Семь небес Рая

…а в голове непроницаемая тишина. Я бы и рад, как обычно, удариться в депрессивную псевдофилософию с налетом надменности и узколобой уверенностью в том, будто бы я самый главный умник на убогом шоу под названием «Жизнь». Меня это, видите ли, подбадривает: чувствовать себя не частью общества, а над ним. Отличное оправдание тому, почему я не могу наладить человеческие взаимоотношения. Главное считать, что это не тебя общество отталкивает, а наоборот. Посмотрите-ка, какие все вокруг мерзкие, двуличные и глупые. То ли дело я! Господин вселенной, которую себе придумал сам. Король несуществующего мира. Божество воображаемой реальности. Не надо аплодисментов. Мне еще похлопает Сатана, когда я, наконец, попаду в Ад, так что не отнимайте хлеб у чистого зла! Я забыл простое жизненное правило: как бы и в чем бы ты ни был хорош, всегда найдется тот, кто лучше. Стоило решить, будто я восседаю на вершине пищевой цепи, и гляньте, что из этого вышло. Меня тут же поимели. Хорошеньким пинком под зад скинули с небес на землю. Виртуозно сыграли на струнах моего юношеского максимализма. Манипулировали, наблюдая со стороны за моей смехотворной гордыней. И я — марионетка, в счастливом неведенье считавшая, будто бы все ее достижения — плод ее собственных сил. Ага, как же. Пососи невкусный леденец, Фелини. Мятный. Ненавижу мятные леденцы. От них неприятно холодит горло. Я бы пожелал себе пососать член, вот только единственный член, который бы я действительно не отказался пососать, мне больше не светит. Сейчас я похож на тех шарлатанов, что кричат в виртуалии, что всего добились сами, забыв упомянуть, что трамплином для их успеха стали деньги и связи богатых родителей. Я столько лет строил из себя дурачка, убежденный, что тем самым пускаю пыль в глаза возможному противнику. Но правда в том, что я и есть дурачок. И высокий интеллект, будь он неладен, никак на эту дурость не влияет. Скорее наоборот. Именно он всему виной. Среднестатистический человек со среднестатистическим интеллектом никогда не захочет казаться окружающим идиотом. Он всегда будет стремиться к лучшему и потому расти и развиваться. Я же решил, будто возможности мои бесконечны, не заметив, как ступил на путь всепоглощающей деградации. Отупел ли я из-за этого? Нет, конечно. Быть туповатым не так уж и плохо. Тебе в таком положении как минимум есть к чему стремиться. Куда хуже являться предсказуемым. Вот каким стал я. Жалким предсказуемым дурачком. Да, глаза вас не обманывают, я решил заняться более приятным делом, чем считать себя самым умным на квартале. Для гармонии теперь необходимо немного поразмышлять и о своем тугодумии. Я и размышлял. Точнее, пытался. Но формулировать мысли в виде текста, который бы оглашал в голове внутренний голос, становилось все сложнее. Предложения не складывались. Слова звучали будто с записи с пережеванной пленки. Становились все тише, утопая в отголосках эхо в подсознании. Глушились внутренними стенами, уродливыми наростами наслаивающимися одна на другую. А затем и вовсе наступила тишина. Говорят, невозможно не думать вообще ни о чем. Что ж, тогда я могу похвастать тем, что стал первым человеком, познавшим тишину в голове. Внутренние голоса смолкли. Мыслительный процесс прервался. Рене Декарт как-то сказал "Cōgitō ergō sum" — я мыслю, следовательно, я существую. Я перестал мыслить. А перестал ли я существовать? Надеюсь, что да. Не помню, как вышел из автопилотного такси, что высадило меня на окраине Тосама. Не помню, как погрузился в темноту атрофированной части города. Ноги будто сами несли меня к давно забытым кварталам. К узким темным переулкам. К покосившимся аварийным зданиям. К прогнившему «привету» из прошлого, оставшемуся на Тосаме в виде нестираемого клейма. Я неосознанно повторил путь, пройденный месяцем ранее в компании Джин-Хо. Добрел до пристани. Встал на ее край. Уставился на черную, замершую воду. Что я пытался там разглядеть? Ничего. Чего я желал добиться