Семь небес Рая

*Эпиграф писался на музыку Louna - Мой рок-н-ролл* Патроны в обойме, всеобщий террор, И снова стреляю я прямо в упор, Запретный мой навык готов применять, Еще одна цель, еще одна блядь. Меня не найдет ни один репортер, Не сможет закрыть ни один прокурор, И кто же сказал, что нельзя убивать, Ведь душу свою готов каждый продать. Люцифер всегда считал, что работа должна быть в радость, ведь большую часть жизни мы тратим именно на нее. Но в последнее время мужчина начал замечать, что воспринимает свою деятельность, как способ заработка денег и не более. Любимое дело превратилось в рутину. Ни тебе ярких впечатлений, ни тяжелых заданий, к которым следовало долго и тщательно готовиться, ни даже случайной пули, рикошетом вернувшейся в бедро, или сурового охранника цели, которому можно было вскрыть горло за секунду до того, как он покончит с киллером. Удача, которой все завидовали, мужчине претила. Душа требовала драйва, а не механических повторений одного и того же действия. Да и денег за десять лет головокружительной карьеры киллера накопилось достаточно. Люцифер бы мог покупать дорогие машины, огромные апартаменты и каждые несколько месяцев кататься в курортные города, заливаясь алкоголем и утопая во внимании красивых женщин. Но мужчине нравилась его небольшая квартирка в центре города. Автомобиль заменял велосипед. Поездки он терпеть не мог. А потому деньги копились и множились благодаря бесперебойным заказам, халтуркам для фрилансеров и банковским вкладам. Выходило, Люциферу давно уже можно было и вовсе позабыть о работе, наслаждаясь личным досугом сутками напролет: почитывать женские романы, в которых он души не чаял, поливать цветочки, которые он выращивал на балконе, наслаждаться музыкой известных бойбендов — еще одна трогательная увлеченность. Но без работы его существование ему казалось совсем уж тусклым. Даже с другими киллерами в сети не помериться «винтовками», расписывая, какую цель ты снял еще неделю назад, пока остальные кретины изучали ее, строя собственные планы убийства. Так и выходило, рутина рутиной, но лучше, чем ничего. Сегодняшний день обещал быть таким же скудным на события, как и все остальные. Мужчина, заметив Шаркиса, не торопясь прошел к кладовой, распахнул белую дверь, и глазам ему предстала одна-единственная винтовка, которой он ни разу не изменял за всё время своей деятельности. LIN96F400. Продольно-скользящий затвор. Возможность менять калибр патрона. Дальность эффективной стрельбы составляла две с половиной тысячи метров, но Люцифер по личному опыту знал, что в опытных руках эта детка могла убрать цель и на расстоянии в три с половиной тысячи. В комплектацию входил как обычный оптический прицел, так и ночной. Приклад — система шасси, основанная на станинно-опорной рельсовой ружейной технологии. Длина ствола — почти восемьсот миллиметров. Лазерный винт на случай, если снайпера застанут врасплох, позволявший рассечь обидчика на несколько кусков до того, как он раскроет местонахождение киллера своим коллегам. На дальние выстрелы не подходил, но в ближнем бое оказывался незаменим. И, безусловно, то, без чего не обходилось ни одно элитное оружие XXIII века — безотказная операционная система с самонаведением, расчётом силы ветра и способностью анализировать десятки других переменных, которые могли повлиять на точность выстрела. В LIN96F400 даже присутствовала программа самоочистки. Но ею Люцифер не пользовался, предпочитая самостоятельно придерживаться жесткого регламента по чистке, смазке и обслуживанию винтовки, проделывая все необходимые манипуляции собственными руками. Он был твердо уверен, что его оружие — неотъемлемая его составляющая. И вел себя с ней нежнее, чем с любовницей, ласково называя Леди. — Пора просыпаться, крошка, — улыбнулся Люцифер, нежно касаясь кончиками пальцев холодного