Семь небес Рая

Бессвязная речь за палитрой отчаяния, Невнятные всполохи чувства вины. С осколками правды в руках, неприкаянно Стоишь на краю, поджигая мосты. Пути назад нет, впереди лишь раскаянье, Тяжелая истина пулей в груди. Распятый собой, уничтоженный, в зареве Горящих мостов. Не прощен. Не проси. Я как-то наткнулся на фразу: «Хотите увидеть истинное лицо другого человека? Тогда покажите ему, что все его действия останутся безнаказанными». Мне потребовалось время, чтобы в полной мере осознать, что же тогда имелось в виду. Непросто поверить в то, что окружающие тебя люди — все без исключений — по сути своей чудовища. И некоторые порой стремятся продемонстрировать свое реальное «Я» здесь и сейчас. Общество привыкло искать подобным действиям оправдания. Особенно, если инцидент произошел среди индивидов, не достигших возраста, при котором их можно было бы считать «взрослыми». «Он сделал это, потому что пересмотрел сериалов». Или «Во всем виноваты дурацкие стрелялки». Или «Следует немедленно запретить порнографию!» Хватит оправданий. Дело не в стрелялках. Не в сериалах. Не в книгах и не в комиксах. О боже, дело даже не в порно. Дело в нас. В нашей природе. Нельзя оказаться на вершине пищевой цепи, не окропив руки чужой кровью. И потому вся наша жизнь состоит из противоборства между естеством, с которым мы родились, и моралью и совестью, которые в нас в той или иной степени взрастили посредством мудрых наставлений, насилия или угроз. Тут уж кому как повезло. Мы ширим наши эмоциональные диапазоны, возводим баррикады из правил, искусственно усложняем смысл нашего существования и ищем высшее предназначение, тогда как природа ставит перед нами только две ключевые задачи: выживание и размножение. Все, что идет вразрез с этими инстинктами можно считать лишним. Кто-то скажет: «Но мы ведь не животные! Мы разумны». Это так, но ни для кого не секрет, что чем человек умнее, чем гибче его мышление, тем более он предрасположен к саморазрушению. Будто в нас встроили тумблеры, переключающиеся в момент, когда наш интеллект преодолевает пределы, которые преодолевать не следует, а желания становятся выше первобытных инстинктов. Можно ли в таком случае прийти к выводу, что природе не нужны творческие умники? Ей нужны сильные особи, которые бы смогли выжить и дать такое же сильное потомство. На этом смысл нашего существования заканчивается. И тут наш разум играет с нами злую шутку. Мы выстраиваем сложную систему ценностей, придумываем принципы и череду законов, нарушать которые нельзя. Мы, а не природа. Не убей, не укради и мой руки перед едой. Все эти аспекты можно отнести к концепции выживания, при которой нам бы не пришлось находиться в режиме холодной войны двадцать четыре часа в сутки, ожидая удара в спину от мимо проходящего незнакомца. И это мудрое решение. Но можно ли считать мудрыми последствия наличия этих правил, ведь у нас появились такие понятия, как «хорошо» и «плохо», «добро» и «зло». Выполняешь все правила, живешь по совести — ты хороший. Дерешься, проявляешь агрессию — плохой. Весь процесс нашего взросления общество планомерно внушает нам, что необходимо быть хорошим человеком. Достойным человеком. Добрым человеком. Кто-то с этим соглашается, кто-то нет. Но согласие не подразумевает, что помыслы наши становятся чисты, как родниковая вода, а желания сводятся к вечернему обеду в кругу семьи. Оно приводит нас к поиску сублимации, стрессу, психическим отклонениям и тяжелым думам о том, что с нами что-то не так. Все нормальные, а мы нет. Здесь то и кроется корень зла. В вере, будто люди вокруг от таких мыслей не страдают и исключительно правильные. Они — добро, а мы, судя по всему, чистое и весьма порочное зло. Нет полутонов и градации серого. Ошибки неприемлемы. Смешнее остальных та каста людей, что фанатично себя обеляет. Бьют руками в грудь и заверяют, что они добрячки от макушки и до самых кончиков пальцев ног. И что еще хуже, они верят, что путь добра и справедливости — их личный выбор, которым стоит гордиться и всячески демонстрировать, и, конечно же, их действия продиктованы не беспрерывным давлением извне. Все это наивное заблуждение. Мы улыбаемся друг другу сквозь зубы, потому что уверены, что нам необходимо всем нравиться. А если мы кому-то не нравимся, значит что-то с нами не так. Мы должны со всеми вести конструктивный диалог. А если не ведем, значит с нами что-то не так. Мы должны быть добрыми, понимающими и отстаивать права страждущих. Если таковыми мы быть не хотим, с нами что-то не так. Капкан общества сжимает клешни на нашем горле. Мы должны помогать и защищать. Порывы благородные, вот только благородство — человеческое качество, а не долг. Как нельзя кого-то полюбить из чувства долга, так нельзя быть и добряком или заставить таковым быть кого-то другого. Но мы заставляем. Общими силами, массовыми порицаниями и