найти бы, чем вкус перебить, а лучше пойти рот прополоскать, но это, в принципе, подождет. Он бросает взгляд на часы - ему уходить уже совсем-совсем скоро, нет времени на всякую ерунду.       - Скучно! - с вызовом отвечает Алтын; Юра видит, как немного пьяно блестят его глаза, и гадает, с чего это вдруг они словно характерами поменялись: он думает о важных вещах, но молчит, хранит несомненно бесценные мысли в себе и жадничает делиться, а Отабек едва ли не нарывается на ссору. Оно, конечно, понятно - все на нервах или вроде того, но это же не повод по -детски капризничать, ведь так?       Так.       Тогда что происходит?       - Пошли, на воздух выйдем? - мотнув головой в сторону лестниц, ведущих на второй этаж с выходом на балкон, предлагает казах, так и не дождавшись от Юры ответной реплики. Ну, а что ему ответить? Может, спеть, сплясать, чтобы скучно не было? Ага, конечно.       Капризное настроение Алтына плавно перекидывается на Плисецкого; интересно, это передается воздушно-капельным путем?       Они поднимаются по лестнице, и Юра успевает заметить, как Крис тяжелой ладонью придерживает Минами за плечо, чтобы япоец не побежал следом за другом. Закрадывается нехорошее подозрение, что все затаились и словно чего-то ждут. Наверное, каждый чувствует разлитое в воздухе напряжение.Вокруг Юры, по ощущениям, как будто искрит, и эти искры всполохами слетают на всех, кто его окружает. Плисецкий чувствует себя ключевым звеном некоей электросети, огромного костра, огоньки которого перепархивают ночными бражниками с ветки на ветку, озаряя пространство неярким заревом и наполняя воздух душным дымом.       Сеть обрывается, стоит массивной двери балкона захлопнуться за их спинами. Юра остается один на один с ночной прохладой и человеком, с которым непонятно, о чем говорить, но и молчать не получится.       - Что-то происходит, да? - совсем не пьяно спрашивает Отабек, не глядя на Плисецкого. Он смотрит вдаль, на огни незнакомого корейского города, его плечи спокойно расправлены. Его лицо в приглушенном свете фигурного фонаря на стене кажется застывшей маской расслабленности и безразличия. Юра понимает, что не одного его в этот вечер - судьбоносный вечер - одолевают тяжелые мысли. Приходит черед русского прикрыть глаза: он не знает, что тут сказать.       Сил хватает разве что на простой кивок.       - Что-то плохое? - спрашивает Алтын, нахмурившись. Юра качает головой. - Что-то хорошее?       Лицо отабека чуть светлеет, и, насколько видно в сгущающихся сумерках, его взгляд оттаивает и наполняется надеждой, словно парк весной - цветами.       А ведь до весны всего ничего - несколько дней.       У Юры всего несколько дней…       Плисецкий пожимает плечами; посветлевший взгляд вновь омрачается, словно свечу в старом, затхлом доме затушили.       - Не расскажешь?       - Неа.       - Нечего сказать?       - Не могу придумать, как.       Шум из банкетного зала как-то смазывается за стеклянным витражом балконного окна. Юра считает про себя оставшиеся минуты. Понимает - ему не хватит всего времени мира, чтобы рассказать все то, что накипело на сердце, что хочется сказать здесь и сейчас.       Молчат еще полторы минуты - Плисецкий привык считать каждую секунду, потому что в последнее время жизнь задает ему такой темп, что время, кажется, вот-вот перестанет следовать правилам вселенной и убежит, как в сказке о потерянном времени. Юра отчаянно не хочет ничего терять, но у него просто нет выбора. Он собирается с мыслями непозволительно долго, проиграв в голове тысячи сценариев и не веря ни в один. Начинать говорить очень страшно. Голос кажется как будто чужим, не своим, он очень странно, хрупко-ломанно звучит на холоде корейских сумерек, но именно это доказывает реальность происходящего.       - Мы решили с тобой дружить… - начинает Плисецкий, кусая губы от страха, но обретая уверенность и силу с каждым новым словом. Идея кажется ему провальной, несмотря ни на что, но прямо сейчас она - само гениальное и смелое, что он когда-либо делал.       - …Пустяками сердец не волнуя.Мы решили, что надо быть Выше вздоха и поцелуя… Для чего непременно вздох,Звезды, встречи… скамья в аллее? Эти глупые «ах» да «ох»!.. Мы — серьезнее и умнее! Если кто-то порой на танцах Приглашал тебя в шумный круг, Я лишь щелкал презрительно пальцем: Можешь с ним хоть навек остаться. Что за дело мне? Я же друг! Ну а если с другой девчонкой кружил на вешнем ветру, Ты, плечами пожав в сторонке, Говорила потом мне тонко: — Молодец! Нашел кенгуру! Всех людей насмешил вокруг. И, шепнув, добавляла хмуро: — Заявляю тебе, как друг: Не танцуй больше с этой дурой! Мы дружили с тобой всерьез! А влюбленность и сердца звон… Да для нас подобный вопрос Просто-напросто был смешон! Как-то в сумрак, когда закат От бульваров ушел к вокзалу, Ты, прильнув ко мне, вдруг сказала: — Что-то очень прохладно стало, Ты меня обними… как брат… И, обняв, я сказал ликуя, Слыша сердца набатный стук: — Я тебя сейчас поцелую! Поцелую тебя… как друг… Целовал я тебя до утра, А потом и ты целовала И, целуя, все повторяла: -Это я тебя, как сестра… Улыбаясь, десятки звезд Тихо гасли на небосводе. Мы решили дружить всерьез. Разве плохо у нас выходит? Кто и в чем помешает нам? Ведь нигде же не говорится, Что надежным, большим друзьям Запрещается пожениться? И отныне я так считаю: Все влюбленности — ерунда. Вот серьезная дружба — да! Я по опыту это знаю…       Вот и пригодились все те тонны стихов, что школьная учительница заставляла учить к экзаменам. Среди всей кучи много чего хорошего было: и классика, и современные стихи, и белые, и работы малоизвестных авторов… Юра все учил, исправно и по совести, а теперь вот применил так, как никто, наверное, применить не додумывался. Хотя, новое ли дело: читать стихи любимому человеку?       В кармане пиджака вибрирует телефон; Плисецкий кажется себе самого оглохшим, потому что в упор не слышит сопутствующего звонка, а потом соображает: ему никто не звонит, так надрывается будильник. Ему пора.       - Извини, Отабек.       Юрино время здесь вышло.