ствола. — Надеюсь, ты хорошенько выспалась перед рабочим днем? Винтовка ответила молчанием. Мужчина расценил тишину, как утвердительный ответ. Аккуратно вытащив Леди из кладовой, он пару секунд подержал восемь килограммов счастья у себя на руках, как обычно ощущая невероятное воодушевление от одного только вида своего любимого оружия, и лишь затем вернулся к окну. Он водрузил винтовку на треногу, поставленную на стол, и удобно разместился на барном стуле, который в свое время приобрел как раз для подобных счастливых случаев, ножки предмета мебели прикрутив к полу шурупами, дабы избежать падения при отдаче от выстрела. Люцифер отрегулировал дальность прицела и воззрился сквозь него на желаемую цель. Вот он — зеленоглазый брюнет, внешность которого позволила бы ему сделать хорошую карьеру в модельном бизнесе или киноиндустрии. А в бойбенде он бы точно захватил ведущую партию. — Ты горячая детка, но и я не промах, — начал Люцифер напевать новую песню любимых исполнителей, которая вышла всего неделю назад и тут же заняла первое место в музыкальном топе. Мужчина часто мурлыкал себе под нос что-то романтическое, собираясь кого-то убить. Он этого даже не замечал. — Посмотри-посмотри, сердце в гематомах. Как всё же странно, что такой еще юный парень пошел по столь кривой дорожке. Люцифер не находил ни единой причины, по которой молодой человек такого сорта вместо денег и славы, в его случае достижимых и законным путем, выбрал нелегкий и опасный путь преступника. Зачем лишний раз рисковать своей задницей, когда ты можешь получить все куда проще? Тогда бы ты сейчас был под прицелом объектива фотоаппарата, а не снайперской винтовки. «Если только ему не так же скучно, как мне…» — пронеслась дерзкая мысль, и хотя Люцифер попытался ее проигнорировать, у него не получилось. — Я люблю тебя, а ты меня игноришь. Куда проще убивать людей, если ты не знаешь, кто они, чем занимаются и чем живут. Намного сложнее, если, так или иначе, вызывают у тебя интерес. Люцифер неотъемлемо убивал с присущим любому профессиональному киллеру равнодушием, стараясь не заострять внимание на частностях. Впервые один лишь вид цели пробудил в нем любопытство. А это ничего хорошего не сулило. Палец лег на курок. — И Бога самого захочешь, переспоришь. Люцифер продолжал наблюдать за Шаркисом через прицел, а в голову настырно лезли слухи, которые он слышал об этом человеке. Тысячи сплетен, легенд, жутких и будоражащих воображение баек. Как интересно. И весьма прискорбно убирать из этого мира такого незаурядного типа, не пронаблюдав, чего же он может достичь. «О, так он не один…» — рядом с целью появился какой-то мальчишка. Возможно, он присутствовал и раньше, но не бросался в глаза в силу абсолютной неприметности. Таких обычно описывали одним-единственным словом «никакой». Ни внешности. Ни осанки. Ничего, за что можно было бы зацепиться и охарактеризовать человека иначе, чем никак. Весьма необычно в век, когда каждый пытается стать уникальным и привлечь к себе как можно больше внимания. В век, где каждый гонится за количеством сердечек под своей фотографией и тьмой комментариев. «Никакие» не вписывались в устоявшиеся нравы нового общества. Наверное, поэтому Люцифера этот парнишка встревожил. Слишком обычный. Слишком незапоминающийся, будто свалившийся с другой планеты инопланетянин, не понимающий правил жизни Тосама. А рядом с Шаркисом и без того безликий субъект и вовсе превращался в невидимку. На фоне броской внешности брюнета, источаемой на многие километры вокруг харизмы и уверенности в себе, парнишка напоминал червяка, размазанного по приборной доске. И все-таки они вместе. Невероятно интересно. У Люцифера кроме работы, романов, цветов и бойбендов была еще одна тайная страсть. Страсть, о которой не расскажешь в высшем обществе. Он обожал реалити-шоу. Ночами напролет он