Лучшая идея?

— Сегодня последняя репетиция, завтра уже выступаем, — задумчиво протянул, стоя в ожидании автобуса, рядом с остальными, Картман. — Ага, последняя, — вздохнул стоящий рядом Кайл, выглядя каким-то озадаченным, слегка сведя свои рыжие, как и сами кудри, брови. — Волнуешься? — чуть усмехнулся парень, переведя взгляд на одноклассника, для этого пришлось задрать голову немного, но от этого Эрик не чувствовал себя как-то униженно. Наверное, потому что вместо ответа Брофловски просто несильно пихнул его локтем вбок, едва заметно улыбнувшись? Возможно. Стэн и Кенни предпочли снова не обратить внимание на тот факт, что эти двое в последнее время срутся как-то мягче что ли. А что такого? Может, работа в коллективе, столь тесном, как-то умудрилась их сблизить? Наверное, это только в радость, когда враги берут передышку, и у них выходит что-то вроде перемирия. Может, после выступления всё изменится, то есть вернется на круги своя. Но это уже совсем другая история, а пока остается только получать удовольствие.

***

      Сцена за сценой, сегодня всё проходит поразительно гладко, никто не сбивается, все сосредоточены на своей роли, в бумажки подглядывают лишь изредка, пусть Томсон всё еще не запретила им их использовать, и упреков, если всё же достал из кармана скомканные слова, не следовало. Как ни странно, этот метод работал лучше, чем если бы женщина ругала ребят, кричала и прочее. Неудивительно, что все они полюбили миссис Томсон, даже Картман, который относился к ней очень долго холодно, по понятным причинам. Но зато сейчас всё изменилось, когда он умудрился скинуть достаточно килограммов под ее контролем, а так же всё же признал, что эта женщина делает его мать самой счастливой на свете, не смотря на свой капризный и вообще противный с виду характер, Эрик желал матери лучшего. Поэтому сейчас, когда началась следующая сцена, слова в которой вышедший на всеобщее обозрение парень знал наизусть, Картман слегка покосился в зрительный зал, прекрасно зная, что увидит там наблюдающую за всем этим Томсон, которая так мягко улыбается каждый раз, одобряя игру ребят. — Над шрамом шутит тот, кто не был ранен, — эта фраза Ромео обозначает начало одной из самых любимых сцен Эрика, только никто об этом не подозревает. Находясь среди уже готовых к завтрашнему дню декораций сада семьи Капулетти, Картман, то есть Ромео, затаился среди кустов, над которыми так трудились вечерами Баттерс и Кенни, создавая их буквально из проволоки, окрашеной в коричневые и черные краски и утыканной со всех сторон зеленой листвой из картона. Розы алые или белые были тоже искуственными, но всё же издалека всё выглядело как настоящее, и при этом было очень хрупким, поэтому Эрик очень аккуратно сидел среди них сейчас, уже в который раз мысленно благодаря Томсон, что заставила его похудеть, ибо теперь он легко мог так притаиться. До того как спрятаться, Эрик-Ромео сначала увидел как на балконе, выходящем на эту сторону сада, появляется Она. Джульетта. Только лишь бросив взгляд на бледное лицо Брофловски, которое сейчас было слегка задумчивым, Картман весь обмер, как и обычно, но сегодня у него было на то еще больше причин: на последней репетиции принято находиться в одеяниях той эпохи, то есть в том, в чем они будут выступать уже завтра. Когда Картман видел среди одежды ту, которую предположительно будет носить Кайл-Джульетта, он не мог сдержаться от смешка, ведь в его мыслях парень в платье выглядел очень нелепо и вообще потешно. Но сейчас даже улыбки не промелькнуло на вспыхнувшем лице Картмана, который почти рухнул в кусты, где до этого с хитрым лицом всегда ловко прятался и хихикал, на прошлых репетициях. Он едва не позабыл о том, что должен говорить и дальше, при этом не мог отвести взгляда от немного нервничающего Кайла, щеки которого были слегка румяными от того, что он наконец надел свое легкое платье в пол, которое подчеркивало худобу юноши, и, в контрасте с рыжими кудрями, которые Кайл перестал