шквальными скандалами мы вынуждаем отдельных индивидов прогибаться под общую «правильность», как когда-то неосознанно прогнулись сами. Этакая полномасштабная промывка мозгов, после которой мы годами ходим к психотерапевту, ведь помыслы наши не чисты, желания отвратительны, а значит, сами мы тяжело больны и перестанем казаться обществу полезными, если покажем свое истинное лицо. Все бы ничего, если бы таковых нас были единицы. Страннее ситуация становится в момент, когда понимаешь, что все вокруг в основном такие. Единицы — те самые благородные столпы общества. Пересчитать их получится по пальцам одной руки. Рассуждать о многослойности и двуличности общества можно сколько угодно. До тех пор, пока не пересохнет в горле. Или не начнется мигрень. Все, чего касается человек, становится спорным. Делится минимум на две части. Одни говорят «это хорошо», другие «это плохо». И так до бесконечности. Адская шарманка из бессмысленных споров обо всем. Пустое сотрясание воздуха. Но очередная попытка раздробления всего и вся на хорошее и плохое лишь подчеркивает, что на самом деле все мы абсолютно одинаковые. А тем временем то, что каждый из нас хранит в себе маленькое злобное «Я», доказала еще в XX веке одна художница посредствам незатейливого перфоманса. Проект назывался «Ритм 0». Объектом происходящего стала хозяйка идеи. Она замерла на шесть часов. Любой из присутствующих на перфомансе мог делать с ней все, что захочет. Ответственность за все их действия художница брала на себя. Рядом с девушкой на столе лежали семьдесят два предмета. Люди могли использовать все, что угодно, от перьев и цветов до ножей и пистолета. И они их использовали. Достаточно быстро обычные люди в чистой одежде, с семьей, ждущей дома, хорошей работой и безобидными хобби вроде вышивания крестиком, превратились в тех, кем являлись на самом деле. Они резали девушку. Домогались ее. Пили ее кровь. Рисовали на ее теле. Обливали водой. Они делали все, что им хотелось. И они претворяли это в жизнь, потому что точно знали, что им за это ничего не будет. Один мужчина даже попытался ее застрелить. Показательней этого разве что сегодняшний маленький конец сетевого света. Четыре минуты и четыре секунды, вылившиеся в массовый беспредел. Для того чтобы доехать до больницы отца, я вызвал такси с автопилотом. Дорогая услуга, которую теперь я, будучи великим властелином виртуалии, мог себе позволить совершенно бесплатно. Такси с живым человеком за рулем я не стал вызывать по двум причинам: первая крылась в вероятности противозаконных действий водителя по отношению ко мне (просто так, из любопытства, в конец света следует ловить момент), вторая — в вероятности его общительности. Болтливость меня пугала даже больше противозаконности. Сейчас любая беседа со сторонним человеком показалась бы мне невыносимой пыткой. Автопилотное такси в этом случае являлось идеальным вариантом. Тосам стоял на ушах. За время поездки я успел встрять в пару пробок и воочию пронаблюдать несколько актов необоснованного вандализма, необдуманного мародёрства и беспочвенного насилия. Четыре минуты и четыре секунды сорвали маски с охотников и жертв, заставили людей потянуться к кускам арматуры, навесить на себя цепи, выйти из дома посреди ночи и показать себя. На одном из светофоров на мою машину напала шайка подростков. Они начали колотить битами по крыше и капоту, а затем попробовали открыть пассажирскую дверь, желая добраться до меня. Но я оказался умнее. Выбрал такси с высоким уровнем защиты, пуленепробиваемым стеклом и даже возможностью бить нападающих током. Зная, что я в безопасности, действиями шайки я не впечатлился. А они, не увидев реакции от меня, потеряли ко мне всякий интерес. Лишь одна девушка задержалась у пассажирской двери дольше остальных, чтобы сперва еще раз ударить битой по стеклу, а затем провести по нему языком, при этом буравя меня взглядом. Насилие и секс. Выживание и размножение. Вот мы и скатились к тому, с чего начинали. Тысячи лет эволюции коту под хвост. В больнице царила жуткая суматоха. Раненые разной тяжести прибывали нескончаемым потоком. Я не без усилий пробился к входу и юркнул к лестничной площадке, поняв, что подняться на необходимый этаж куда быстрее получится на своих двоих, нежели ожидая лифта. Я оказался не единственным смекалистым малым, так что после пробок автомобильных мне пришлось пережить еще и человеческую. Но цели своей я достиг. Пройдя по коридору к палате отца и увернувшись от бегущей в противоположную сторону медсестры, я уцепился за ручку и открыл дверь. — Тери! Наконец-то! — всплеснула мама руками. Она бы, может, отчитала меня за опоздание или бросилась расспрашивать, где я все это время шлялся, вот только сейчас все ее внимание принадлежало не мне. Отец сидел на кровати. Избавившись от опостылевших вирту-очков и подложив под спину подушку, он щурился, то и