смотрел, как какая-нибудь Сидни спорит с Джесси по поводу кастрюль, пока Спайк — их общий муж и глава семьи изменяет им с Крисом — почтальоном, что иногда забредает на съемочную площадку забавы ради. Наигранные и тупые телешоу мужчина обожал наверное ничуть ни меньше, чем убийство. Но он и подумать не мог, что наблюдать за людьми в реальной жизни в тысячу раз интереснее. Это тебе не постановочные сцены с наигранными истериками. Шаркис злился на мальчишку на самом деле. А червяк, извиваясь вокруг него, явно глумился над юным мафиози, как ему вздумается. Неимоверно интересно. Нет, убить Шаркиса Люцифер сейчас не мог. Слишком любопытно. А вот раздражающего червяка — совсем другое дело. Он будто белый шум, привлекал к себе внимание своей абсолютной непривлекательностью. Но что же будет с Шаркисом, если этого странного паренька рядом с ним не окажется? ЖУТЬ КАК ИНТЕРЕСНО. Именно поэтому мужчина прицелился в мальчишку и выстрелил. **** Никто бы никогда не заподозрил неладного в такой хороший день. Великолепная погода, атмосфера всеобщего праздника, заводная музыка и сплошь улыбающиеся лица. Но что-то не так. Ненароком хочется поддаться коллективному настроению, стать частью всеобщего веселья, забыть о проблемах и гнетущих мыслях, не дающих спать по ночам. Забыть об опасностях, что таит этот с виду яркий, похожий на сказку мир. Забыть о демонах, что живут внутри тебя и являются твоей сутью. Закрыть глаза, улыбнуться, расслабиться и с головой окунуться в беспечное торжество. Прокричать всему миру «Я не такой!», и добавить «Я ведь тоже люблю праздники. Я тоже хочу сладкую вату! Я тоже… Тоже… Тоже…» Но это будет ложью. Именно такой. И праздники ты терпеть не можешь. И черт бы всех побрал, что-то не так. Разукрашенные девушки в блестящих топах, с разноцветными перьями на голове, с причудливыми цветами, вьющимися по почти обнаженным телам, зазывают все новых зевак. Они предлагают немыслимое: окунуться в волнующий сгусток повального отрыва от суровой действительности. Жонглеры подкидывают в небо разноцветные шарики, такие же разноцветные, как и плывущие по небосводу, гонимые теплым ветром, облака. Фокусники тасуют карты, развлекая толпу простенькими трюками. Фотографы снуют будто муравьи, стараясь запечатлеть как можно больше счастья на цифровые камеры. Но в виски бьет четкое понимание того, что кульминация близко. Вот-вот что-то произойдет. Что-то, что разрушит все это веселье, как по щелчку пальцев. Нет, ты не улавливаешь нечто подозрительное периферийным зрением. Не слышишь звуков, которые могли бы навести на нехорошие мысли. Но инстинкты бьют в колокола с той самой минуты, как вы с насекомым выходите из торгового центра. Что-то не так, шепчут они. Что-то не так, надо уходить. Как жаль, что у Фелини чувство самосохранения развито хуже, чем головной мозг у медузы. У медуз мозга просто нет. У Фелини, кажется, тоже. Иначе ты не можешь объяснить, как он способен вести себя настолько по-идиотски после всего, что ты ему рассказал. После всех опасностей, которые ты ему расписал в ярких красках. И посмотрите-ка, вшивая облезлая лиса пытается скалить на тебя зубы. Капризный ребенок, готовый поставить свою жизнь на кон ради куска дрянной ваты, которую мастерят из смеси искусственного сахара и целой череды элементов из таблицы Менделеева. Хотя вата тут не при чем, ты прекрасно это понимаешь. Он пытается доказать, что ты больше не можешь им управлять. Демонстрирует свою независимость, кто бы мог подумать. Из кожи вон лезет, только бы уверить тебя, что ты больше не хозяин положения. Хорошо, без проблем. За эти полгода ты многому научился. Например, играть в поддавки. Отступать, чтобы затем нанести контрольный удар в голову. Согласиться на чужие условия, чтобы затем заставить их автора еще горько пожалеть о своем решении. Неужели он все еще не понял, что