"Время встреч"

В каждый век, в каждую эпоху есть в жизни людей такое, что всегда неизменно, без чего трудно обойтись, что при первом взгляде является обыденностью, но, коли присмотреться, без этого никак и никуда. Старики ругаются на нововведения, молодые пользуются, не задумываясь. Впаянное в жизнь, сделанное повседневностью — поезда. Куда без них, когда надо мчаться быстрее собственных мыслей и страхов? Везде они, помощники мгновенных желаний и выверенных решений. Сближающие и отдаляющие людей друг от друга, рвущие ветер в погоне за счастьем, в попытке унести своего пассажира от надвигающихся бед. Металлические коробки с сотнями душ внутри — живых, трепещущих, задумчивых, радостных от предвкушения и плачущих от постигшего разочарования. Ничего особенного, просто стук колес, обычная качка, тихие сплетни за стеной купе, а все вместе — маленький мирок на короткий срок от пункта отбытия в пункт прибытия. Закрой глаза - и нет его. Пройдет день, два - и не вспомнишь, о чем тебе рассказывал случайный попутчик, чему так мило улыбалась проводница. И никогда не объяснишь, почему почти всегда, сердце щемит и рвется на части, когда стоишь в прокуренном тамбуре, а за окном мечутся, как обожженные, однообразные станции, леса, поля и совершенно незаметные в таком темпе люди. - Домой приеду, там встретит вся моя братва, Толпа друзей и мама милая моя. "Сынок, как долго я тебя ждала..." * - рвались гитарные струны под пальцами молодого человека в гражданском. Но для тех, кто видит, отмечает взглядом шрамы на руках и лице, зажившие, затянувшиеся ожоги, для тех сразу становилось ясно – парень возвращается со службы, наемник, решивший завязать. Знает он, уже сыгравший с судьбой, подвыпивший, хмельной, сидящий на грязном полу тамбура, но не хочет думать о том, что пройдет совсем немного времени, и старые раны снова откроются, в самых нелепых, ожидаемых местах – в душе, в сердце. Откликнутся тоскою, скукой, воспоминаниями о былых, пускай не спокойных, но тех временах, когда жизнь бурлила и весела на волоске, о том, когда стоишь перед смертью и улыбаешься ей в лицо, а жить при этом хочется все сильнее и сильней. Саске затушил бычок и, пробираясь сквозь толпу курящих, направился в вагон. Ночь, ударяясь в желтые окна, пугалась света и, отступая, смотрела со стороны, как молодой мужчина заходит в свое купе. - Целуйте бабы рельсы, я еду домой, Целуйте бабы рельсы живой я, живой... * - доносилось из тамбура. Хикару спал, подложив руку под голову. Саске наклонился над ним, всматриваясь в лицо. До этого ему не представлялось возможности хорошенько рассмотреть сына Харуно, и сейчас он впервые заметил, какое у того неестественно взрослое для своих лет выражение лица. Между бровей пролегла морщинка, тонкие губы, будто он всегда их поджимает, - вечно задумчивый, непробиваемо скрытный. Даже во сне он оставался слишком серьезным, сосредоточенным, словно решал в своих видениях очень важные задачи, а не видел все то, что обычно снится детям его возраста. Ни тени улыбки, ни намека на легкость, на озорство или на радость. Саске вспомнил, что он сам любил в детстве ездить в поездах. Правда, было это всего пару раз, еще до гибели родителей. Как-то, удачно завершив сложнейшую миссию и получив серьезное ранение, отлежавшись, отец заслужил от Хокаге небольшой отпуск и вывез всю семью на отдых. - Впервые за много лет! - охала сияющая счастьем мать, собирая вещи Итачи и Саске в большие, объемные сумки. - Как повезло-то! - Быстрее, быстрее! - подгонял перевязанный с ног до головы бинтами отец. - Чего копаешься? Итачи, оставь сюррикены, они тебе там не пригодятся. Несколько коротких секунд воспоминаний: потянуло, сдернув кожицу, и ушло в небытие. Саске сел на край полки рядом с Хикару. Снова хотелось курить — вторая пачка за сегодняшний день. «Меньше думаешь — целее легкие». Он не спал уже третью ночь кряду. Глаза нестерпимо болели, раненый бок ныл, не давая забыться хотя бы во сне. Рука нащупала толстый слой бинтов вокруг пояса: снимать больнее, чем носить. «Сны давно уже перестали приносить тебе успокоение», - мысли, несложные, коротко описывающие ситуацию, теперь четко совпали с тем, как Саске общался с миром — без лишних слов. Удобно, практично, хамовато. Мало кому нравится, но чаще всего вызывает уважение, делает дополнительную отмашку — без дела базарить не будет. Ко всем талантам, эта особенность частенько помогала найти хорошую работу. Но сейчас она казалась ненужной, непонятно зачем используемой, скорее, уже по привычке, нежели от большого желания. - Сын? - кивнул на Хикару сосед по купе, пожилой мужчина с благородной сединой в волосах. - Сын. - Похож. Красивый мальчуган. Хикару заворочался во сне. На лице появилось выражение недовольства, будто он все слышал и его раздосадовал ответ Саске. Учиха расправил на нем простынь, прикрывая худенькие мальчишеские плечи. - У меня сыну уже за тридцать, - седовласый наклонился под стол, роясь у себя в сумке. - К внуку, вот, еду. Твоему сынишке ровесник — восемь лет в этом году будет. - Пять. - Пять? - мужчина вылез из-под стола, доставая следом бутылку и небольшой бумажный сверток. - А так и не скажешь. Две пластиковые стопки тихо наполнило спиртное, приятное, успокаивающее, убаюкивающим запахом распространившееся по маленькому купе. Следом раскрылся сверток с закуской. - Домашнее, - пояснил мужчина. Саске молча принял стопку и, не спрашивая, что в ней, выпил. - Кадо, - представился его случайный попутчик. - Саске. Разлили по второй. - Ты извини, если что. Не моего ума дело, но выпить тебе полезно будет - вижу. Сам знаю, бывало всякое. Дорога за окнами расщедрилась на фонари, полосами освещая стол и янтарную жидкость в бутылке и стопках. Свет мелькал, падая на лица двух мужчин, проходился по их рукам и исчезал так же быстро, как и появлялся. Неизвестно откуда вынырнул и непонятно