дело поглядывая на моргающие лампы. Хоть кто-то заметил этот кошмар! Несмотря на «сон» почти в полгода, выглядел отец осунувшимся и уставшим. Кажется, находиться в вертикальном положении ему оказалось достаточно тяжело. Мы встретились с ним взглядами, и я застыл. Знаю, следовало кинуться к нему с объятьями, как, судя по всему, поступила Эллити, что теперь сидела по левую руку от отца. Или сообщить ему, как я скучал и надеялся на чудо. Но все это мне показалось лишним. Что-то здесь было не так. Атмосфера в палате отца царила напряженная настолько, что казалось, вот-вот заискрит кислород. Или причина крылась в проводах. Прозрачные черви, выползая из груди отца, обвивали его с головы до ног. Ползли по стенам, полу и потолку. Скручивали руки и ноги матери и сестры. Сквозь прозрачную оболочку в мерцающем холоде больничного освещения блестели медные жилы. И я видел, как по ним голубыми всполохами то и дело пробегал ток. Сейчас отец казался мне носителем какого-то жуткого заболевания, которым он заражал все вокруг. — Оставите нас одних? — тихо попросил отец, обращаясь к Эллити и маме. Они почему-то в ответ на странную просьбу не накинулись на него с расспросами, а восприняли все с молчаливым смирением. Будто знали что-то, о чем не знал я. Минуя меня, они молча прошли к двери. Я проводил их недоуменным взглядом. Было огласил один из роящихся в голове вопросов вслух, но отец меня опередил. — Эллити, милая, — окликнул он сестру, когда та вышла в коридор, но еще не закрыла за собой дверь. — Не заходи пока в виртуалию, хорошо? Твой брат оставил тебе в сети «сюрприз», который тебе не понравится. Эллити кинула на меня беглый взгляд (готов поклясться, я прочитал в нем стыд), кивнула в ответ на предупреждение отца и лишь затем плотно прикрыла за собой дверь. Я? Оставил сюрприз? Эллити? О чем он говорит? Боль в висках, тягучая и ослепляющая, напомнила о себе особенно ощутимым спазмом. Такое бывало каждый раз, когда я балансировал на границе между неведеньем и правдой. Казалось, сделаешь шаг и все поймешь. Только сперва, следовало пережить предсмертную агонию. Я поморщился, беря себя в руки. Бывало и больнее. Эта мысль всегда меня успокаивает. — Что это значит? — выговорил я, все еще гипнотизируя запертую дверь, будто лишь отвернусь, и из нее мгновенно выскочит кто-то с ножом. — Присядь, — попросил отец, с усилием похлопав рукой по кровати рядом с собой. Судя по всему, он так же не собирался заключать меня в объятья или сыпать задушевными репликами про любовь к своему единственному сыну. Он пришел в себя меньше часа назад, но сразу же взял быка за рога. Меня не оставляло ощущение, что наш разговор мне не понравится. Все в этой палате казалось неправильным, искаженным и не сулящим ничего хорошего. Как обычно. — Постою, — выдохнул я, все же переводя взгляд на отца. Несмотря на раздражающую головную боль, мыслительный процесс не прекращался, стыкуя между собой кусочки пазла, раньше казавшиеся элементами разных мозаик. Но вот, что удивительно, их грани начинали совпадать, давая мне разглядеть часть жуткой картины, верить в которую не хотелось. — Это сделал ты? Ты написал Лаирет? — выдохнул я, чувствуя, как во рту появляется странный сладковатый привкус. Резкий холодный свет будто потерял свою яркость. Я невольно вцепился обеими руками в изножье больничной кровати отца. Жуткое предположение, возникнув в голове, показалось мне как минимум странным, но лишь я огласил его вслух, и меня накрыл необъяснимый ужас. Прозрачные провода отца доползли до моих рук, и я, потеряв над собой контроль, раздраженно отмахнулся от них, позабыв, что окружающим мои видения недоступны. Благо, сейчас меня меньше всего интересовало то, как мои действия могут быть восприняты отцом. — Нет, — покачал отец головой. — Я ведь сидел взаперти в белом кубе. Возможности мои были сильно ограничены. Лаирет написала Эллити. Безусловно, не без моей помощи, — ответил он с непрошибаемым спокойствием. Сладковатый привкус у меня во рту усилился. На мгновение меня повело, но я продолжал крепко держаться за изножье. Дыши, Тери. Дыши и не смей паниковать. Да, к такому повороту событий ты не подготовился, ну и что? Ведь тебя никогда не оставляло подозрение, что отец из своей цифровой тюрьмы периодически дает о себе знать. Контроль все еще в твоих и только твоих руках. Эта неизвестная переменная имела место быть в твоих расчетах. Так что даже не думай удивляться! — Зачем? — я постарался задать этот вопрос с максимальным равнодушием, будто, если и поражен новым всплывшим фактом, то не сильно. — Это долгая история. Думаю, тебе все же лучше присесть, — вкрадчиво попросил отец. — Говори, — процедил я сквозь зубы. Моя бесстрастная маска слишком быстро пошла трещинами. — Мы создали Лаирет для стимуляции твоей мозговой активности, — объяснил отец со вздохом. Что? В смысле… Погодите… Нет, я не