компромиссы — это не твой конек. И если ты соглашаешься с чем-то, что тебе не нравится, это повлечет за собой последствия. Сладкая вата, значит? Пиздуй, тупорылый уебок. Покупай и смотри не подавись. Хотя если он подавится, ты не можешь гарантировать, что тут же побежишь стучать ему по спине, помогая избавиться от пищи, попавшей не в то горло. Нет. Ты будешь стоять и наблюдать, как он захлебывается собственной слюной, хрипит и молит о помощи, судорожно указывая на горло. Ян как-то обмолвился, будто любовь твоя ненормальна. Что она похожа на симбиоз фанатизма и ненависти. Выхлебав целую бутылку виски из личных запасов Дайси-старшего, которому они бы уже не пригодились, друг с упоением расписывал, что любовь — это чувство возвышенное. Чувство, при котором ты боготворишь человека, готовый носить его на руках, варить по утрам кофе, дарить подарки без причины и устраивать романтические вечера. Вот что такое любовь, утверждал он. Но ты не согласен. То, что он описывает, больше похоже на красивый фантик, за которым, так или иначе, прячется шматок дерьма размером с ладонь. Быть может потому это самое дерьмо он добровольно и потребляет из рук Глоу который год, считающий, что иначе и быть не может. Ты уверен, что если любишь человека, ты Должен его ненавидеть. Ненавидеть сильнее, чем кого бы то ни было. За каждый косяк. За каждый просчет тормошить его сильнее, чем любого другого. Потому что он тебе не безразличен, а значит тебе важно, чтобы он понял, где именно не прав и что в его понимании должно быть «хорошо», а что «плохо». «Ты деспот!» — кричал Ян, спиваясь из-за своей такой светлой, но такой дерьмовой любви. «Я тот, кого он заслужил», — ответил тогда ты, и уверен в этом и теперь. Фелини сам лезет под колеса жизни, так пусть пожинает плоды. Твоя задача состоит не в том, чтобы оградить его от этого, а в том, чтобы вовремя вырвать его из-под судьбоносной машины, позволив ей перемолоть ему только, скажем, ноги, но не довести до фатального исхода. А тем временем что-то не так. И это хорошо. Будет ему уроком. Пусть скалится, пока еще есть возможность, ведь уже через мгновение… Инстинкты шепчут «пора». Ты кидаешься вперед к насекомому и сбиваешь его с ног. А пуля, что лишь слегка задевает его шею, попадает в живот одной из девушек в перьях. Она вскрикивает, хватаясь за тут же начинающую обильно кровоточить рану, падает на землю с тихим воем. Люди вокруг этого даже не замечают. Прекрасная погода, заводная музыка, улыбающиеся лица. Агонизирующая девушка на асфальте, которую аккуратно переступают прохожие. Она умирает. Но вы-то еще живы. **** Я не сразу сообразил, что происходит. Еще какое-то мгновение я просто пялился на Джонни, как баран на новые ворота, ожидая, что он исчезнет, будучи обыкновенным наваждением, глюком вселенной, которую давно пора отформатировать. Но, даже ощутив саднящую боль в шее и вместе с тем одним сильным толчком поваленный на асфальт, я продолжал смотреть на него, а он на меня. Жопа горела адским пламенем от удара о твердую поверхность. Но еще больше она горела от внезапного появления человека, который уже тысячу раз был мною похоронен, но возникал в моей жизни раз за разом, как глисты у ребенка, маниакально поедающего землю. — Будь осторожнее, — проговорил он, и я не услышал, а прочитал это по его губам. Будешь тут осторожнее. Из-за тебя мне то ноги простреливают, то задница страдает, как сейчас. — Я знаю, что ты задумал, но не уверен, что это тебе по зубам. Ты знаешь? Откуда, мать твою, ты можешь это знать?! У меня сплошная защита! Я невидимка! Красный кардинал, варящийся в хитросплетениях этого мира. НЕУЛОВИМ И ОПАСЕН. Знает он. Я тоже кое-что о тебе знаю. Знаю, что козлина. Но Джонни совершенно точно знал о моем плане, потому что Джонни слишком хорошо знал меня самого. Карнавальная музыка обрушилась на меня, будто