куда пропал - промежутки времени. - Далеко? - Далеко, - кивнул Кадо. - Страна Птиц. Мой как влюбился... А она оттуда, и ни в какую: не буду у вас жить - и все тут. Сыро ей, понимаете ли, - он добродушно усмехнулся. - Красавица, ты бы видел! Вся деревня ухаживала, а выбрала моего, оборванца. Она к нам каждый год на лето с братом приезжала. Так и забрала моего с собой. Теперь, вот, внук... Везу им и от себя, и от матушки. Брат ей кое-что передал. - Брат у вас остался? - У нас, - Кадо поднял свою стопку, предлагая выпить. Горячая пряная жидкость обожгла нутро, и через несколько минут Саске почувствовал, что его плавят. Мышцы расслабились, все тело обмякло. Он облокотился о небольшой столик, как в детстве, выставив перед собой сцепленные в замок руки, положил на них голову, устало прикрывая глаза. - Он влюбился, - шепотом рассказывал Кадо. - Ух, как любил — не передашь. Хлеще моего. Мир был готов перевернуть, лишь бы добиться. - Добился? - выпитое начало развязывать не только язык, но и любопытство. Возвращалось, поднимаясь изнутри нечто сдерживаемое, закрытое за непробиваемым спокойствием. Захотелось самого простого — поговорить. Вот хотя бы с этим попутчиком — наблюдая за его добродушием, житейской простотой, мягкими неспешными движениями. Выслушать его и рассказать самому под крепкий добротный напиток, под янтарный блеск, звездочками вспыхивающий в лунном переменчивом свете. - Добился! - А чего тоже не уехал? - Ну, - Кадо наливал уже третью. - Там родители были против. Не мог он вернуться, хотя очень хотел. Все-таки родина — у него с этим крепко. Сначала, знаешь, как тосковал? - Не передать, - подсказал Саске. - Именно, - улыбнулся ему в ответ Кадо. - Потом свыкся. Любовь же, как - никак! Бывает, правда, до сих пор, когда на нас с матушкой смотрит, взгляд у него... Фугаку с Микото живо и ясно появились на заляпанном стекле. Он — серьезный, собранный, с крепкими большими руками, она — с улыбкой, с еле заметными морщинками около глаз и губ, одетая в свое домашнее платье, с повязанным сверху фартуком. Фотография, сделанная памятью, спаянная из кусочков в один снимок, выставленный перед Саске, как в галерее. - Вернулся бы. - Не может. Отец смертью пригрозил. Ну, это его не пугает. Он за мать боится. Та сказала, что, если хоть еще один раз его увидит, руки на себя наложит. - Невеста так не угодила? - Парень у него, - Кадо подпер кулаком подбородок. - Была б девчонка, и проблем-то никаких не было. Саске моргнул от неожиданности и замер в ожидании, боясь спугнуть, затаив дыхание, скажет, что еще дальше или же закроет тему. - Что, удивил? - крякнул Кадо, залихвацки подхватывая пальцами закуску и отправляя себе в рот. - Нет. - Да знаю я все, знаю... Но чего в жизни не бывает-то. Мы с моей старухой уже долго на свете живем, многое повидали. Разве ж этим сейчас кого удивишь?! - Может, оно и верно, но таких, как вы — меньшинство. - Возможно. Но жизни плевать: большинство там, меньшинство. Она гнет свою линию, не оборачиваясь. Такое было, есть и будет. И никуда от этого не убежишь. - Его родителям не плевать. - Вот скажи мне, Саске, если бы вдруг... Ну, я говорю, вдруг, ты влюбился бы в парня... Пошел бы ты против воли родителей? Если бы твоя мать от одного осознания, что ее сын такой вот, решилась бы покончить с собой от позора, стал бы настаивать на своем? Если бы все это не просто так было, а от такого чувства, что хоть на стенку лезь? Вместе, врозь, а люблю - и все тут! «Моя мать не может ничего с собой сделать. Моя мать умерла восемнадцать лет назад». Надо было что-то ответить. Саске отвернулся к окну: вдоль железной дороги плыла река — степенно, совсем незаметно в сравнении с бешеной скоростью состава. Медлительность и неспешность, никаких колебаний — у нее все верно и безошибочно, как само естество. Королевская выдержка благородной и сильнейшей из стихий. Слова крутились на языке, но высказать их не удавалось. Перед глазами встал какой-то молодой пацан из подземелий Орочимару - в разорванной рубахе и с испуганным, затравленным взглядом, сменившимся похотью, а затем безразличием. Как давно это было... Его лицо медленно перетекло в кошачью усмешку Суйгецу — старый приятель, бывший однокомандник. А дальше уже и не вспомнить: что было, чего хотелось, что сам себе напридумывал. Но главное... Саске стоило неимоверных усилий подавить в себе рвущиеся быть рожденными слова. «Влюбился. Парень. Удивил», - чеканило в захмелевшей голове. - Не знаю. - А вот он пошел, - Кадо повертел в руках бутылку. - Допьем? Саске, не глядя, сколько ему еще предстоит, согласно кивнул. Он никогда не думал о своей жизни с такого ракурса. Ему в голову никогда не приходило, как могла бы сложиться его судьба, будь родители живы. Как бы повел себя он сам? И если природа сыграла бы с ним такую шутку, и тогда, без подземелий Орочимару, без тупого безразличия, без попытки похоронить себя в шестнадцать лет, как бы он поступил? Если бы жил в Конохе... - Я не очень верю в такое. - Во что? В любовь? - Кадо прищурился, внимательно рассматривая Саске. - А ты сына-то не по любви разве? - Нет. - Хм, честно, - Кадо в задумчивости покрутил усы, - ты молодой еще, парень. Всякое может случиться. И под старость иногда влюбляются до гроба. - Оно мне надо? - Кто знает... Один раз живем, чего бы еще и это не попробовать? - И страдать как ваш свояк? - зло, сквозь свои мысли бросил Саске. - Каждый выбирает для себя. Он выбрал — он и расплачивается. Сам перед собой. Его дело, а перед другими... Вот кто перед другими за себя платит, тому действительно тяжело. Да что уж мы, нечего сейчас об этом. Людское мнение порой - самый страшный грех. Я, вот, своего тоже спрашивал, как он к этому ко всему относится. Молодой же, понятия должны быть иные, современнее. А он... Ну, он ради жены, конечно, с ним общается, а так вообще-то не любит. Порой и словцо