паломничеством по прошлому? Ничего. Я вглядывался в мертвую воду и готов был поклясться — она точно такая же, как и я. Пустая. Безмолвная. И бесполезная, ведь пить ее запрещалось, а очистка требовала слишком больших ресурсов, поэтому вместо того, чтобы превратить ее в нечто удобоваримое, в нее предпочитали сливать всё химическое дерьмо Тосама. Мой отец поступил со мной так же. Вместо того чтобы попытаться бороться с моим дерьмом, предпочел добавить к нему своего. Сработано на «ура». И вот теперь мы с нефтяным озером два субъекта, грязные и молчаливые, на булыжнике посреди космоса не имеем ни единого представления о том, на черта мы вообще появились на свет. Удручающе. Или удрочибельно? Вряд ли есть такое слово, но иначе чем удрочибельным свое настроение я назвать не могу, потому что жизнь меня удручающе вздрючила. Согласен, за дело. И это удручает еще больше. Мне кажется, я, не отрывая взгляда от черной воды, мог бы простоять на пристани без единого движения пару часов. Или вечность. Но меня заставили вновь существовать два полицейских дрона, что привели мои мыслительные процессы в движение. Не имевшие возможности видеть меня, они пролетели в каком-то сантиметре от моей головы один за другим, стряхнув с меня апатичное оцепенение. Я, вздрогнув от неожиданности, утратил тишину. И ее сменил хаос. Мысли, что и до того не отличались упорядоченностью, обрушились на меня сплошной лавиной из обрывистых фраз, подозрений, умозаключений и нескончаемой череды ошибок, которые я осознал только теперь. И это оказалось настолько мучительным, что я схватился за голову, упал на колени и… Кажется, я закричал, но не услышал этого, потому что хаос заглушал все остальные звуки. Я даже не кричал, нет. Я вопил. И достаточно долго, судя по тому, как теперь саднило горло. Полицейские дроны, зафиксировав несанкционированные предсмертные стоны, начали кружить надо мной, как коршуны над трупом. Они улавливали звуки, анализировали их эпицентр, но не видели меня. И потому не понимали, что происходит. Я тоже не понимал. Хаос не давал мне возможности переварить случившееся. Он всячески мне мешал, на передний план выставляя чувство вины, а остальные эмоции оттеняя за ненадобностью. Оказывается, крики забирают много энергии. Я перестал вопить лишь потому, что выбился из сил. Мне потребовалось время, чтобы сперва отдышаться, а затем подняться на дрожащие ноги. …Провода все это время вились вокруг меня. Скручивали доски пристани. Белыми червями плавали в черной воде. Ползали у меня под кожей. Руки горели от желания вытащить из кармана миниатюрный перочинный ножик в виде желто-оранжевого попугая и исполосовать им себе все предплечья. Но теперь-то я знал, что даже моя шизофрения оказалась фальшивкой. Один из проводов попытался обвить мое правое запястье. — Предатель, — выдохнул я и не узнал собственного низкого осипшего голоса. Будто бы я лишь открывал рот, а озвучивал мои мысли другой человек. И судя по его голосу, ему давно следовало бросать курить. Моя реплика зависла в воздухе и остановила провод. А затем он резко посерел и пеплом осыпался на пристань. Обиделся, что ли? Обижаться здесь может только Шаркис. А себе, тебе, всем остальным людям на этой чертовой планете я обижаться запрещаю! Я бы запретил и Зуо, вот только он из тех людей, которые в ответ на «нельзя» из кожи вон вылезут, но докажут, что лично им «можно». Проще сразу разрешить. Последний раз тоскливо взглянув на чёрную воду, я нехотя побрел обратно к городу. С радостью бы остался у пристани доживать свои дни, вот только полицейские дроны никак не желали улетать, а их противное жужжание действовало на нервы. К счастью, я вспомнил ещё одно место, которое великолепно подходило моему удрочибельному настроению. Обнаружил я его, когда возвращался от пристани в прошлый раз. Мне тогда показалось странным вновь оказаться во всех тех зданиях, которые мы преодолели вместе с Джин-Хо, уже без нее. Крылось в этом нечто невыносимо трагичное. Потому