лавина. Казалось, что я, до того погруженный в холодную воду, внезапно вынырнул на поверхность, и окружавшие меня звуки против воли ударили по ушам, возвращая обратно в реальность. — Стой! — заорал я, протягивая руку в сторону худой фигуры, которая, развернувшись на сто восемьдесят градусов, направилась в гущу толпы. — Стой, я тебе говорю! Прошу! ПРОШУ КАК ЧЕЛОВЕКА, СУТУЛАЯ ТЫ ПСИНА С РАЗНОЦВЕТНЫМИ БРОВЯМИ! Зеленые волосы с желто-розовыми прядками растворились в ярких пятнах окружения. Перья, бусы, рюши, смех, то, что еще минуту назад вызывало во мне бурю позитивных эмоций, теперь лишь раздражало. Они все мешали! Все и каждый. Вот гадина! Весь день испоганил! Теперь буду ходить унылым говном, размышляя о прошлом! ВСЁ ИЗ-ЗА ТЕБЯ! — Какого хера ты творишь?! — шипение Зуо окончательно привело меня в чувства, и только теперь я осознал, что на асфальт меня повалил именно он. Я же, распластанный на дороге, будто жертва изнасилования, лежу под сэмпаем, трепыхаясь, как бабочка, удерживаемая пинцетом. — Но там… Там… Этот, — выдохнул я, понятия не имея, как объяснить произошедшее. Знаешь, Зуо, тут такое дело! Ты, блин, не поверишь! История веселая, ей-богу! Короче, когда мне было шесть лет, я фанател по одному пацану, как малолетка по гей-порно! А он, вот незадача, был малость психом! И, в конце концов, чуть-чуть застрелился! Вот такая вот смешная история! А самое интересное знаешь что?! Тебе понравится! В общем, я только что его видел! Прикинь?! Сам не знаю, как так произошло, наверное, я экстрасенс, и он лишь привидение! Зуо, ты веришь в привидения?! Я вот верю! Опять! Вчера не верил, а сегодня захотелось! Такая я непостоянная личность! Самое забавное, просто уржёшься, смотри ляжки не обоссы от смеха, мой детский фанатизм по отношению к этому парню где-то до сих пор теплится внутри меня! И если бы этот пацанчик внезапно предложил мне пойти с ним, оставив тебя, то я… Я не уверен насчет своего выбора. Сомневаюсь, что Зуо придет в восторг от такого заявления. Поэтому впервые в жизни я соберу волю в кулак и промолчу. Промолчу, чтобы остаться в живых. На какие только жертвы не пойдешь ради жизни, кошмар какой-то. — Что еще за «Этот»?! — Зуо явно трясло от злости. Об этом говорили не только красные глаза, но и то, что сэмпая реально трясло. Он схватил меня за ворот рубашки и волоком потащил в первый попавшийся переулок, даже не спросив, чего же, собственно, хочу я сам! Как обычно! — Тиран! — заорал я что есть мочи, но никто не обратил на меня внимания. Бьюсь об заклад, если бы меня реально захотел кто-то обесчестить против моей воли, никто бы и пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне! Вот тебе и праздник! Вот тебе и веселые люди! — Идиот! — буквально взревел Шаркис, прижимая меня одной рукой к холодной кирпичной стене и смотря мне в глаза. — Ты вообще понимаешь, что сейчас произошло?! Если честно, ни черта я не понимаю! Мне что-то померещилось, Зуо! Что-то похлеще проводов! Я, знаешь ли, и с ними-то не всегда в дружных отношениях, а тут еще и всякие мертвецы ручкой мне машут, да вещают, что у меня кишка тонка сделать то, не скажу что, потому что это страшная тайна и никто и никогда у меня ее не выпытает! Если только не начнет бить, конечно. — Тебя чуть не пристрелили! — продолжал орать Зуо, явно потеряв самообладание. — Что-то я не вижу у тебя в руке пистолета, — заметил я. — Не я, придурок! — Неужели есть еще кто-то, кто хотел бы меня пристрелить? — ДА КТО УГОДНО! — Справедливо, — вздохнул я, начиная потихоньку отходить от первого впечатления. Пристрелили и хрен бы с ним. Но Джонни. Джонни — это куда серьезнее. — Я ЖЕ ГОВОРИЛ ТЕБЕ О ТОМ, КАК ОПАСНО НА… — Шаркис выглядел взбешеннее обычного. Ну то есть он всегда, когда бесится, выглядит, как заспиртованная селедка. Но в этот раз что-то все совсем плохо. Я не стал дослушивать его вопли, медленно