понимаю. Ужасающая мигрень на мгновение окунула меня головой в чан с чистой болью, но я кое-как вынырнул из него и начал часто моргать, стараясь сфокусироваться на отце. — Но код оказался сырой. Доведение его до ума потребовало бы слишком много времени, которого у нас, увы, не было, поэтому мы с Эллити вкинули в виртуалию демо-версию. Я умер и попал в Ад? Или мой отец на полном серьезе говорит мне о том, что создал с моей сестрой программу, которой следовало напрямую влиять на мой мозг через виртуалию? Но это была демо-версия? С чередой багов и непредсказуемым итогом? Чем, мать твою, ты думал, отправляя мне бомбу замедленного действия?! — Естественно, это повлекло за собой определенные последствия. «Естественно». От этого слова меня передернуло. Мы выстрелили тебе в лоб и, естественно, убили тебя, мой мальчик. Так, получается? — Какие? — я старался держаться, но дыхание мое то и дело становилось частым и поверхностным, сердце стучало как отбойный молоток. — Программа начала искать и другие способы твоего стимулирования, а точнее… Решила убирать из виртуалии все факторы, которые могли стать для тебя отвлекающими. Сперва это распространялось лишь на отдельных людей, которые в виртуалии, к примеру, владели какой-нибудь полюбившейся тебе стриминговой площадкой. Или случайные знакомые, с которыми ты начинал общаться. Или виртуальное кафе с мороженым. Все, что отвлекало тебя от поставленной задачи, Лаирет подчищала. А убрав небольшие раздражители, она взялась за масштабные. — Тень, — хрипло выдохнул я. — Тень, — подтвердил отец. — Твой интерес к ней оказался слишком очевиден. И опять во всех бедах этого мира виноват я. Или несу частичную ответственность. Почему я не удивлен? — Ее имя — насмешка надо мной или попытка меня подставить и тем самым «стимулировать»? — несмотря на подкативший к горлу ком и общее странное состояние, я пытался не терять нить диалога. — Вопрос «зачем» я задам следующим, — предупредил я торопливо. — Имя было необходимо для лучшей синхронизации. К тому же ему следовало намекнуть тебе на то, что создана Лаирет для тебя. Полезная доза стресса и подстраховка на случай, если ты столкнешься с ней напрямую. Хотя подобный сценарий на момент ее создания казался нам невозможным. Ей не следовало показываться тебе на глаза. Этот нюанс прописан в коде. Но Лаирет, как и всё, что так или иначе касается тебя, видоизменилась. — Великолепно. Вы создали инвалидную программу, которая выбивала людей из сети. И я догадываюсь, у кого вы с Эллити позаимствовали костяк кода, — выдохнул я, сощурив глаза. Все то время, пока мы бегали за Лаирет, я не мог отделаться от ощущения, что она чем-то напоминает мне ПКО-вирус. Знаете, этакая версия лайт. Чем именно, понять я не мог, но интуиция била в колокола. И вот она истина в последней инстанции. В очередной раз убеждаюсь, что есть вопросы, ответы на которые лучше бы не узнавать никогда. — Программа, которой следовало ЗАЧЕМ-ТО стимулировать мою мозговую активность, работала криво. Отличная новость. И какова моя цена за твои косяки? — задал я вопрос, хотя очередной неприятный ответ уже формировался у меня в голове без чьей-либо помощи. — Думаю, ты и сам уже догадался. Сильные головные боли при каждом входе в виртуалию, — начал загибать отец пальцы. — Бессонница. Тревожность. Апатия. Паранойя. Повышенная агрессия. И… — отец тяжело вздохнул, — …это. — Он коснулся своей груди и поймал пару проводов, будто и правда их видел. Впрочем, скорее всего, он следил за моим взглядом. — Галлюцинации. Видимо, увиденные полгода назад увитые проводами дети стали для тебя зрелищем весьма травматичным, и свежая психологическая рана при искусственном давлении «закровила». Видимо? Он сказал «видимо»? Я не ослышался?! Может, он этому еще и удивится? Всего лишь трупы в проводах, сынок, не понимаю, что тебя так зацепило? — Здорово. Спасибо, — выдохнул я, отходя к стене и опускаясь на пол. Ноги больше не желали держать меня. Тело била мелкая дрожь. Ладони противно вспотели. — Я думал, что поехал крышей, — выдохнул я и к своему сожалению не услышал в своем голосе ни злости, ни обвинений. Я скорее жаловался, жалея себя. — Даже подобрал психиатрическое учреждение, в которое собирался добровольно лечь после всего этого, — развел я руками. — Я сжёг за собой все мосты и планировал запереть себя в дурке, чтобы до конца жизни пускать слюни на подушку или сооружать домики из детского конструктора! А ты сидишь и говоришь мне о том, что все это время… ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ?! Во всем были виноваты вы? Ты? Эллити? А мама? Мама знала?! Нет, не отвечай. Я сам задам ей этот вопрос. Господи… — выдохнул я, пряча лицо в ладонях. Мне хотелось плакать, но я не мог выдавить из себя ни слезинки. Во мне сконцентрировалось такое напряжение, при котором даже при большом желании дать волю чувствам казалось невозможным. Когда