я выбрал иной путь. Тогда я и набрел на покинутое похоронное бюро. Похоронный бизнес всегда считался одним из самых прибыльных, ведь как бы ни повернулась жизнь, неизменным остается одно — все рано или поздно умирают. Каждая банда Тосама, в связи с этим, хотела урвать «смерть» себе. Долгий, как мое нытье, конфликт в конце концов разрешился соглашением, при котором банды делили между собой компании, занимавшиеся ритуальными услугами. Похоронное бюро, в которое забрел я, скорее всего, принадлежало смелым частникам, которые до последнего отказывались от «крыши». И потому, предполагаю, поплатились. Ни за что не поверю, что владельцы бюро при переезде могли просто так взять и бросить десятки гробов и помещение в целом. Куда вероятнее, от них избавились, а наследников на имущество не нашлось, потому после опустения кварталов здесь все осталось нетронутым. Почти нетронутым. Конечно, я не единственный, кто обнаружил это сокровище. Судя по исписанным граффити стенам и гробам, вандалы здесь одно время отдыхали с завидным постоянством. Я с усилием приоткрыл тяжелую дверь и зашел в полное затхлого воздуха помещение. На полу образовался такой слой пыли, что каждый мой шаг оставлял след от кед, как на снегу. Я прошел в середину просторной комнаты и огляделся по сторонам. Устаревшие датчики движения со скрипом, но уловили мое присутствие и начали пробуждать еле живые голографические рекламные стенды, тускло осветившие мне дорогу вглубь бюро. Сейчас захоронение в земле мог себе позволить далеко не каждый, потому что до этой самой земли еще следовало добраться сквозь толстый слой белого песка. Все кладбища, что находились на территории города, давно закрыли из-за переполненности. Новых клиентов там по официальным данным не ждали уже лет сто. По неофициальным, ждали с распростертыми, но за весьма солидную сумму, которая включала в себя выкапывание старых трупов и их утилизацию и твое тайное захоронение на их месте. Те, кто не хотел связываться с преступным миром, могли законно купить себе место на одном из кладбищ вблизи Тосама и сумму выложить не такую крупную, как в первом случае, но все равно достаточно большую по меркам кошелька среднестатистического горожанина. Нынешняя «мода» на гробы предполагала их капсульный обтекаемый вид. Они мне чем-то напоминали муравьиные яйца размером с человека. Но в бюро, в котором я находился прямо сейчас, все еще были представлены старые классические угловатые модели. Я прошел мимо череды детских гробов, на которые постарался не смотреть, пусть и выглядели они весьма мило. Гробики для маленьких принцесс. Гробики для юных космонавтов. Гробики. Много. От самых маленьких, до размеров невысокого подростка. Жуткие настолько, что от одного лишь их существования мне становилось не по себе. Перед глазами всего на миг мелькнули воспоминания полугодовой давности. Маленькие мумии с проводами в глазах и рту. Мертвые дети в высокотехнологичных саркофагах. Особенно настырный провод прополз под кожей по моему лицу, и я невольно дернулся. Интересно, сколько времени должно пройти, чтобы влияние Лаирет поутихло? Первую дозу мозговой стимуляции я получал, заходя в сеть утром. Затем в школе. И проводил в виртуалии весь вечер до глубокой ночи. Спал я обычно часов по шесть. Шесть часов виртуальной тишины. А когда пробуждался, провода уже были тут как тут. Значит, следующие шесть часов изменений ждать не приходилось. Линейка гробов для взрослых широким выбором не баловала. Поняв, что на свой вкус последнее ложе среди представленных моделей я не подберу, я решил пофантазировать на тему того, какой гроб для моей тушки выбрал бы Зуо. Что-то лаконичное. Обязательно из натурального дерева. И с бархатной обивкой. Искать натуральное дерево можно даже не стараться. Если оно здесь когда-то и было, его давно утащили. Эта же участь постигла бархатную обивку и любой другой материал, который имелась возможность продать за неплохую сумму. Из скудного выбора я остановился на