крепкое про него скажет... Саске закрыл глаза и представил, как он, выпускник Академии, сидит на семейном ужине, рядом с отцом, а по правую руку от него находится Итачи — старший брат, гордость клана, такой, каким Саске только предстоит стать. Мысли текли, поравнявшись с янтарной жидкостью, смешавшись, наполнившись алкоголем и начавшие рисовать красочные картинки несуществующего будущего, в котором была только одна преграда, и Саске, измученный последними днями, и так уже позволивший себе больше, чем давала ему его гордость, признался в терзавшем его вопросе: был бы в его жизни... Наруто, если в тот страшный день Учиха Итачи не вырезал бы под корень весь свой клан? - Я его не осуждаю. Но ты, вот, молодец. Сын, вот, у тебя. И жена, видимо, тоже имеется. Жизнь-то она, такая... Жил бы тогда обычный паренек из клана Учих, и не было бы надобности присматривать за ним, давая в учителя гениального Какащи-сенсея, а в напарники непоседливого, такого же «опасного» Узумаки Наруто. Виделись бы они? Знали бы друг друга? Здоровались бы, наталкиваясь друг на друга в коридорах конохской администрации? «Выпивали бы вместе. Женили бы общих друзей, делили бы подруг. И все равно... совместные миссии, сборы у Хокаге. У обоих ранг не ниже джоунина... Наруто». Саске уже был под конохским небом, где-то рядом с Ичираку-рамен, среди Шикамару, Шино и Ли. Пахло лапшой и подсоленным бульоном. Чертовски хотелось есть, но все ждали кого-то: то ли Сакуру, то ли Ино. Ли кричал, что без дам никак. А из-за скрывавшей вход в забегаловку занавески с начертанными на ней иероглифами доносился задорный голос — низкий, он заливался смехом, о чем-то громко беседуя с хозяином заведения. На Саске стандартная форма джоунина — вот он уже ощущает ее кожей рук, чувствует перевези бинтов на ногах, а на голове длинные, как у старшего брата, волосы подвязаны протектером. Они не забраны в хвост, и налетевший южный теплый ветер треплет их, бросая на плечи. Можно улыбнуться, потому что его улыбку тут знают многие, ее видели с самого его детства - и никто не удивится. Этот день, чистый, такой реальный, что, кажется, пошевели сейчас рукой, откинь занавеску - и попадешь в королевство запахов и вкусов, в центре которого, за барной стойкой, сидит светловолосый парень. Еще чуть-чуть подойти поближе - и будут заметны легкие усатые шрамы на его щеках: когда-то давно ему немного не повезло. - Не было б этих предрассудков, сынок, жить бы проще было. Но люди-то, люди сами себе яму роют. Все эти извращенцы... Ну, я хотел сказать маньяки, которые не как наш, недобровольно, не по природе, понимаешь, о чем я? Как хочется остаться там навсегда. Вот прямо сейчас положить голову на стол и заснуть освещенным луной, что неожиданной гостей заглянула в окно. И больше не просыпаться — быть там, в Конохе. Знать, что вечером можно будет зайти к родителям, а завтра надо будет встретиться с братом, и форма джоунина, и экзамены, миссии, собственные ученики... Но главное... Главное — это возможность видеться с ним. «Как же я скажу отцу?.. А если мама... А если она не примет? А если...» Родители уже были живы, как и вся улица, которую Саске в своей жизни удосужился увидеть вырезанной всю, до единого человека. Недовольный последними миссиями отец, обсуждающий это с друзьями около ворот их усадьбы. Мать за что-то отчитывающая Итачи. Тетка с племянником, и какие-то друзья, и рядом, и там, около соседского дома. И сам Саске, не понимающий, сколько ему сейчас лет, но знающий — так или иначе, а родителям придется сказать о Наруто, потому что такова человеческая жизнь, в которой не скроешь ничего, будь ты простой смертный или рожденный шиноби — такова его, Учиха Саске, судьба. «Не надо, - просит Саске. - Ведь все так хорошо. Так и должно быть», - а с языка уже готовы сорваться слова — в лицо матери и отцу. «Люблю», - шепчет Саске и уже не понимает, о чем он говорит, плача во сне и пытаясь обнять ускользающий образ матери. - Эй, парень! Парень! - Кадо потряс его за плечо. - Парень, ты б ложился, а то, я смотрю, тебя совсем сморило. Ты не бойся, за мальчуганом твоим я послежу. Мне все равно ночью не спится, такой уж я человек. - Спасибо, - сдавленно отозвался Саске, тяжело поднимаясь. Его пошатывало, еще не совсем отпустив из сна. - Спасибо, но я сам... Самому всю ночь не спать. Кадо встал следом, развернул Учиху к себе и встряхнул за плечи, заставив насторожиться. - Ты шиноби? - тихо спросил мужчина. В нем было всего немного — возраст, опыт и доброта. Три показателя, переплетенные косой, уже не отличимые один от другого. Загляни в глаза и прочтешь все это, как гадалка по ладони, — ясно, как присутствие солнца в ясный день, как существование бога для верующего монаха. Кажется, так мало, но для этого мужчины, годящегося Учихи в отцы, эта краткость являла ту аккуратность судьбы, ту осторожность и приятие жизни, за которую там, на небе, не дают прохода в рай, но искренне уважают — за достоинство. - Да, - просто ответил Саске. - Тогда поймешь, что не совру, - Кадо сжал его плечи, не разрешая противоречить. - Ты на ногах еле держишься, ложись, вздремни хотя бы час, а за сыном я погляжу. Сам отец, дед, не знаю, что ли?! Саске посмотрел в глаза словоохотливому попутчику и понял — не врет. Такой, как стена, — в жизни один из тысячи. - Хорошо. Час. Через час разбуди. - Договорились. Завешены зеркала, зашторены окна. Вся комната в погребальном саване. Прохладно, даже желтого солнца видеть не хочется, так тут хорошо. Ставни заперты, и не слышно звуков улицы, не доносятся своими проблемами горланистые толстушки-соседки, не скрипят калитки, не бьют часы на ратуше. Тихо. Хоть садись, обхватывай голову руками и не думай ни о чем. Мертвый покой. Только сердце, словно сложнейший механизм, отсчитывает неумолимый ритм. Карин поправила халат, прислонилась к дверному косяку. Растрепанная, уставшая, с