скрывать за шапкой и даже отпустил для роли, благодаря чему они почти доросли до лопаток, выглядело просто потрясающе. Как можно догадаться, Картмана переполнило странное чувство… восхищения? — Но тише! Что за свет блеснул в окне? О, там восток! Джульетта — это солнце. Встань, солнце ясное, убей луну — Завистницу: она и без того Совсем больна, бледна от огорченья, Что, ей служа, ты все ж ее прекрасней. Не будь служанкою луны ревнивой! Цвет девственных одежд зелено-бледный Одни шуты лишь носят: брось его. О, вот моя любовь, моя царица! Ах, знай она, что это так! Она заговорила? Нет, молчит. Взор говорит. Я на него отвечу! Я слишком дерзок: эта речь — не мне. Прекраснейшие в небе две звезды, Принуждены на время отлучиться, Глазам ее свое моленье шлют — Сиять за них, пока они вернутся. Но будь ее глаза на небесах, А звезды на ее лице останься, — Затмил бы звезды блеск ее ланит, Как свет дневной лампаду затмевает; Глаза ж ее с небес струили б в воздух Такие лучезарные потоки, Что птицы бы запели, в ночь не веря. Вот подперла рукой прекрасной щеку. О, если бы я был ее перчаткой, Чтобы коснуться мне ее щеки!       Всё это он произнес на одном дыхании, с чувством и привычной расстановкой, всё глядя на Джульетту. Он уже тихо перебрался из ненадежных кустов за тенистое дерево и теперь глядел оттуда, с трудом дыша и чувствуя, как лоб покрылся испариной, словно он всё тот же жирный тип, который становится мокрой и потной коровой, когда пробегает пару метров. — О, горе мне! — прижав ладони к совершенно плоской, увы, не девичьей, груди, произнес в пустоту Кайл, на его лице была тоска, такая боль, что сердце в груди Ромео сжалось, и затем он произнес с предыханием, продолжая подглядывать за любимой: — Она сказала что-то. О, говори, мой светозарный ангел! Ты надо мной сияешь в мраке ночи, Как легкокрылый посланец небес Пред изумленными глазами смертных, Глядящих, головы закинув ввысь, Как в медленных парит он облаках И плавает по воздуху.       По задумке самого автора, Джульетта конечно не видит Ромео и поэтому говорит с полной уверенностью, что никто не может её услышать. Кайл всегда думал, что девушка похоже была на редкость глупа, но, когда кусты и деревья были готовы, и Картман прятался за ними, а свет приглушали, оставляя лишь немного, Брофловски всегда не сразу мог раглядеть своего Ромео. Пусть тот и не стал тощей жердью, но уже и не тот пухлый чебурек, один вид которого вызывал нехилое раздражение и неприязнь. Вместе с лишним весом ушло и пренебрежение со стороны малознакомых Эрику людей, и даже давно его знающие ровесники и взрослые стали как-то иначе относиться к парню, в большинстве своём. Жирный ублюдок остался похороненным в памяти жителей города. Но на его месте вполне может появиться менее жирный, но всё тот же ублюдок. Пока что этого момента не наступило, но большинство напряженно ожидало. — Ромео! Ромео, о зачем же ты Ромео! Покинь отца и отрекись навеки От имени родного, а не хочешь — Так поклянись, что любишь ты меня, — И больше я не буду Капулетти.       Как же тоскливо говорил всё это Кайл, глядя в пустоту сада, иногда косясь на выглядывающего из-за дерева Эрика. Он всё пытался разглядеть на его лице ухмылку или еще какой знак того, что у Кайла сейчас уморительный вид, но не мог. И дело даже не в том, что Брофловски пришлось снять очки и теперь он видел всё просто ужасно. Он всё равно мог поклясьться, что Ромео смотрит на него скорее преданно и влюбленно, чем с какими-то негативными эмоциями. Как же хорошо вошел в роль, зараза. — Ждать мне еще иль сразу ей ответить? — спросил сам у себя Картман, из своего укрытия, кусая губу, и взаправду нервничая. А Брофловски продолжал свой печальный горький монолог: — Одно ведь имя лишь твое — мне враг, А ты — ведь это ты, а не Монтекки. Монтекки — что такое это значит? Ведь это не рука, и не нога, И не лицо твое, и не любая Часть тела. О, возьми другое имя! Что в имени? То, что зовем мы розой, — И под другим названьем сохраняло б Свой сладкий запах! Так, когда Ромео Не звался бы Ромео, он хранил бы Все милые достоинства свои Без имени. Так сбрось же это имя! Оно ведь даже и не часть тебя. Взамен его меня возьми ты всю! — Ловлю тебя на слове: назови Меня любовью — вновь меня окрестишь, И с той поры не буду я Ромео.       