гробу из биопластика. Дешево и сердито. Внутри не нашлось ни обивки, ни даже маленькой подушечки. Что ж… Гроб без подушечки? Так тебе и надо, Териал Фелини! Гроб без подушечки! И целая горсть мятных леденцов тебе в рот! И не только в рот! Да, и ТУДА тоже! Так тебе, маленький недоносок! Я неуклюже забрался в гроб, улёгся в него лицом вверх и уставился на темный испещрённый трещинами потолок. Сквозь дыры в стенах лился красноватый лунный свет. Я бы проникся особым очарованием момента: старый гроб, давно покинутое помещение, тусклая голографическая реклама и потустороннее освещение… Не вписалось в эту красоту лишь урчание у меня в животе. Как всегда не к месту. Как и я сам. Я вытащил из кармана шоколадный батончик, срок годности которого давно истек. Батончик с мятной прослойкой. Чтоб неповадно было. Вот только вместе с сомнительной трапезой из переднего кармана джинсов посыпались монеты. Я сел в гробу, на ощупь собрал монетки и вгляделся в них. Три принадлежали Джонни, ещё одна — Джин-Хо. Я что, со стороны выгляжу настолько нищим, что каждый считает нужным вручить мне монету-другую? Вопрос риторический. Вселенная, иронию я оценил. Не спасибо. Не благодарю. Джин-Хо упоминала про плату Харону. Согласно погребальному обряду, монету следовало положить под язык. Но я мгновением ранее запихнул в рот испорченный мятный батончик. Для монет там места не оставалось. Как же, блин, не вовремя! Вновь приняв горизонтальное положение, я начал перебирать монеты в пальцах и рассматривать их грани, будто видел впервые. Сейчас все казалось иным. Незнакомым. После шоколада монеты станут липкими. Вряд ли Харону это понравится, так что я решился на отчаянный шаг: вместо того, чтобы запихивать их в рот, положить на глаза. Так ведь тоже делали, верно? Помнится, я читал, что мышцы глаз перестают сокращаться через час после смерти. После этого закрыть глаза мертвецу уже не получится, так что если соберетесь умирать, сперва обязательно закройте глаза. Мертвый человек — само по себе зрелище так себе, но мертвый человек с открытыми глазами — уже чересчур. А еще иногда срабатывают остаточные нервные окончания, из-за которых покойник может внезапно открыть глаза во время собственных похорон. Вот бы я открыл свои, когда Шаркис склонится надо мной для последнего поцелуя! Я этого, конечно, не увижу даже с открытыми зенками, но уверен, будет весело! И вот опять я думаю о Зуо так, будто бы между нами не разверзлась пропасть глубиной в Млечный путь. Самонадеянно и глупо. Если я умру, он об этом даже не узнает. А если и узнает, очень сомневаюсь, что придет на похороны. Я бы на его месте не пришел. Рассмотрев монеты Джонни, я взялся за ту единственную, что вручила мне Джин-Хо. Погладив грань с изображением двуглавого орла, которой в одной лапе держал атом, а в другой — молекулу ДНК, я нажал на ее середину. Монета отозвалась тихим писком, а затем едва заметно замерцала. Видит вселенная, я не планировал использовать ее так скоро, но… Прямо сейчас я чувствовал, что балансирую на грани. Будь я перевозчиком мертвецов, брал бы с каждого свою плату. Считаю несправедливым заставлять всех платить одно и то же количество монет. Чем больше грехов, тем больше сумма. А если монет не хватает, иди гуляй по миру живых до скончания вечности, пребывая в постоянной агонии. Опираясь на мою же логику, я сильно сомневался, что мои грехи можно покрыть лишь четырьмя монетами. Но попытка не пытка! Я ударил ногой по крышке гроба, и она со скрипом захлопнулась, запечатав меня внутри. Окружившую меня темень разрывало лишь мерцание монеты. Я сложил четыре монетки в две стопки. Закрыл глаза. И положил плату за проезд по реке Стикс себе на веки. Спокойной ночи, Тери Фелини. Желаю тебе никогда не проснуться. **** Стефан сидит напротив и раздражающе стучит ручкой по блокноту, смотря на тебя поверх роговой оправы нелепых очков. — Логично, — произносит он спустя почти минуту после твоего болезненного признания. Одно лишь осознание