синяками под глазами — маленькая девочка: обнять, прижать к себе и никогда больше не отпускать, следить заботливо и жадно, любить, вытаскивая губами и пальцами весь скопившийся от неудач яд, согревая, помогая обрести спокойствие — то, которого, если верить богу, достоин каждый. - Я теплую кофту тебе положила. Саске рылся в ящике, выкладывая на стол бумаги, свитки, рассматривая попадавшиеся открытки — поздравления с годовщиной свадьбы от подруг жены. Счета, расписки, накладные, карты и маршруты, конверты — пустые и праздничные, с нарисованными завитушками по краям. Все осматривал, переворачивал, раздирал, комкал и складывал. Мусор. Восемь лет его жизни — все тут. Краткое летописание. - Еда тоже в сумке, сбоку. Она с безразличием смотрела, как он, сосредоточенный, хмурится, перерывая их семейные бумаги, ворошит их совместную жизнь. Сжимает комками, бросает под стол, мимо урны, потому что они ему неинтересны, не важны. Сил нет остановить, попросив хотя бы не мусорить, потому что еще недавно она сама, своими руками, прибираясь в комнате, складывала небольшими стопочками эти бумаги. Не хочется потом, после него убирать все это, плакать над смятыми открытками и разорванными письмами. И перед детьми не хочется оправдываться, почему отец так поступил, почему всю комнату перерыл, не обращая внимания на привычный уют, созданный заботливыми материнскими руками. Ничего не хочется. - Ты мои письма брала? - Нет. Скажи, что ищешь, может, знаю. В тумбочках и комоде тоже нужного не оказалось. Вся комната — вывернутый наизнанку мир, разбросанный, бумагой, как земля ранней зимой, усыпанный снегом. Впервые за восемь лет тут такой бардак. И вроде мебель на месте, никто ее не двигал, не увозил, не выкидывал, и вещи все лежали, как лежали, а постепенно нарастает и твердеет ощущение пустоты покинутого дома. Карин еще плотнее запахнулась в халат. Прохладно. Склеп с живыми людьми, с мятущимися душами, с наползающими опустошением переменами. А Саске продолжает собираться, рассматривая в шкафах вещи — что взять? - откидывая разнопарные носки, морщась, натыкаясь на несвежие вещи. Родной, с которого еще не слезло клеймо мужа, человека, которого хотелось звать «любимым». - Письмо, - наконец-то сказал Саске. - Какое? - От Сакуры. - Все здесь, - Карин подошла к столу, но указать на нужную стопку не смогла. Аккуратных стопок бумаг больше не существовало. Они были разметаны и разбросаны Саске. - Там его нет. - Я ничего не выкидывала. Все тут. - Ладно, не суть важно, - он поднял дорожную сумку, прикидывая ее вес. - Все? - Вещи: его, твои. Еда. Оружие у тебя в поясной. Саске подошел, все еще держа сумку в руках, приобнял, притянул к себе. - Все сделаешь, как я просил? - заглянул в глаза, просто, по-родственному. - Сделаю, - ответила Карин, давя в себе желание броситься мужу на шею, по-женски, с истеричной нежностью, с полной невыносимостью расстаться с ним то ли на день, а, может, и навсегда. - Спасибо. Внизу, в дверях гостиной, стояли Обито с Фугаку — почти одинаково одетые, строгие. Оба в ожидании: отец уезжает, и, судя по тому, как расстроена мама, не просто на работу. Все происходящее важно — это чувствовал и младший, нынче тихий в своих забавах, это знал и старший, отложивший все свои книги и занявший отцовское место на подоконнике со стертой краской. - Где Хикару? - Саске остановился в коридоре, поставил на пол сумку. Надо было прощаться. - Он на улице, на лавочке сидит, - ответил Обито, рассматривая еще более бледное, чем обычно, лицо отца. - Что, брат, доигрался? - тут же отозвался «Итачи». Карин стояла молча, пока Саске обнимал сыновей — тоже без слов. Ей казалось, что он боится заговорить с ними. Хотелось верить: это только потому, что, произнесенное слово заставит ребят говорить с отцом и, может быть, просить остаться. Хотелось, чтобы Саске думал именно так, чтобы он сторонился отцовских чувств, чтобы они, в конце концов, у него были. И слово двух мальчиков значило для него больше, чем давно ушедшие в прошлое воспоминания. - Идите, мальчики. Нам надо поговорить перед дорогой. Фугаку ушел сразу — послушный, притихший. Обито помедлил. Поворачиваясь, он еще раз взглянул на отца — пристально, внимательно, с каким-то скрытым любопытством. Саске передернуло от этого взгляда. «Что он смотрит? Что он... видит?» - Иди, иди, - поторопила сына Карин. - Ты еще вернешься? - задал вопрос Обито, игнорируя слова матери. - Скажи правду, - приказал «Итачи». - Вернусь. Обито улыбнулся — жутковато в своем понимании, как изображение на белом экране, отразившееся на его лице. - Обито, уйди! - почти что взвизгнула Карин, закрывая ребенка от Саске. - Карин, что с ним? - когда мальчик вышел в гостиную, спросил Саске. - В смысле? - она нервничала, дергала яркие прядки волос, то заправляя их за уши, то бросая на глаза. - Он ничего тебе не говорил? Не рассказывал? - Нет. Почему ты спрашиваешь? - Ему восьмой год. Итачи в этом возрасте уже обладал многими техниками. - Нет, - Карин попыталась скрыть резкость в голосе. - Никаких способностей у него пока не проявилось. Если бы пробудился шаринган, ты бы узнал об этом первым. Саске кивнул. У Карин не было причин врать. Их сыновья — то общее, что до сих пор крепкими нитками сшивало семью. За любую ложь, что касается детей, — он предупреждал — ей не сносить головы, не жить в цельной семье, как хочется. Деньги, траты на одежду и небольшие вольности, измены — все прощалось, ничто из этого не было для Саске важно. Он просто не хотел этого знать. Главное: семья должна быть целой, без вывертов и обманов, и воспитание, как от матери, так и от отца, - вместе. Уговор, сложившийся еще до того, как Карин согласилась быть его женой. Ничего не изменилось за эти годы до того, чтобы она смогла солгать. - Тебе действительно надо ехать самому? - Карин подошла, ухватилась руками за края Учиховской