Тут Джульетта замечает его, наконец-то, не надо притворяться, что Картман хорошо скрывается во мраке ночи сцены, Кайл испуганно выдыхает, ища взглядом в темноте того, кто мог бы так внезапно заговорить и раскрыть себя, при этом он, конечно молвит в темноту: — Ах, кто же ты, что под покровом ночи Подслушал тайну сердца? — Я не знаю, Как мне себя по имени назвать. Мне это имя стало ненавистно, Моя святыня: ведь оно — твой враг. Когда б его написанным я видел, Я б это слово тотчас разорвал.       Эрик ответил с жаром, спрятавшись за деревом полностью и прислонившись к нему слегка своей спиной, прижав ладони к груди, выдохнув. Хотя он был и готов смотреть на свою Джульетту до конца жизни своей отсюда, снизу вверх, но это просто невозможно. — Мой слух еще и сотни слов твоих Не уловил, а я узнала голос: Ведь ты Ромео? Правда? Ты Монтекки?       Джульетта больше не видит юношу, хотя и не должна была еще разглядеть его, но всё равно прижимает снова ладони к груди, слегка поджимая губы и ожидая ответа, который последовал тут же, и Ромео наконец целиком вышел из своего укрытия. — Не то и не другое, о святая, Когда тебе не нравятся они. — Как ты попал сюда? Скажи, зачем? Ведь стены высоки и неприступны. Смерть ждет тебя, когда хоть кто-нибудь Тебя здесь встретит из моих родных.       Она положила ладони на перила балкона, смотрит вниз, немного свесившись, а в глубоких зеленых глазах удивление и в то же время такой искренний испуг. «Черт, как же хорошо играет,» — чуть ли не вслух произнес Эрик, после чего ответил, не сводя с неё взгляда: — Я перенесся на крылах любви: Ей не преграда — каменные стены. Любовь на все дерзает, что возможно, И не помеха мне твои родные. — Но, встретив здесь, они тебя убьют, — обеспокоенно сказала тут ему Джульетта, сжимая в тонких пальцах холодные декорации от волнения за своего любимого человека. — В твоих глазах страшнее мне опасность, Чем в двадцати мечах. Взгляни лишь нежно — И перед их враждой я устою.       Слышали бы вы, как искренне всё это говорил в тот момент наш Ромео!.. — О, только бы тебя не увидали! — воскликнула еще более встревоженно Джульетта, выглядя теперь вроде и радостно, что видит перед собой своего Ромео, но в то же время затосковала еще сильнее, больно уж она опасается за его жизнь. — Меня укроет ночь своим плащом. Но коль не любишь — пусть меня увидят. Мне легче жизнь от их вражды окончить, Чем смерть отсрочить без твоей любви.       Картман говорил всё с той же уверенностью и пылом, никак не в силах отвести взгляд от прекрасной Джульетты, рыжие кудри которой были разбросаны по плечам в небрежном беспорядке. Она ведь даже не знала, что тут её могут увидеть и у тем более подслушать, так что Ромео застал её в момент, когда девушка может заметно позабыть о своем внешнем виде. — Кто указал тебе сюда дорогу? — вопрошала она у него, и снова последовал вроде и заученный, но такой пылкий ответ, будто всё то слова, идущие от самого сердца: — Любовь! Она к расспросам понудила, Совет дала, а я ей дал глаза. Не кормчий я, но будь ты так далеко, Как самый дальний берег океана, — Я б за такой отважился добычей. — Моё лицо под маской ночи скрыто, Но все оно пылает от стыда За то, что ты подслушал нынче ночью. Хотела б я приличья соблюсти, От слов своих хотела б отказаться, Хотела бы…, но нет, прочь лицемерье! Меня ты любишь? Знаю, скажешь: «Да». Тебе я верю. Но, хоть и поклявшись, Ты можешь обмануть: ведь сам Юпитер Над клятвами любовников смеется. О милый мой Ромео, если любить — Скажи мне честно. Если ж ты находишь, Что слишком быстро победил меня, — Нахмурюсь я, скажу капризно: «Нет», Чтоб ты молил. Иначе — ни за что! Да, мой Монтекки, да, я безрассудна, И ветреной меня ты вправе счесть. Но верь мне, друг, — и буду я верней Всех, кто себя вести хитро умеет. И я могла б казаться равнодушной, Когда б ты не застал меня врасплох И не подслушал бы моих признаний. Прости ж меня, прошу, и не считай За легкомыслие порыв мой страстный, Который ночи мрак тебе открыл.       