стресс наслаивается один на другой и все твои нервы натянуты как струна, на эмоции, крики, слезы просто не остается сил. Тебя накрывает непроницаемая безнадега, и ты чувствуешь себя овощем, проклятым мыслить. — Я все это сделал не забавы ради, — взялся оправдываться отец. — Поверь, когда я расскажу тебе, какая угроза нависает над всеми нами, ты меня поймешь. — Сомневаюсь, — ответил я глухо. — Но причину знать хочу. Зачем? — Чтобы ты вытащил меня из белого куба. — Я бы вытащил тебя отсюда и без стимуляций, которые заставили мой и без того нестабильный разум пошатнуться, а параллельно с тем обнулили пару сотен человек! — Это так, — к моему счастью не стал спорить отец, пусть я и приготовился выслушать обвинения в том, что обладаю слишком низкой эмпатией или человечностью, чтобы решить спасти своего отца без сторонних подсказок. И на том спасибо. — Действительно, вытащил бы. Но позже. А наше время строго ограничено. Уже в это воскресенье… — Погоди-ка… — встрепенулся я, прервав отца. Котлы из мыслей бурлили и пенились. Миллионы вопросов роились в голове, подкидывая самые жуткие сценарии происходящего. — Это воскресенье? — повторил я. — И как давно ты знал о таких жестких рамках, чем бы они ни были обоснованы? — Еще до того, как попал в куб. Так я и знал. — Дай догадаюсь. Не успел ты обустроиться на новом месте, как сразу взялся готовить меня к великим свершениям? — это был даже не вопрос. Констатация фактов. — Точно. — Поэтому, еще будучи в больнице, я зациклился на мысли о том, что тебя надо срочно вытащить из виртуалии? Даже отсутствие Зуо меня не так волновало, как… Стоп, — я подскочил на ноги и уставился на отца. Он знал, что я сейчас спрошу. Это было видно по его посеревшему лицу. Наверное, некоторые вещи он собирался никогда мне не рассказывать. Что ж, прошу прощения, что ломаю вам все планы. — Зуо. Что ты сделал с Зуо? Отец тяжело выдохнул, как будто устал от капризов маленького ребенка. Дескать, сколько можно обсуждать всякие глупости? Тут угроза мирового масштаба, а мой глупый сынишка думает о каком-то пацане. Ох, молодость! — Сейчас тебе следует сконцентрировать свое внимание на другом. — Я полгода концентрировал свое внимание на другом! — рявкнул я, вскакивая на кровать, усаживаясь отцу на ноги, вырывая катетер из его руки и замахиваясь на него длинной иглой. — Говори, или я за себя не отвечаю, — предупредил я, сжимая катетер настолько сильно, что он до боли впился мне в ладонь. — Если ты правда думаешь, что этой иглой возможно… — Я выколю тебе глаза, — пообещал я. Твердость моего голоса удивила даже меня. Видит вселенная, я не эксперт в физическом насилии, потому такая неожиданная уверенность в своих действиях сбила с толку и отца, и меня самого. — Давай оставим мои глаза в покое, — выговорил отец с легкой опаской. — Ты прав. Кое-что я сделал и с тобой, и с Шаркисом-младшим. Это было необходимо, — выдохнул он, лишь сильнее зля меня своими словами. — Что ты сделал? — выдавил я из себя, начиная задыхаться. — Внедрил в вас необходимые мне «идеи». — Как? — Я давно занимался этим проектом. Между прочим, именно ты подтолкнул меня к нему. Сперва мне лишь стало интересно то, как ты «играешь» с собственным характером, отсекая от себя лишние воспоминания. Как меняешься, запирая Джонни за той убогой дверью. Катетер дрогнул у меня в руке. Отец был в моем коридоре? Он видел все эти двери? Не смей произносить имя Джонни вслух. — …Я начал изучать человеческую память и понял, что сущность отдельного индивида подвержена «эффекту бабочки» не меньше, чем любая другая хаотичная система. Ведь каждое наше решение, каждое сказанное слово и каждая ситуация влияют на нас напрямую, беспрерывно нас видоизменяя. И если какие-то воспоминания вычленить из человека или напротив зафиксировать на них его внимание, добиться от него можно чего угодно. — И ты заставил Зуо уйти, — выговорил я глухо. — Да. Именно это я и сделал, — подтвердил отец, стараясь не смотреть на иглу, что медленно приближалась к его лицу. — Но он ведь вернулся. И, между прочим, на неделю раньше, чем я планировал. Трудно в это поверить, но кажется, он действительно испытывает к тебе сильные чувства. Он издевается? — Ты хоть понимаешь, что наделал? — выдохнул я, шумно сглатывая. — Ты хоть понимаешь, что наделал благодаря тебе я?! — На мгновение я представил, как со всей силой своей ярости пыряю отца катетерной иглой несколько сотен раз, пока его лицо не превращается в решето. Но тело мое ослабло. Рука дрогнула. Я неуклюже отполз к изножью, начиная задыхаться все сильнее. Глаза, наконец, защипало от слез. С губ сорвался болезненный скулеж. Горло и сердце будто сдавили тиски. Я все еще пытался держать это в себе. Все еще старался не оголять свою боль. — Ты использовал меня, — выдавил я из себя еле-еле. — Да. Знаю. Но ты меня должен понимать, как никто другой. Некоторые цели