обвив его шею и обняв сэмпая, что есть сил и насколько мне это позволяла его рука, все еще вжимавшая меня в стену. — Ну-ну, — похлопал я Зуо по спине. — Не расстраивайся так. Все же обошлось. — ТЫ ВООБЩЕ МЕНЯ СЛУШАЕШЬ?! — Нет, людей, которые на меня орут, я не слушаю принципиально, — заявил я, разомкнув объятья и уперев руки в бока. — Иди на мамку свою ори, если такой умный. — Моя мать умерла. — Но ты же знаешь, где она похоронена. Поори на могилу, пусть посмотрит, каким невоспитанным стал ее сын, — фыркнул я. Тоже мне, будет еще бравировать смертью родителей. Мне что теперь разрыдаться, раз ты кого-то потерял. Все когда-то и кого-то теряли или потеряют. И все, ну или почти все, мы рано или поздно переживем своих родителей. Так что не надо выставлять личные трагедии, как разрешение для неадекватного поведения. — Фелини… — губы Зуо побледнели, а давление руки на мою грудную клетку повысилось. — Да? — Повторяю еще раз для тупых: только что тебя чуть не убили. Ты это осознаешь? — Но не убили же… — Опять, блять, двадцать пять! — взвыл Шаркис. — Не убили только потому, что я был рядом! — Значит, мне ничего не угрожает, пока ты рядом. Как здорово, что я уж распланировал нашу старость! — бодро заявил я. — Пиздец. Какой пиздец! Я будто разговариваю с табуреткой! — Быть может я на одну восемнадцатую табуретка, я ведь не изучал свои корни, — не стал я спорить. — Фу-у-у-ух, — выдохнул сэмпай, убирая, наконец, руку с моей груди. — Хорошо, давай подойдем к ситуации с другой стороны. — Если ты про секс и смену позиций, я всегда За! — в ответ Зуо сперва одарил меня увесистым подзатыльником, а затем развернул лицом к празднеству и ткнул пальцем в какую-то кучу посреди дороги. Не сразу в ней я распознал девушку в неестественной позе. — Неужели заснула? — охнул я. — Убита. — Кем? — Тобой. — Я… Что за глупость, я никого не убивал! — возмутился я. Не надо очернять мое доброе имя! — Вот только убила ее пуля, которая предназначалась тебе. Выходит, если бы ты не ломанулся за этой чертовой сладкой ватой, в тебя бы не стреляли. А если бы в тебя не стреляли, она была бы еще жива, — пояснил он. — Она моя ровесница. Вся жизнь была впереди. Убита из-за придурка, который на одну восемнадцатую — табуретка. Ахуительно, не правда ли? — Скорее хуево, — глухо пробормотал я, всматриваясь в девушку и чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Ну, косячнул. С кем не бывает?! Да ни с кем не бывает, Тери. — Хорошо, — вздохнул я, — признаю свою вину. Извини. Зуо продолжал буравить меня взглядом красных глаз. — Виноват, — попробовал я иначе отобразить свои чувства. Сэмпай все еще пялился на меня, как гиена на свежий труп, которым, кстати, я мог стать в любую минуту. — Прости Меня, Пожалуйста, — прогундосил я, попытавшись кинуться Шаркису на шею. Но Зуо в последнее мгновение уклонился от моей мольбы о прощении, из-за чего обнял я мусорный бак в полуметре от него, неплохо так врезавшись подбородком о его металлическую крышку. — Знаешь, мне в некотором роде импонирует эта твоя оторванность от реальности, — заговорил Зуо тихо, вызвав у меня табун мурашек, пробежавших по моей спине не хуже бизонов. — Если тебе плевать на окружающих, так тому и быть. Я сам не отличаюсь излишним гуманизмом. Но… Каждый раз, когда Шаркис произносит «Но», мне хочется вытащить из кармана петлю и мыло. Странная, наверное, реакция, но ничего не могу с собой поделать. — Но может выйти так, что в следующий раз пострадает некто, кто будет тебе не безразличен. Вы только посмотрите, Зуо Шаркис читает мне мораль. Господи Иисусе, куда катится мир. — Если ты пострадаешь, считай, что это моя месть, — фыркнул я. — А я говорил и не о себе, — заметил он. — Что-то мне подсказывает, что если меня пристрелят, горевать ты будешь не долго, — кинул он, подходя к краю дома и окидывая взглядом карнавал. Вряд