куртки. Саске молчал. Смотрел на жену безразлично, спокойно. - Ведь могут же приехать родственники, забрать. Необязательно все брать на себя. Я понимаю, - заспешила пояснить она, заметив, как нахмурился муж. - Она была тебе дорога. Но ведь мальчику будет у нас лучше, чем, если, ничего не объяснив, сейчас везти его домой. Он тебя не знает, ты его тоже. Как вы... - Будет лучше, если ситуацию расскажет человек, который лично присутствовал при случившемся. - Пожил бы он пока у нас, - попыталась настоять Карин. - Я бы смогла все ему объяснить. - У меня в Конохе тоже есть дела. - Оставь тогда мальчика здесь. Саске обнял жену, поцеловал в висок. И на какое-то время в коридоре разлилась спокойная тишина, светлая, домашняя. Такое случалось редко: в минуты усталости Саске, его мимолетного отчаяния, когда даже Карин могла обнять и подарить частичку утешения, когда она, забывая боль и яд в крови, превращалась в обычную женщину — любящую безответно, тянущую на себе всю семью, знающую, что она нелюбима, но принявшая, поддавшаяся извечной жертвенности. - Пора. Все, закончилось. - Уверен? - последняя попытка. Он развернулся, поднял сумку и вышел за дверь. Там, на улице его голос позвал маленького мальчика — чужого сына, другого ребенка, не принадлежащего ни этой семье, ни этому дому, ни этой деревне, ни даже — Карин заплакала — этому миру. - Эй, парень! - кто-то тряс его за плечо, сильно и уверенно. - Парень! Вставай! Пора. Саске открыл глаза. Из приоткрытого окна бил яркий солнечный свет, обжигая, заставляя жмуриться. Кадо стоял над ним, улыбчивый, внимательно смотря на то, как Учиха, нелепо моргая ресницами, просыпаясь, соображает, где он. - Приехали? - Почти. Час до высадки. - А сколько времени? Где Хикару? - он подскочил на постели. Мальчик, уже одетый, сидел на соседней полке и смотрел за окно, где зелено-желтой лентой неслась земля, не давая различить на себе ни цветов, ни луж, ни красных ягод, каких на каждой придорожной станции было пруд пруди. - Доброе утро, - повернулся он к Саске. - Доброе, - буркнул Учиха, смотря на часы. - Ты прости, сын, не бранись, но я подумал, что не стоит тебя будить. Поспал подольше - и хорошо. Вон, даже цвет в лице хотя бы появился. - А, - коротко отозвался Саске, садясь, спуская босые ноги на пол. - С мальцом мы тут уже и позавтракали. Давай, что ли, и ты поешь, - он по-хозяйски стал раскладывать еду на столе, не став ждать от Учихи согласия. С поезда они сошли вместе. Кадо подхватил на руки Хикару, помогая слезть, затем вместе с Саске спустили сумки. Через какое-то время всех троих поглотила толпа. Окружила гомоном, теребя и действуя на нервы. Там толкают, тут не дают пройти. И везде крики: продавцы пирожков, зазывалы, уличные музыканты и циркачи, базарные торговки, дети... Маленькая, тесная станция, на которой, не потеряв самого себя, надо было найти бородатых извозчиков, глухими голосами предлагающих места в своих дилижансах. - Не против, что с вами? - Кадо шел рядом с Саске. - Да нет. - Мне через Коноху к Пограничному городу, а там еще пару дней пути. - Далеко. - Так разве ж трудно, когда к любимым людям едешь? - улыбнулся Кадо в седые усы. - Я б и на другой край света махнул, коли понадобилось бы. - Саске, - Хикару потянул парня за рукав. - Давай сходим к обрыву. - Что за обрыв? - Я покажу. Мы там с мамой сидели, когда поезд ждали, - он попытался остановиться сам и остановить Учиху. - Нам некогда, - Саске не замедлил шага, но Кадо, положив руку ему на плечо, заставил встать на месте. Он присел напротив Хикару. - Обожди, сынок, мы сперва о деле договоримся, а затем, если время будет, обязательно дойдем до обрыва, где вы с мамой были. Хорошо? Мальчик опустил взгляд, ничего не ответив. - Эх, какой! - Кадо потрепал Хикару по волосам. - С характером. Ты, - обратился он к мальчишке, - наверное, мечтаешь стать ниндзя, да? Хикару встрепенулся — в глазах промелькнул интерес. - Верно, - засмеялся Кадо. - Шиноби. Как твой отец. - Мой отец... - Нам надо идти, - оборвал их Саске. - Сейчас, - Кадо снова повернулся к мальчику. - Ты должен знать: для шиноби выдержка — главное. И еще, сперва дело, а затем отдых. Так всегда. - Откуда Вы знаете? - А у меня друг шиноби. - Правда? Саске искоса посмотрел на ребенка — так он нескрываемо оживился, что, кажется, уже и думать забыл о том, что куда-то хотел. «Умеют же некоторые», - с долей зависти подумал Учиха, припоминая, что его собственные отношения с сыновьями дальше коротких неясных диалогов никуда не шли. Тренировки, занятия на выносливость, ловкость, умение обращаться с оружием — язык тела, которым не прощупаешь чувства, не узнаешь, о чем думает тот, кто в десятый раз пытается достать тебя кунаем. И лишь Обито, страшный в своей схожести с покойным дядькой, порой задавал странные, неясные вопросы, на которые отвечать было неприятно и тяжело. - Дурной ты, - Тсунаде поставила пиалу на стол. - Дурной и глупый. Саске смолчал. Стиснул зубы, сжал кулаки. «Еще пара дней, и меня не будет в этой деревне». - Ты мне тут пузырем не надувайся, - заметила его настрой женщина. - Я тебе правду говорю. - Я могу получить мне причитающееся? - Это ремня, что ли, хорошего? - расхохоталась Тсунаде. - Это можно, чего же! Сейчас мигом оформим. «Убить старую никчемную дуру. Отправить к праотцам. Пить с Орочимару в загробном мире». - Ладно, пошутили и хватит. Бумагу об амнистии получишь завтра. Сегодня еще не все подписи собрали. Иди, непутевый ты наш. - Я могу сам собрать все недостающее. - Я в тебе не сомневаюсь, - улыбнулась Тсунаде. - Только давай все-таки по-моему. Я все сама сделаю. Саске вышел медленно, с достоинством, хотя так хотелось хлопнуть дверью и выматериться. Какие-то условности, банальности. Если бы не слово, данное когда-то много лет назад — возродить клан, создать свою семью — сейчас не терпел бы всего этого унижения. Сам бы, подобно