проблемы выкачало из тебя добротную порцию моральных сил. А оглашение этой проблемы вслух истощило тебя окончательно. Ты смотришь на Стефана, мысленно обещая себе больше никогда и никому не говорить об этом. Никогда. Никому. Ни за что. — Логично? — переспрашиваешь ты, хмурясь. — Это все, что ты можешь мне сказать? — внутри тебя вспыхивает эмоциональная ядерная бомба, и ты, чувствуя взрывную волну, прокатывающуюся по телу, с психу хватаешь с маленького столика перед собой вазу со свежими цветами и метаешь ее в стену в паре сантиметров от головы мужчины. Стекло вдребезги. Осколки и лепестки разлетаются в разные стороны. Вода по стене стекает на пол и собирается там в лужу. Стефан продолжает невозмутимо стучать ручкой по девственно чистому блокноту. Он никогда ничего не записывает, потому наличие как блокнота, так и ручки ввергает тебя в бешенство. Кажется, эти два предмета нужны лишь для того, чтобы доводить тебя до белого каления. — Учитывая череду травматичных эпизодов в твоем детстве, а также сексуальную подоплеку как минимум половины из них, нет ничего удивительного в том, что твое подсознание выстроило определенные причинно-следственные связи, — говорит Стефан спокойно. Цок-цок-цок. Чертова ручка выбивает четкий ритм. — Например, твой отец проявлял акты насилия в отношении других людей у тебя на глазах? — Естественно, — киваешь ты, не понимая, зачем Стефан задает вопрос, на который прекрасно знает ответ. — Скажем прямо, ничего естественного в этом нет, — качает мужчина головой. — Также он не гнушался физического насилия в отношении тебя, верно? — Да, — хмуришься ты. — Так вот, — кивает Стефан. — Причинно-следственные связи. Все, что твой отец делал на твоих глазах с другими, ты в детстве априори проецировал на себя, потому что прекрасно знал, что ты — лишь одна из его жертв и с тобой он может сделать то же, что и с другими. Абсолютно всё. Потому твой потаенный страх — логичное последствие. — Я не жертва, — парируешь ты, невольно сжимая кулаки. — В общем представлении нет, но… — Без «Но». Стефан задумчиво стучит ручкой по подбородку. — Хорошо, я выражусь иначе. Ты — не жертва. Но маленький ребенок, живший в настолько нездоровой атмосфере, жертвой был. Хотел он того или нет. Более того, именно потому, что он был жертвой, он вырос тем человеком, который сидит сейчас передо мной. — Если скажешь, что это пошло мне на пользу… — Язык не повернется, — улыбается Стефан. — Если бы тебе пошло это на пользу, ты бы не находился в шестом часу утра в моем кабинете, — замечает он со вздохом. — Не понимаю, почему все это время я не осознавал, что… — ты замолкаешь. Одного оглашения вслух было вполне достаточно. Повторяться смысла нет. — Каждый хранит в себе страхи, которых не осознает, но с последствиями которых сталкивается постоянно. Человеческая психика — сложный инструмент, — объясняет Стефан. — Невозможно одновременно чувствовать себя и исключительным, и посредственным, и охотником, и жертвой. Роль жертвы, как ты и сам успел подчеркнуть, тебе не подходит. Все, что ставит под вопрос твою неуязвимость, ты перерабатываешь в гнев, контролировать который не способен. Любую эмоцию, будь то страх, боль, горе, разочарование… счастье, привязанность, любовь. Все превращается в нескончаемый поток раздражения. — Я способен на любовь, — чуть помолчав, выговариваешь ты с усилием. — Никто сей факт сомнению не подвергает. Но столь яркое чувство выбивает из колеи, не так ли? — темно-карие глаза Стефана похожи на две жуткие дыры. — Я стараюсь смириться с этим. — С чем? С любовью или с раздражением, которое она вызывает? — И с тем, и с другим. — А надо ли смиряться? — чертова ручка продолжает выбивать незамысловатый ритм. Цок-цок-цок. — Что предлагаешь ты? — цедишь ты, сжимая зубы до боли в челюсти. — Принять, — рекомендует Стефан. — Смиряемся мы обычно с неприятными обстоятельствами, которые не можем изменить и на которые не способны повлиять. — Я никак не могу повлиять на эти чувства, — заверяешь