ли он надеялся рассмотреть моего недоубийцу, но что-то же он там высматривал? — Хреновое же у тебя обо мне мнение, — нахмурился я. Все же поняли, что я пошутил? М-м-м?! Нет, порой я желаю Зуо всего нехорошего, но это самое «нехорошее» я желаю привнести в его жизнь самостоятельно. И я уже привношу! Стараюсь, как могу! Работаю в поте лица, между прочим, изо всех сил трепля ему нервы! А тут нате пожалуйста, вот какие заявочки! Я типа бесчувственный и мне на всех наплевать?! Я вновь ненароком кинул взгляд на мертвую девушку. Ее продолжали переступать, будто не замечая. Наконец, один из прохожих подошел к ней, побледнел, явно поняв, что она уже отошла на тот свет, а затем… Затем пошарил в ее карманах, выудил кошелек, снял с уха телефон и убежал, будто его и не было. И мне стало противно. От всего этого маскарада, в котором сахарная вата стоила больше людской жизни. От счастливого смеха, который играл роль похоронного марша. И от себя. Почему я ничего не чувствую? — Зуо, — позвал я тихо, ощущая, как все мое наигранное веселье утекает сквозь пальцы. — Зуо, слышишь? — я взял сэмпая за край пиджака и подергал его, пытаясь привлечь внимание. Сэмпай, что до того с кем-то тихо переговаривался по телефону, то и дело поглядывая за дом, соизволил таки оглянуться на меня. — Чего? — выговорил он в явном раздражении. — Ты не прав, — сглотнул я. Нет, я не такой хладнокровный. Нет, мне не так уж и наплевать на людей. Даже на прохожих, которых никогда не видел и больше никогда не увижу. И эта девушка… Она правда умерла? Правда из-за меня? Шоковое состояние, в котором я, видимо, пребывал все это время из-за Джонни, пули, полоснувшей мне шею, и погибшего человека, отступило, позволив мне прочувствовать всю гамму невообразимо отвратительных эмоций, начиная от страха и заканчивая въедливым чувством вины. — Если ты умрешь, я… Я очень расстроюсь, — проговорил я. — Не так, конечно, сильно, как из-за моей футболки, которую мамка кинула стирать вместе с зелеными лосинами Эллити, а они полиняли так, будто в них был годовой запас зеленки, но… — а вот это я нахера сказал, кто-нибудь мне объяснит?! Почему меня вечно несет не в то русло?! — ЭТО Я ЩАС ПОШУТИЛ, — тут же поправил я себя. — Я сильно расстроюсь. И пойду убивать всех, кто повинен в твоей смерти. — Ты? — с явным неверием протянул Шаркис. — Убивать? Ты даже тараканов в своей комнате убить не в состоянии. — Они же в твоей смерти не повинны, начерта мне их убивать? — недоуменно развел я руками. — Ну да — ну да. — Ты мне не веришь? — Ни капли. — Зря. Я же люблю тебя, — томно произнес я, решив перейти к иной стратегии, заменив нытье на нападение. А? Как тебе? Выкуси, сучка! — Слышал уже. ЧЕЕЕЕЕГОООООООО?! Я не ослышался? Он на мое признание заявил, что уже его слышал?! Зуо, ты ахренел?! Ты ахренел, я тебя спрашиваю в своем подсознании, потому что спросить вслух яиц не хватает! Да ты зажравшееся мудло! — Это все, что ты мне сказать можешь? ВСЁ?! — я аж захлебнулся от возмущения. — Все, что я мог сказать, я уже сказал. Повторять по тысяче раз не собираюсь. — Типа один раз в жизни признался и хватит?! — Да. Вот если что-то изменится, я тебе сообщу. — Изменится?! ИЗМЕНИТСЯ?! Пуля. Джонни. Мертвая девушка. А ТЕПЕРЬ ЕЩЕ И ЗУО ГОВОРИТ, ЧТО МОЖЕТ ЧТО-ТО ИЗМЕНИТЬСЯ В ЕГО ЧУВСТВАХ КО МНЕ?! Однозначно пора рыдать. Время идеальное! Лучше не придумаешь! Я состроил самую подходящую для этого гримасу, пытаясь выжать из себя скупую мужскую слезу, но ничего не вышло. Не помогли ни воспоминания о старом попугае, ни другие не менее животрепещущие картины из прошлого. Рыдать не хотелось. Хотелось кричать. Ломать. Рвать волосы на голове. Обвинять весь мир в своей никчемности и одновременно с тем апатично смотреть на стену. Но ни слезинки. Наверное, это и значит быть взрослым. — Ну? — Зуо, все это время внимательно за мной