Кайл действительно сейчас был очень смущен, лицо предательски пылало, он то и дело отводил свой взгляд, поджимая губы и волнуясь. Но не от того, что мог забыть свои слова. — Клянусь тебе священною луной, Что серебрит цветущие деревья… — О, не клянись луной непостоянной, Луной, свой вид меняющей так часто. Чтоб и твоя любовь не изменилась. — Так чем поклясться? — слегка свел брови в недоумении Ромео, при этом внимательно глядя на любимую, готовый покорно исполнить любое ее требование. На что Кайл покачал головой, выдохнув: — Вовсе не клянись; Иль, если хочешь, поклянись собою, Самим собой — души моей кумиром, — И я поверю. — Если чувство сердца… — начал Ромео, но тут же был поспешно перебит Джульеттой: — Нет, не клянись! Хоть радость ты моя, Но сговор наш ночной мне не на радость. Он слишком скор, внезапен, необдуман — Как молния, что исчезает раньше, Чем скажем мы: «Вот молния». О милый, Спокойной ночи! Пусть росток любви В дыханье теплом лета расцветает Цветком прекрасным в миг, когда мы снова Увидимся. Друг, доброй, доброй ночи! В своей душе покой и мир найди, Какой сейчас царит в моей груди. — Ужель, не уплатив, меня покинешь? — вопрошал Ромео у нее. — Какой же платы хочешь ты сегодня? — последовал вопрос на вопрос. — Любовной клятвы за мою в обмен. — Ее дала я раньше, чем просил ты, Но хорошо б ее обратно взять. — Обратно взять! Зачем, любовь моя? — Чтоб искренне опять отдать тебе. Но я хочу того, чем я владею: Моя, как море, безгранична нежность И глубока любовь. Чем больше я Тебе даю, тем больше остается: Ведь обе — бесконечны.       Тут за сценой её окликнула женщина, являющаяся ей кормилицей, отчего оба притихли, а затем Джульетта еще более взволнованно продолжила говорить, глядя в глаза Ромео: — В доме шум! Прости, мой друг.       Повернув голову на голос, который её звал, она крикнула: — Кормилица, иду! — а после чего снова посмотрела на своего Ромео, сказав уже потише: — Прекрасный мой Монтекки, будь мне верен. Но подожди немного, — я вернусь.       Сказав это, дева действительно ушла с балкона, оставив Ромео наедине со своими мыслями. — Счастливая, счастливейшая ночь! Но, если ночь — боюсь, не сон ли это? Сон, слишком для действительности сладкой!       Как только он произнес эти слова, Джульетта вернулась: — Три слова, мой Ромео, и тогда уж Простимся. Если искренне ты любишь И думаешь о браке — завтра утром Ты с посланной моею дай мне знать, Где и когда обряд свершить ты хочешь, — И я сложу всю жизнь к твоим ногам И за тобой пойду на край вселенной.       Так невовремя, Джульетту прервала кормилица, что позвала свою синьору вновь, заставив девушку слегка вздрогнуть и тут же ответить: — Сейчас иду! — после чего снова посмотрела на Ромео, — Но если ты замыслил Дурное, то молю…       Упорно зовущая её кормилица снова её перебила своей «Синьора!» Кайл слегка свел брови, про себя подумав, что уже послал бы эту тетку куда подальше, но нет, он играет смиренную деву, поэтому ответил ей: — Иду, иду! — а затем опять опустил глаза на Картмана, сказав: — Тогда, молю, оставь свои исканья И предоставь меня моей тоске. Так завтра я пришлю. — Души спасеньем… — сказал тихо он. — Желаю доброй ночи сотню раз, — выдохнула та и ушла, похоже, уже совсем. Очередного зова глупой кормилицы Кайл бы, наверное, уже не выдержал. — Ночь не добра без света милых глаз. Как школьники от книг, спешим мы к милой; Как в школу, от нее бредем уныло.       