требуют принятия подобных решений, не так ли? — отец чуть наклонил голову. — Ты ведь так и не сказал своей подружке кореянке, что ваша встреча была не случайной, верно? Не сказал, что при каждом выходе в виртуалию ты слепнешь от ужасающей головной боли и тебе необходимо эту боль обуздать? Не сказал, что все ваше общение строилось на твоем желании добраться до Светлячка? — Я делал это, чтобы спасти тебя! — воскликнул я в отчаянье. — А я все это делаю для того, чтобы спасти Всех, — парировал отец. — Мы с тобой мыслим абсолютно одинаково. Ты не можешь обвинять меня в решениях, которые в свое время принял и сам. — На это мне сказать было нечего. Но обида продолжала топить меня в своих ледяных водах. — Почему я? — этот вопрос не раз мучал меня, но сейчас у меня появилась возможность задать его тому, кто действительно мог знать ответ. — Кто, если не ты? — Кто угодно! Да хоть Эллити! — ткнул я пальцем в дверь. — Вы, как посмотрю, отлично сработались! Вот и заставил бы ее тебя спасать! Почему бы и нет?! В ней твоих генов не меньше, чем во мне! — В ней вообще нет моих генов, — качнул отец головой. Я шумно сглотнул. — Что… что это значит? — Ты ведь знаешь о моем генетическом сбое, так как он передался и тебе. Наше с тобой половое созревание протекает куда медленней, чем у здоровых людей. И… мы практически стерильны. Ты — не побоюсь этого слова, чудо, на создание которого нам с твоей матерью потребовалось много лет. До сих пор помню тот момент, когда она сообщила, что беременна. Один из лучших дней в моей жизни, — протянул отец с мечтательной улыбкой на губах. — Но надеяться на то, что это чудо повторится, мы не стали. Потому, когда мы с твоей матерью поняли, что хотим второго ребенка, мы решили обратиться к помощи медицины и донора. Эллити, бесспорно, моя дочь, но в ней нет моих генов. Она, как и ее мать, очень умна. Но… Этого «очень» недостаточно. Я устало потер влажные глаза, пытаясь собраться с мыслями. Слишком много новостей за последние пару секунд. Слишком многое мне было необходимо обдумать, переварить и принять. — Теперь, когда я ответил на все твои вопросы, ты готов меня выслушать? — отец оставался спокоен как штиль. — Нет, — выдавил я, понимая, что это даже не мой каприз. Действительно сейчас я больше ничего слушать не мог. Сердце, выбивающее бешеные ритмы, заныло в груди. Виски заломило. Ком в горле настырно просился наружу. Я сполз с кровати на пол и попытался подняться на ноги, но гравитация тянула меня вниз. Эллити, виртуалия, Зуо… Зуо не был ни в чем виноват. Зуо не хотел уходить. Зуо меня не бросал. Запоздалая мысль пробежала по телу подобно току. Я был неправ. Я бросил его в Ад во имя… чего? Во имя обид, которые он не заслужил? Господи, что я наделал? ЧТО Я НАДЕЛАЛ?! Моей ошибкой стала слепая уверенность в том, будто я самый умный человек на свете. Не знаю, когда эта мысль во мне укоренилась и была ли она вообще моей или сформировалась с легкой руки отца. Я верил в свое непоколебимое превосходство и вот, что из этого вышло. Я потерял бдительность, отмел критическое мышление, не разобрался в ситуации… Я просто считал себя единственно правым, чтобы теперь сидеть на полу больничной палаты и осознавать, что совершил фатальную ошибку. И слезы отчаяния катились по щекам и капали мне на руки, пока я пытался совладать с диким сердцебиением и сбившимся дыханием. Отец мне что-то говорил, но я его не слышал. Его слова заглушал шум в ушах, созданный одной единственной мыслью: Зуо меня не простит. Не сможет простить. И сегодня я разрушил отношения с единственным человеком, который любил меня таким дерьмом, которым я являлся. Я разрушил отношения с человеком, которого и я, несмотря на мой эгоцентризм, смог полюбить. Я растоптал все это собственными ногами, считая, что терять мне больше нечего, потому что в будущем меня не ждет ничего кроме палаты в психиатрическом отделении. И все это было зря. Оказывается, нет ничего хуже, чем осознание того, что ты по собственной глупости разрушил всю свою жизнь. Отец продолжал сыпать какими-то заунывными объяснениями, но мне казалось, будто он говорит со мной на неизвестном мне языке. Вся поступающая информация мгновенно утилизировалась. Я не понимал ни слова. Поднявшись на дрожащие ноги, я поплелся к выходу, поняв, что больше не могу здесь находиться. Будто весь воздух, что был в этой комнате, сгорел, и если я срочно не выйду наружу, то умру от кислородного голодания. Отец окликнул меня, но я никак не отреагировал. Ухватившись за ручку двери, я буквально вывалился из палаты и окинул маму и Эллити пустым взглядом. — Тери, ты… — Молчи, — сухо попросил я маму. — Я сейчас не могу… Мне надо… Без вас. Я хочу… Боже, я не знаю, чего я хочу. Мне просто надо… — каждое слово давалось мне с большим трудом. — Надо уйти, — выговорил я вяло и поплелся к выходу. Вся моя жизнь внезапно из четкого плана превратилась