старшему брату, вырезал всех, без сожаления — всю администрацию, всю верхушку Конохи — к чертям! Но быть одному — одно, а вечно скрываться с женой и, дай бог, детьми — другое. Так он не хотел. Надо было обрубить все концы: ему никто не нужен и до него нет никому дела. Бумага о помиловании, подтверждающая, что он больше не нукенин, и все, вольная воля — пошло оно все лесом. За дверью, в пустынном коридоре отчетливо были слышны тихие слова Шизуне. - Может, стоило просто отпустить, без всяких бумаг? - Время, - отвечал ей голос Тсунаде. - Пускай у него будет еще пара дней подумать. - Ему уже семнадцать, Тсунаде-сама. - Мальчишка! Юнец! Гусь напыщенный. Куда он... - пиала с грохотом опустилась на стол. - Если бы я могла... Куда, вот, он сейчас? - Не знаю, - растерянно отозвалась Шизуне. - Ну, что, ему, всего семнадцать лет?! Семнадцать! Что он о жизни знает? Что он своим детям передаст? Чему учить будет? Сам ведь без отца рос. Учителя, опекуны — разве ж это дело? Отец нужен. Его бы пороть хорошенько, как только он тогда еще, малолеткой, об убийстве брата заикаться начал, может, оно и лучше б было. - Тсунаде-сама... - Бедный парень, - в голосе Тсунаде зазвучал нежные, слезливые, почти что материнские нотки. - Бедный, бедный... Куда он теперь?.. Дальше Саске слушать не стал. Жажда открыть дверь и заорать, что все они не правы, что он сможет, он справится, потому что он Учиха, потому что у него есть сила, — рвало, тянуло. Но Саске шел по коридору, удаляясь от кабинета, и со слезами в душе понимал: сила у него есть, но совсем не та... - Наруто, Наруто, - качала головой Тсунаде. - У тебя есть еще пара дней. И не говори мне потом, что я ничего для тебя не сделала. - Чистая правда! Через пару дней мы с ним даже встретимся и выпьем старого, доброго сакэ за тебя и твоего отца, а так же за то, чтобы в будущем я встретил тебя уже взрослым и сильным шиноби. - Врете Вы все. - Ничего не вру! - Кадо встал. - Пойдем, я по дороге расскажу тебе, как мой друг командовал небольшим отрядом в войне, которая была пару лет назад между страной Птиц и страной Рек. Он тогда получил ранение в ногу... Дилижансов в сторону Конохи было — каждый второй. В это время года многие приезжали в деревню Скрытого Листа сыграть с удачей: кто получал разрешение навестить в отпуске родных, кто направлялся туда по торгово-военным делам, а кто в надежде наняться на службу, зная, что осенью нарастает дефицит шиноби — миссий много: и разведывательных, и связанных с охраной, и с сопровождением. Бурлящий, не засыпающий даже ночью котел. Больше всего было наемников — тех, кто жаждал работы, и не просто ради заработка, а чтобы обязательно: работодатель — сам Каге именитой деревни, и чтобы заказчики не простой люд, а обязательно высокопоставленные. Прибывали из разных стран — от Воды и до Чая, с острова Хаха, из разных мест, известных и не очень, в одежде гражданских и в той, что, брось взгляд, и сразу поймешь, что за человек перед тобой: кто был его учителем, к какой стихи он предрасположен и какими техниками предположительно обладает. Лучше всего замечал и оценивал это Саске. Он, сам наемник, досконально знал всю эту структуру, всю подноготную такого ремесла и образа жизни. С парой-тройкой мужчин он поздоровался: мало ли, с кем, когда сводила судьба на миссиях, с кем приходилось делить еду и кров, с кем потом рассчитывали полученные за работу деньги. Кадо только наблюдал и про себя дивился тому, насколько профессионально наметан глаз у молодого шиноби на такие вещи: кому руку пожать, а кого, даже если и узнав, демонстративно не заметив, пройти мимо. А Саске, попав в естественное для себя окружение, сразу приобрел деловой вид, собрался, почувствовав, что тут опять можно без слов, кратко, по договоренности. Без лишних объяснений — одним взглядом давать понять о себе все, что нужно. Не смотря на просьбы мальчика идти к обрыву, Саске не хотел, считая детское желание никому ненужной глупостью, и так же настаивал на том, чтобы оплатить за всех троих места в дилижансе. Кадо же, вырастившему сына, хотелось побаловать Хикару, отведя его туда, куда он просил, и в конечном итоге пожилому мужчине удалось уговорить Саске договориться с извозчиком уехать через час. Взамен этого Кадо дал согласие заплатить за себя. - Люблю, когда мечты исполняются, - сказал он, подхватывая мальчугана на руки. - Ну, что, показывай, где там твой овраг. - Обрыв, - поправил его Хикару, у которого в голосе, как бы он не старался это скрыть, сквозило удовольствие. Сразу же за стоянкой дилижансов шел небольшой заброшенный парк. Сперва еще можно было найти протоптанные дорожки, сделанные ожидающими своего транспорта людьми, но затем, чем глубже удаляешься в ряды деревьев и кустарников, тем более дикой становится местность. - Это как вы с мамкой умудрились сюда зайти? - недоумевал Кадо, усадив Хикару себе на шею. - Мама любит такие места. - Почему? - Потому что здесь нет людей, - мальчишка совсем проникся уважением и доверием к их с Саске попутчику. Красочный рассказ о друге и о его смелости во времена военных действий окончательно покорил Хикару. А сам Кадо, хотя и не являлся шиноби, очень многое о них знал, чем не переставал заинтересовывать мальчика. Но больше всего Хикару подкупало то, что Кадо нравился Саске. Ребенок моментально почувствовал симпатию между мужчинами, и ему, которому с самой первой встречи, Учиха запал в сердце, это казалось радостью — у его друга появился друг. Минут пятнадцать они пробирались через поросшую густым кустарником местность и в итоге выбрались на маленькую полянку, действительно заканчивающуюся крутым, головокружительным обрывом. - Мать моя женщина! - присвистнул Кадо. - И не говори, - отозвался Саске, оценивая высоту. - У нас в... - он осекся. - Что? - не понял Кадо. «У нас в Конохе есть нечто наподобие этого обрыва», - подумал Саске. «У