ты Стефана. — И не надо. Я имею в виду, что любовь — это не неприятное обстоятельство. Она не требует твоего смирения. — Это вы так считаете, потому что не знаете моей пары, — фыркаешь ты, начиная нервно кусать нижнюю губу. — Неужели она настолько плоха? — Он ужасен, — произносишь ты и невольно улыбаешься. — Но что-то в нем тебе нравится? — уточняет Стефан с интересом. — Мне в нем нравится всё. И ничего. Он мне… — ты замолкаешь, подбирая нужное слово, — …соответствует. — Что ж, надеюсь получить приглашение на свадьбу, — смеётся Стефан. — Я подумаю, — вновь хмуришься ты, не понимая, всерьез он или это такая идиотская шуточка. Во взгляде Стефана всего на мгновение мелькает недоумение, но почти тут же исчезает в непроницаемом спокойствии. — Вернёмся к пережитому тобой эпизоду этой ночью, — Стефан откладывает в сторону блокнот и ручку и берется за кружку с остывшим кофе. — Что ты испытываешь на фоне произошедшего? — Я… Напуган, — произносишь ты, еле ворочая языком. В таком признаваться даже сложнее, чем в чувствах к Фелини. — Произошедшим? — Моей реакцией. — А какой была реакция? — В том-то и дело, — ты упираешь локти в колени и запускаешь пальцы в волосы, вороша их. — Никакой. Я вернулся из виртуалии и… Всё. — А какой по-твоему реакция должна быть? — уточняет Стефан. — Такая же, как и у остальных? Злость. Печаль. Ненависть. Хоть что-то. — С каких пор ты меряешь себя по другим? — Ты понимаешь, о чем я говорю. Я был обязан разозлиться! — Кому обязан? — Стефан! — иногда он невероятно бесит. — Так что тебя беспокоит на самом деле? Явно не отсутствие реакции, — качает мужчина головой, поправляя очки. — Наверное, я… Хм… Я понял, насколько сильное влияние Он на меня оказывает. Моя привязанность к нему… Всеобъемлюща. — И ты боишься, что она выйдет тебе боком? Что и в будущем, что бы он ни сделал, ты это примешь? — Именно. — Я тебя понял, — кивает Стефан. — Теперь давай поразмышляем вместе. Произошедшее стало для тебя неожиданностью? — Я бы так не сказал. Я не знал, что произойдет, но что произойдет Что-то, понимал. — Ты дошел до этого сам? — Мальчишка дал достаточно намеков… — И даже зная, что что-то произойдет, ты его не остановил? — Нет. — Почему? — Хотел, чтобы он перебесился. — Ты знаешь причину его действий? — Да. — Его поступок — твое наказание? — Да. — И ты, зная о предстоящем, согласился это пережить. Выходит, ты с ним согласен? Согласен, что ему есть за что наказывать тебя? — Решение полугодовой давности было верным, — качаешь ты головой. — Я спросил не это, — замечает Стефан. — Можно чувствовать вину и за верные решения. Ты невольно сжимаешь зубы сильнее. И почему Стефана все еще никто не пристрелил? — Да, ты прав, — после минутного молчания, наконец, подтверждаешь ты. — Значит, произошедшее ты считаешь справедливым возмездием? — …Да. — Тогда почему ты должен испытывать злость из-за того, что сам же считаешь заслуженным? Хороший вопрос. — Раньше я… — Не будем говорить о том, какие реакции ты демонстрировал раньше. Не зря же мы столько времени посвятили тому, чтобы переработать твои болевые точки. — Но переработали их не все, как оказалось. — Разве? — Стефан на мгновение опускает глаза и взирает на пол. Вода из разбитой о стену вазы дотекает до его домашних тапочек. — Я не волшебник и не целитель. А ты не из тех пациентов, которые способны прийти к гармонии с собой за пару месяцев. Впереди у нас с тобой еще долгий тернистый путь. И все же, уверяю тебя, за наше короткое знакомство мы успели затронуть все ключевые аспекты. — Но нельзя затронуть те аспекты, о существовании которых ты не подозревал, — хмуришься ты. — Можно, если о них подозревал твой психотерапевт, — замечает Стефан и в ответ на твой вопросительный взгляд добавляет. — Я ведь сказал, что оглашенный тобою страх логичен. — Ты никогда об этом не говорил. — Конечно. Мне же дорога моя жизнь, — улыбается он. — Думаешь, долго бы продлилась моя карьера в преступном мире, говори я своим пациентам