в сумбурный хаос, и я не знал, чего ожидать. Я не хотел думать, чего мне теперь ожидать. Я хотел просто лечь и умереть. **** Срываешь с головы вирту-очки и некоторое время, не мигая, всматриваешься в пустое кресло перед собой. Маленькой злобной дряни нет на месте? Странно, ты был уверен, что он захочет понаблюдать за твоими мучениями до самого конца. — Зуо? Наконец-то! — вслед за оглушительным возгласом в поле твоего зрения врывается Ян. Бледный и встревоженный он вглядывается в твое лицо с таким видом, будто пытается понять, узнаёшь ли ты его. — Ты как? — спрашивает он осторожно. Не ответив, ты оглядываешься по сторонам и понимаешь, что большинство членов Тени уже на ногах. Кто-то сидит в кресле, уставившись в одну точку, другие мечутся по большому залу, третьи, как, например, Аки, выглядят абсолютно спокойными. — Все… отлично, — выдыхаешь ты и сам удивляешься сделанному выводу. Но все действительно отлично. Эта мысль тебя веселит, и ты, откинувшись на спинку кресла, разрождаешься хохотом. Твой смех заставляет всех вокруг замолчать. Ян все еще выглядит настороженным. Теперь он наверняка считает, что ты окончательно сошел с ума. Но это не так. — Где эта маленькая гнида? — спрашиваешь ты сквозь звонкий смех. — Он… ушел, — выдавливает Ян из себя. — Куда? — Фелини передо мной не отчитался, — хмурится друг. — Что ж, ладно. Это и к лучшему, — киваешь ты, пытаясь справиться со смехом, но он упрямо продолжает из тебя рваться. — Пусть немного подготовится. — К чему? — спрашивает Ян настороженно. — К пиздюлям, — сообщаешь ты, проводя рукой по лицу и ощущая влагу. — Вот же мелкий гаденыш, — выдыхаешь ты в искреннем восхищении. Паршивцу действительно получилось тебя переиграть. Это было ловко. Это было очень ловко. — Подготовится? — слышишь ты гневное. Грензентур усаживается в кресло Фелини и буравит тебя взглядом. — Да за то, что он сделал, его надо пристрелить как паршивую собаку и закопать в общей могиле! — сообщает он. — Любого, кто тронет Фелини хоть пальцем, я придушу голыми руками, — сообщаешь ты громко, чтобы данная информация дошла до ушей каждого присутствующего. — Да ладно? — в голосе Грензентура читается скепсис. — Половина Тени наблюдала за тем, как ты беспомощно льешь слезки. Полагаешь, после подобного для кого-то из нас хоть что-то значит твой авторит… Он не договаривает, потому что ты вскакиваешь с кресла и хватаешь его за горло. Притянув к себе парня, ты с любопытством разглядываешь его ошарашенное лицо, пальцами ощущая, как взлетает его пульс. — И что же не так с моим авторитетом? — спрашиваешь ты с улыбкой на губах. У тебя слишком хорошее настроение для подобных стычек, но Грензентур, опьяненный влюбленностью к ЭсЭф, в последнюю неделю явно отбился от рук. — Кто, по-твоему… пойдет за лидером, который… льет слезы, как малое дитя? — выдавливает он. — Кто? — ты обводишь зал взглядом. — Все. Да будет тебе известно, вы идете за живым человеком, а не за роботом. А это значит, что я могу проявлять любые эмоции, на которые способен каждый из вас. И мне не нужно на это чье-либо разрешение. Мой авторитет держится на череде принятых решений. На целях, которых я пытаюсь достичь. И на способах их достижения. На интеллекте. Силе. И власти. А не на том, могу ли я зарыдать или нет. Если мне захочется, я буду рыдать сутками, но это никак не повлияет на мои решения, — выдыхаешь ты, наклоняясь к парню настолько близко, что почти касаешься кончика его носа своим. — Ты меня понял? — интересуешься ты, сдавливая горло Грензентура сильнее. — Д…да. — Но если чье-то мнение обо мне сегодня резко изменилось и он хочет уйти, я никого не держу, — сообщаешь ты, окидывая присутствующих тяжелым взглядом. — Дверь там, — указываешь ты на выход, а затем отпускаешь Грензентура. Парень кашляет, потирая горло. — Пойду… проверю, как там ЭсЭф, — бормочет он, поднимаясь с кресла и направляясь к противоположному от указанного тобой выходу. Вообще-то его путь до комнаты девушки оказался бы короче, выйди он в ту дверь, на которую показывал ты. Но Грензентур избегает ее намеренно. Остальные присутствующие возвращаются к тому, чем занимались до твоего пробуждения. Из комнаты не выходит ни единая живая душа. — Как долго меня не было? — спрашиваешь ты у Яна. Ты можешь посмотреть время на голографическом экране телефона, но тебе хочется с помощью примитивного диалога убедить друга в том, что все в порядке. — Несколько часов, — вздыхает Ян устало. — А когда ушла моя маленькая гнида? — уточняешь ты. — Минут сорок назад, — бормочет друг. — Тадеус, — окликаешь ты снайпера. — Попробуй с помощью дронов отыскать Фелини. — Да, босс. — Поль, — включаешь ты общую связь. — Какова ситуация по периметру. — Все без изменений, босс. — Отлично. Аки, Джу, — зовёшь ты. Парень и девушка выглядят после маленького виртуального Ада скучающими. — Соберите для меня информацию о том, что