нас» резануло по мыслям. Учиха осознал, что бежавшие за ним изменения уже свалились ему под ноги, потащив к изначальному месту своего появления — в деревню, которую уже больше десяти лет не считал своим домом, вытравил, забыл, что там могилы родных, что именно там детская площадка с качелями перед зданием Академии, что там... Много чего там. И вот, поди-ка ж, «у нас». Теперь опять родное, как домой после долгой ссылки на чужбине. - У меня друг с такого летал. - Правда? - вскинулся Хикару, и Саске утвердительно кивнул. - Тоже из военных? - спросил Кадо. - Да. Напарник. Бывший. - А как его зовут? - не унимался Хикару. - Потом расскажу. Деревья, те, что не потеснила поляна, подходили к самому краю, и их сильные, цепляющиеся за жизнь корни выпирали на отвесной стороне обрыва уродливыми пальцами, сломанными под неестественным углом и переплетенными между собой. Тишина окружала людей, сливаясь с пожелтевшими листьями и теплым ласковым ветерком, нашептывающим что-то их верхушкам. Осень в том месте, где, благодаря своей лени, не удосужился побывать человек — долго идти от звуков и толпы не нужно, потому что не несет никакой пользы, глупо, потому что навевает мысли, от которых обычно стараются избавиться. Совсем иная жизнь — природная, слишком обычная, чтобы ее замечать, но чрезвычайно яркая, чтобы ее не почувствовать. - Отойдите оба за мою спину. - Что? - переспросил залюбовавшийся Кадо, не сразу поняв, о чем просит Саске. - За мою спину. Оба. Живо! Кадо моментально оценил ситуацию. На поляне еще никого не было, но если этот шиноби, так естественно и непринужденно общавшийся с самыми жутковатого вида наемниками, сейчас говорит такие вещи, значит, скоро тут будут гости. И он не ошибся. Буквально через минуту после того, как Саске, заслоняя собой мужчину с мальчиком, медленно, не торопясь, достал из набедренной сумки кунаи, перед ними промелькнула тень — одна, затем вторая. - Двое, - подсказал Кадо. - Вижу. Шиноби. Двигались быстро и бесшумно. Шаринган тут же смог оценить расстановку сил — те, что собирались напасть, не просто грабители. Слишком странно выглядят, и чакра... Что-то неуловимо знакомое пронеслось совсем рядом — принюхаться бы, как всегда делает это Карин, понять, а затем узнать. Но способностей Саске хватило только на то, чтобы неожиданно брошенный кунай попал в цель, заставив выдать себя первого нападавшего: мужчина сбился с бега, затормозил и больше не стал скрываться, поняв, что его обнаружили. Он был высокого роста, худощав и физиономией обладал весьма премерзкой — такой позавидует любой подлиза на базаре, ему будут подавать деньги только за то, чтобы он ушел и не отравлял своим видом чужой глаз. - По какому вопросу? - Саске перехватил удобнее второй кунай, параллельно оценив, что деревья — прекрасная возможность использовать леску. Худощавый не ответил и, не став дожидаться напарника, ринулся в бой. Нападал он быстро, двигался четко. Саске, не успевая за ним, пропустил несколько ударов. Один, особенно удачный, сделанный ногой и нацеленный в солнечное сплетение, попал Учихе в правый бок. Моментально обожгло болью, разбередив начавшую заживать рану, оторвав бинты с уже успевшей образоваться коркой, к которой они присохли. Из-за этого Саске сам промахнулся, неудачно замахнувшись, и кунай полетел в сторону обрыва. Они крутились как в танце: один замах, следом за ним другой, удар рукой — удар ногой, прыжок, уход в сторону, — красивые, смертельные. Кадо мог бы сказать, что ему нравится на них смотреть, если бы не мальчишка, вцепившийся сейчас в воротник его куртки. Помогать бесполезно, и поэтому мужчина стоял, как вкопанный, и молился, чтобы этот танец закончил именно Учиха. Второй появился неожиданно. Отвлеченный дракой, Саске пропустил его выход из-за деревьев, и поэтому не сразу сообразил, что его целью является не он, а двое, стоящие у самого края обрыва. «Вашу ж мать!» - он сделал кувырок через голову и постарался обойти противника. Стало ясно, что его просто отрезают от Кадо с мальчиком. Леска со свистом порвала пространство, цепляясь за ногу второго нападающего. «Черт возьми, туманники! Двигаются слишком быстро», - леска снова промазала мимо шеи. - В сторону, - заорал Саске Кадо, понимая, что перехватить противника перед тем, как он столкнется с ними, ему не удасться. Худощавый бил почти без промаха, обладая неестественной скоростью и силой ударов ногами. Он сразу же вычислил, где у Саске находится рана, и старался попасть именно по ней. «Еще пару раз - и я могу потерять координацию», - Саске сделал выпад, стараясь достать глаза противника — узкие, улыбающиеся. Вместо этого рука скользнула по волосам, выдергивая целый клок. Худощавый, коротко взвыв, ответил Саске ножом в плечо. - Бегите! - заорал Учиха, уворачиваясь от второго удара, одновременно наматывая новый виток леской. Кадо метнулся в сторону, прижимая к себе Хикару, но особого пространства для побега не оказалось. Пути к отступлению им перекрыли моментально. - Спешим? - второй шиноби встал перед мужчиной: руки в перчатках, лицо замотанно бинтами — видны только глаза: холодные, злые. - Женщина? - удивился Кадо. - Догадливый. Мальчишку отдай. - Иди своей дорогой. Сзади, в метре, обрыв, прыгать с которого — самоубийство. Деваться некуда. Кадо спустил цепляющегося за него Хикару на землю и отодвинул себе за спину. - Я женщин не бью. А тебе, дочка, не тем по жизни заниматься надо. - Не Вам, папаша, говорить, чем мне заниматься, - голос совсем юный, наглый. - Дедушка, - тихо, испуганно позвал Хикару. - Ничего, малыш, справимся, - с улыбкой ответил Кадо. - Поиграем, - одними губами произнесла куноичи и метнулась вперед. Леска, нагретая катоном, затянулась на горле худощавого. Саске перекрутил ее пару раз и, упираясь ногой мужчине в лопатки, дернул на себя. Из обожженного горла вырвался полувсхлип, страшный, предсмертный, и