напрямую, что творится у них в головах? Ты ведь знаешь мой подход. — Знаю, — киваешь ты. — Так значит, ты считаешь, что моя реакция, а точнее ее отсутствие — это нормально? — уточняешь ты осторожно. — В рамках твоего психологического состояния. — А что ты скажешь насчет того, что я подставил под удар Тень? — проговариваешь ты ещё одно беспокойство. — Ты уверен в людях, которые идут за тобой? — Да. — Уверен в их силе? — Да. — А в своей паре ты уверен? Мог бы он на самом деле лишить человека жизни? — Только в состоянии аффекта. Я скорее поверю, что он воткнёт мне нож между лопаток за то, что я съел его йогурт, чем в то, что он возьмется планировать чье-то убийство. — Почему ты так считаешь? — Он добрее, чем кажется окружающим. Он добрее, чем кажется себе. Добрее, слабее и уязвимее… Кроме того, он любит пытать людей. Стефан на мгновение задерживает на тебе взгляд. — Тебе не кажется, что доводы взаимоисключающие? — Нет. — Прекрасно, — вздыхает мужчина. — Зато мы нашли как минимум одно хорошее качество твоей пары. — Да. Но его очень сложно разглядеть под слоем бурлящего в поганце дерьма, — на всякий случай поясняешь ты. — Главное, что разглядел ты, — заверяет тебя Стефан. — Понимаешь, к чему я веду? — Нет. — Ты не ставил Тень под удар, потому что точно знал две вещи: первая — члены твоей группировки достаточно сильны, чтобы выдержать испытание, вторая — твой молодой человек не так жесток, чтобы его наказание возымело тяжелые последствия для тебя или твоих соратников. А он, как мне думается, прекрасно знает, кто и на что способен в Тени. Ты хмуришься. «Молодой человек»? Звучит отвратительно. — Теперь, когда ты выворачиваешь это так… — Я ничего не выворачиваю. Лишь использую факты, которые ты сам мне и предоставил. — Значит, все нормально? Стефан сдержанно улыбается. — Нет. Нормальностью здесь и не пахнет. Ни касаемо твоего состояния. Ни касаемо состояния твоей пары. Ни касаемо ваших взаимоотношений в целом. Но лично для тебя это имеет какое-то значение? Нет. — Ты прав, сейчас меня заботит другое. — Приятно было побеседовать с тобой в шесть утра, — сообщает Стефан, намекая на завершение разговора. — Надеюсь, такое больше не повторится. — Спасибо, Стефан. — На одном из следующих сеансов буду ждать тебя с твоей парой. Мне весьма любопытен ваш тандем. С точки зрения психиатрии, естественно. — Мечтай, — фыркаешь ты. Стефан в ответ лишь пожимает плечами, а затем засовывает в рот пальцы и вытягивает из него язык цвета меди. Он аккуратно укладывает протез в черную коробочку, на крышке которой небрежными росчерками изображена серебристая акула. Таких коробочек в кабинете Стефана больше тысячи. Медный протез заменяется обыкновенным. — Хорошего дня, Зуо, — слышишь ты уже в коридоре. — Сомневаюсь, — отвечаешь ты тихо и выходишь из частного дома. — Ян, есть новости? — Я… эм… кхм… Нет, Фелини так и не нашли. — Все в порядке? — В… полном. — Окей. Продолжайте поиски. Куда же он, сука, запропастился?! **** Стук по крышке гроба вырвал меня из болезненной дремы. Я вздрогнул, и монеты, что все это время приятно холодили веки, со звоном сползли с моего лица. Стук повторился. — Кто… кто там? — настороженно поинтересовался я. — Я тут пытаюсь умереть. Можно мне не мешать? Вместо ответа послышался скрип. Крышка гроба приоткрылась. — А меня ты, значит, позвал, чтобы мне представилась невероятная возможность понаблюдать, как ты помираешь? — поинтересовался безжизненный электронный голос. — А, это ты, — протянул я с облегчением. — Давно не виделись, Д… — Забудь это имя, — беспардонно перебили меня. — Этот человек мертв. — Твое новое имя — дурацкое. Никак не могу его запомнить, — пожаловался я. — Не можешь запомнить четыре буквы? Серьезно? — Это очень сложные четыре буквы, — заверил я собеседника. — Ага, как же, — раздался электронный смех. — Запиши себе где-нибудь. Джин-Хо больше нет. Теперь мое имя Липс. Л. И. П. С. Что ж… Здравствуй, мертвая подруга с новым дурацким именем. Я по тебе скучал.