произошло в Тосаме за последние пару часов и как отразилась выходка Фелини на городе. Оба кивают и, отойдя к дальней стене, берутся за дело. — Мне надо умыться. Я сейчас вернусь, — говоришь ты Яну, но он все равно увязывается за тобой. — Тебе не обязательно делать вид, что… — Я не делаю вид, — осекаешь ты друга. — Все действительно в порядке. Сколько еще человек не вышло из виртуалии? — Семь. — За их физическим состоянием кто-нибудь наблюдает? — Да, я все организовал еще до твоего пробуждения, — кивает Ян. — Я знал, что на тебя можно положиться, — сообщаешь ты, похлопывая друга по плечу, прежде чем скрыться в ванной комнате. Но Ян все равно не отстает. Он заходит в ванную вслед за тобой, запирает дверь и, опершись спиной на стену, внимательно наблюдает за каждым твоим движением. — Поссать-то я могу без компании? — хмуришься ты. — Не можешь, — Ян неожиданно настойчив. — Я же сказал, что в порядке. — Чем сильнее ты пытаешься меня в этом убедить, тем меньше я тебе верю, — выдыхает друг. — Слишком уж ты весел для человека, пульс которого мгновение назад зашкаливал. — Я и не утверждаю, что получил кайф от произошедшего, учитывая, что Фелини откатил мое эмоциональное состояние до десятилетки. Но… — Но? — напрягается Ян. — Я в восхищении, — сообщаешь ты. — Прошу прощения? — Ты не ослышался. — Бред какой-то, — стонет он, а затем отлипает от стены, отталкивает тебя от раковины и сам начинает умывать лицо. — Вы два больных ублюдка, — подводит он итог. — Это факт. — Он истязал тебя, а ты в восхищении? — Его потенциал безграничен. То, что он создал, немыслимо. И я не могу не признавать этого лишь потому, что он заставил меня пережить пару неприятных воспоминаний, — говоришь ты, а затем вновь начинаешь смеяться. — У тебя истерика, — хмурится Ян. — Нет, — отмахиваешься ты. — Просто я одновременно и восхищаюсь им, и поражаюсь его глупости. Он, правда, был уверен, что сможет меня задеть моим прошлым? Будто бы я когда-то его забывал. Будто бы я когда-то убегал от него или отрекался. Но я свое прошлое ношу с собой и перелопачиваю каждый божий день. Какой же он иногда наивный ребенок, — удивляешься ты. — Я готовился к тому, что все будет намного хуже. Но он практически отправил меня на курорт. Методы — невероятны, исполнение — безупречное, но сам посыл… — ты постукиваешь пальцем по подбородку, — …слабоват. — Главное, не говори об этом ему, — бормочет Ян. — Какова будет его плата? Ты медлишь с ответом. — Меня бесит, что прямо сейчас Фелини где-то шляется, а я не знаю, где именно. С этим следует что-то сделать. — Я не это спросил, — хмурится Ян. — Как он ответит за содеянное? Ты пытаешься напустить на себя хмурый вид, но губы сами собой растягиваются в улыбке. — Никак. Такой ответ тебя устроит? Если мы продолжим мстить друг другу за любую хуйню, это никогда не закончится. — Произошедшее не тянет на «любую хуйню», — замечает Ян мрачно. — Тени это может не понравиться. — Если у кого-то возникнут вопросы, я открыт для диалога. — А вдруг Фелини решит, что раз ты спустил ему это с рук, то спустишь и что-нибудь еще? Не боишься потерять над ним контроль? — Контролировать его я собираюсь иначе. — Могу я узнать как? — Нет, — качаешь ты головой. — Не можешь. Лучше свяжись со Стефаном. — Ага, значит, ты все же признаешь, что… — ликует было Ян. — Я признаю, что все в порядке. Но так же я признаю, что, возможно, так быть не должно. Кроме того, путешествие по воспоминаниям открыло для меня кое-что новое. Я бы хотел обсудить это. Так что свяжись с ним. Чего мешкаешь? Звони. — Прямо сейчас? — Да. — Пятый час утра. — Он возьмет трубку. — Как скоро ты у него будешь? Может, повременить? Тосам сейчас штормит. — Я приеду к нему сразу после того, как последний член Тени выйдет из виртуального ада Фелини. С этими словами ты выходишь из ванной комнаты и возвращаешься в зал. Ян за тобой не идет. Ему следует созвониться со Стефаном, при этом не привлекая к этому действию лишнего внимания. Ты усаживаешься в свое кресло и осматриваешь тех, кто все еще находится в плену сети. Один из семи человек — Дайси. Он то и дело вздрагивает и стонет сквозь стиснутые зубы. — Кофе? — в соседнее кресло опускается Кара с двумя кружками горячего напитка в руках. Одну из порций она протягивает тебе. Ты благодаришь ее кивком, продолжая следить за Дайси. — Странное чувство, — произносит девушка, откидываясь на спинку и делая глоток из своей чашки. — Я пережила кошмар, но очнулась… вдохновленной. Как будто впервые за долгое время обрела гармонию с собой, — делится она глухо. — И… кажется, я обнаружила страх, который все это время не осознавала. Можешь себе это представить? Можешь. — Честно говоря, я в смятении и теперь не знаю, что должна испытывать в отношении Фелини? Злиться? Бояться? Или мне стоит его поблагодарить? — Не надо, — качаешь ты головой. — Я отблагодарю его сам. За нас всех.