захлебнулся кровью. Умирающий шиноби дернулся, хватаясь почти до мяса сожженными руками за свою шею — уже не в попытке оторвать от себя леску, а хотя бы сделать еще один вдох. Саске подался назад, вдавливая тонкое звенящее оружие в тело врага, и, почувствовав, что тот, смешно и глупо выпучив глаза, обмяк и больше не сопротивляется, разжал хватку. - Мама! Крик разнесся над парком, перекрывая шум ветра. - Мамочка! Все стихло, а следом мир вокруг завертелся в неясном водовороте и потемнел. Стволы деревьев окрасились в багрово-алый, цвет крови, кроны почернели, словно в секунду сгорев от неистового детского крика. Земля поплыла у Саске под ногами не то водой, не то песком, вспениваясь буграми, опадая, мешая поймать равновесие. В ушах зазвенела пустота — вакуум, закрытое пространство, из которого не выбраться при всем желании. «Господи, Ками-сама, - Саске покачнулся на очередной волне, пытаясь оценить обстановку. - Гендзюцу». Кровяное небо над головой вот-вот обещало перевернуться, накрыв собой все, что под ним находилось. Оно ухало и хаотично кренилось в разные стороны. От этого подташнивало. - Хикару, - попытался крикнуть Саске, и не смог, потому что горло забил песок — не настоящий, но он позволял только прохрипеть, а дальше уже хватать ртом воздух в попытке сделать вдох — еще один, затем медленно второй. Дышать. Спокойно, не спеша, уверенно, не паникуя. Саске почувствовал, как зрение само настраивается на изменившийся мир, как глаза, словно из них вытянули всю влагу, начинает щипать и покалывать. Мангекью шаринган — страшный дар проклятого рода - без принуждения отреагировавший на применение гендзюцу. Парень почувствовал, что дышать стало легче, земля под ногами больше не ходит ходуном, и он смог наконец-то обернуться... Куноичи, зажимая уши руками, корчилась на земле. Что она слышала — об этом Саске мог только догадываться. Возможности гендзюцу бескрайни и сильны. Совсем рядом, спиной к ней, стоял на коленях Хикару, в беззвучном крике открывая рот. - Мама! Мамочка! А Кадо... Кадо медленно и неумолимо заваливался навзничь, падал в пустоту за своей спиной — в многометровый обрыв без дна. На его лице застыло изумление: глаза свелись в одну точку к носу. Во лбу, подобно восточному украшению, красовался пущенный меткой рукой медицинский нож — скальпель. Еще пара секунд - и никакой медленный бег искаженного времени не изменит неизбежного. Рука в последний момент ухватилась за ногу мужчины. Саске потянул на себя — тяжело, пробиваясь через физически ощутимую муть, стараясь не слышать нечеловеческого рева Хикару. Кадо ударился головой о землю, высекая кровяные капли, и только тогда у шиноби получилось его вытащить. Когда тело старика оказалось в безопасности, Учиха, еле держась на ногах, бросился к мальчику. - Ма... Ма - ма. Небо снова завертелось юлой, просветлело и стало тянуть за собой все на свои места. Хикару не вырывался из объятий Саске. Не понимая, что с ним делают, не противился положенной себе на лицо ладони, закрывающей его глаза — красные, словно залитые кровью, раненые, с причудливым узором вместо зрачков. Последний камень лег на груду своих собратьев. Саске отряхнул руки и осмотрел законченную работу. Напротив молчаливого обрыва теперь красовалась его новоприобретенная сестра — солдатская, походная могила: немного земли, веток и камней. Таких последних пристанищ Саске в своей жизни сделал великое множество: знание, которому его учили не Какащи-сенсей и не Орочимару. Этому пришлось учиться самому, после практически каждой миссии, в которой присутствовал бой. Смотря, как старшие, более опытные наемники, не имея возможности похоронить по-человечески, бережно укрывают мертвых напарников всем, чем позволяли обстоятельства, Учиха думал о том, как права была Тсунаде: не объяснили ему вовремя, не показали, не было перед глазами примера, на который можно было равняться, как на этих молчаливых мужчин, после символических похорон больше никогда не вспоминавших о тех, кого с ними больше нет. Не принято у шиноби жить прошлым: это мешает работе. Хикару стоял рядом, бледнее обычного, сдерживая слезы. - Ты мне за брата ответишь, - вспомнил Саске слова быстро пришедшей в себя куноичи. Остановить девушку, когда она, зажимая рукой черный окровавленный провал на том месте, где еще недавно был левый глаз, он не смог, удерживая еще не пришедшего в себя, дрожащего Хикару. Куноичи все так же, как и до ранения, быстро передвигаясь, подхватила тело брата и нырнула в спасительный парк. Догонять ее Саске не стал. Его самого мутило, зрение, потревоженное Мангекью шаринганом, еще не пришло в себя, и видел он смутно. Даже сейчас, стоя у могилы Кадо, он щурился, пытаясь сфокусироваться на воткнутой в землю, в головах последней постели умершего, палку с повязанной на ней лентой, до этого стягивающей обручем его волосы. - Учихи не плачут. Саске перевел взгляд на Хикару. - Мама так говорит, - пояснил мальчик. Саске посмотрел на свои ладони — грязные, испачканные в земле и крови. Руки человека, который и в шестнадцать, и в двадцать шесть лет не знает, как надо жить. - Учихи плачут. - Правда? Саске кивнул. - И ты? - И я. - Наконец-то ты сказал правду, брат. - Почему ты плакал? - Потому что убили тех, кого я любил и не смог защитить. - Значит, плакать — хорошо? - Это... не плохо. Хикару захлюпал носом, но все равно, не в силах сразу изжить привычку не показывать людям своих эмоций, плакать не стал. Так или иначе, а совсем как взрослый, очень сильный, много переживший. - Куда мы теперь? Саске поднял голову, взглянул в небо, спокойное, рассудительное, безучастное к судьбам тех, кто ходит под его покровом. «Решай, Саске», - говорило небо. «Место, где о тебе думают, — это то место, которое ты можешь называть своим домом», - сказал Наруто. - Саске? - Пойдем, - он взял мальчика за руку. - Куда? - Домой.

* "Солдатская"