наблюдавший, чуть приподнял бровь, явно ожидая от меня очередного цирка с конями. И я был бы рад это устроить, вот только коней, то есть слез, не было, так что сегодня представление, кажется, отменялось. — Что «ну»? — нахмурился я, отчаявшись изобразить из себя жертву, хотя, возможно, впервые в жизни действительно ею был. — Ты собирался реветь, — подсказал мне Зуо будничным тоном. — Перехотелось. — Да ну? А посрать тебе не перехотелось? — Нет, с этим все в порядке, спасибо, что напомнил, здесь я еще потерплю, — фыркнул я, запоздало потирая ушибленный подбородок, который начал слегка пованивать мусором. — Вообще не понимаю, нахрена все это, — пробубнил я. Раз не могу рыдать, буду ворчать как старый дед. Зуо никак не отреагировал, потому мне пришлось продолжить без распланированного у меня в фантазиях вопроса с его стороны: — Ты, наверное, хочешь спросить, о чем я говорю? — Не хочу. — А я скажу: О наших отношениях! Они какие-то больные! — Ого, ты заметил? Так бросается в глаза? С ума сойти. Так и ты не сильно здоровый, — спокойно парировал Шаркис, то и дело постукивая пальцем по уху, явно настраивая телефон. — И ты! — не преминул перевести стрелки я. — Ты тоже хорош! — Вот и отлично. Ты больной, я больной, у нас нездоровые отношения. По-моему, идеально. А теперь расставим приоритеты правильно и сконцентрируем внимание на том, что нас хотят пристрелить. — В жопу твои приоритеты! Я вообще-то обиделся! — заявил я, скрестив руки на груди. — Какая жалость, что мне насрать. — Я вообще-то могу взять и уйти! — Уйти? — Зуо вновь отвлекся от лицезрения улицы и повернулся ко мне. — Уйти, говоришь? Уходи, — кивнул он, смотря на меня злющими красными глазенками. — А могу и не уйти, — пролепетал я. — Правильное решение. — Но только если ты кое-что сделаешь, — добавил я поспешно. — Извиняться не собираюсь. — Такого подвига я от тебя и не жду. — Тогда что? Я вместо ответа развел руки для объятий. — Нет. — Что тебе стоит? — Нет, говорю, отвали! Нас тут убить пытаются! — А вдруг у них получится, и ты еще пожалеешь о том, что не приголубил меня! — Я могу приголубить тебя кулаком. — Но знаешь, разнообразие никогда не повредит. Одним кулаком сыт не будешь. Если только не глодаешь чужой, — заметил я, все еще терпеливо ожидая объятий со стороны Зуо. Но эта тупая скотина, да простит меня вселенная, даже с места не сдвинулась! Вот как с ним ссориться, если он не собирается мириться?! Это ж разрыв шаблона как-то! — ОБНИМАЙ МЕНЯ! — Нет. — ОБНИМАЙ, ИЛИ Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО СДЕЛАЮ. — Это что, шантаж? — ЧИСТОЙ ВОДЫ! ДА БУДЕТ ТЕБЕ ИЗВЕСТНО, Я ТУТ В ИСТЕРИКЕ БЬЮСЬ! ВСЕ ОЧЕНЬ ПЛОХО! ОБНИМАЙ, А ТО СОРВУСЬ! Вообще-то я уже ни на что особо не рассчитывал, просто доигрывая сцену и демонстрируя свою бесконечную упертость. Потому я весьма удивился, когда Зуо со вздохом человека, которого заставили спасать треклятое человечество уже в тысячный раз, приблизился ко мне и украдкой обнял за плечи. Я в ответ уткнулся Зуо в грудь и сжал его торс со всей своей насекомьей силушкой, явно не привнеся в жизнь Зуо сим жестом хоть какого-то физического дискомфорта. Обнял его и ощутил, как единственная слеза все же катится по щеке к вонючему подбородку. — Тебе не омерзительны те, кем мы являемся? — спросил я Зуо, не отрывая взгляда от мертвой девушки, из прически которой уже выдернули большую часть перьев. — Нет. Мне омерзителен мир, из-за которого мы такими стали, — глухо бросил Шаркис, положив ладонь мне на макушку. — Но я все изменю. **** Люцифер еще с минуту смотрел в прицел, не веря произошедшему. Он стрелял в мальчишку. Должен был попасть ровно в затылок. Но Шаркис каким-то непонятным образом понял, что происходит, и оттолкнул его в последнюю секунду. А это значило, что впервые за десять лет в качестве Киллера мужчина не попал. — Промахнулся… Любопытно.