Эти сравнения были даже близки для Картмана, наверное. Произнеся свои слова, он уже было сделал пару шагов прочь со сцены, чтобы покинуть якобы сад Капулетти. Но не тут-то было: Джульетта опять спешно выбежала на балкон, а Кайл чуть не упал, споткнувшись об этот длинный подол платья. Как вообще в них ходят всё эти девки? Благо, никто не заметил. — Ромео, тсс… Ромео!.. Если бы мне Сокольничего голос, чтобы снова Мне сокола-красавца приманить! Неволя громко говорить не смеет, — Не то б я потрясла пещеру Эхо И сделался б ее воздушный голос Слабее моего от повторенья Возлюбленного имени Ромео.       Казалось бы, что за глупость, прощаться так бесконечно, будто на войну провожаешь или еще чего хуже, глупость какая, думал Кайл, выполняя поставленную задачу до этого, на прошлых репетициях. Правда, сегодня он вдруг почувствовал, что так оно и должно быть у влюбленных, что так и сходят с ума друг без друга, что им тяжело расстаться даже на несколько минут, не то что на ночь. Таковым был например Картман в первые недели когда был в отношениях с Хайди, когда у этой четверки были совместные ночевки, то парень долго перекидывался со своей дамой сердца смайликами и приторными словечками, так же делал и Стэн, когда еще не разбежался с Вэнди. Кстати, и Кенни пишет какой-то «зайке» много-много всякого теплого на ночь со своего старого, едва живого телефона. Откуда только деньги берутся. Короче, Кайл почувствовал наконец на своей шкуре то, как тяжело наконец растаться на какое-то время с любимым человеком. Он наконец вжился целиком в свою роль, когда полностью принял чуждый ему женский облик? Кто знает. — Любимая опять меня зовет! Речь милой серебром звучит в ночи, Нежнейшею гармонией для слуха.       Черт, как приторно, но в то же время парень совсем не чувствовал себя глупо, опять же словно вжился в роль этого влюбленного чудака. — Ромео! — обрадованно воскликнул Кайл, услышав голос Эрика, который еще не успел уйти. — Милая! — не менее счастливо откликнулся он, и та спросила: — Когда мне завтра Прислать к тебе с утра? — Пришли в девятом, — ответил, будто бы подумав, Эрик. Как рано, в реальности он бы попросил где-нибудь к часу дня, не раньше. Хотя, чем скорее снова увидит Кайла… Сложный вопрос, однако. — Пришлю я. Двадцать лет до той минуты! Забыла я, зачем тебя звала…       Сказав это, Кайл в душе подумал, что и сам бы забыл всё на свете, если б был так же влюблен, как эта самая Джульетта. Скорее всего, ведь когда он увлекался некоторыми девчонками, многое вылетало из головы обычно собранного зануды. — Позволь остаться мне, пока не вспомнишь, — сказал Эрик, чуть улыбаясь. Какая глупенькая Джульетта… Кайл гораздо умнее. — Не стану вспоминать, чтоб ты остался; Лишь буду помнить, как с тобой мне сладко.       Гениально, Джульетта, просто гениально. — А я останусь, чтоб ты все забыла, И сам я все забуду, что не здесь.       Еще гениальнее, Ромео. Вам бы двоим премию, Нобелевскую. Какая жалость, что в то время её еще не существовало. Мягко улыбнувшись, Джульетта затем вздохнула, поджав добела свои губы, глядя вверх, на небо: — Светает. Я б хотела, чтоб ушел ты Не дальше птицы, что порой шалунья На ниточке спускает полетать, Как пленницу, закованную в цепи, И вновь к себе за шелковинку тянет, Ее к свободе от любви ревнуя. — Хотел бы я твоею птицей быть, — ответ последовал Ромео. — И я, мой милый, этого б хотела; Но заласкала б до смерти тебя. Прости, прости. Прощанье в час разлуки Несет с собою столько сладкой муки, Что до утра могла б прощаться я. — Спокойный сон очам твоим, мир — сердцу. О, будь я сном и миром, чтобы тут Найти подобный сладостный приют. Теперь к отцу духовному, чтоб это Все рассказать и попросить совета.       Перебарывая так резко нахлынувшее желание остаться здесь, а еще забраться на балкон к любимой и, прижимая к себе, никогда не отпускать, Картман наконец ушел со сцены, немного хмурясь от этого непонятного ощущения, которое сопровождало всю сцену и теперь от него ныло где-то в области груди. — Ты хорошо сыграл, — сказал ему Кайл, когда они столкнулись за кулисами, от его тихого голоса Эрик вздрогнул, а когда понял, кто к нему обращается, то стал пунцовым и хрипло прошептал, опустив в пол глаза: — Ты тоже, жид…