***
Тсунаеши…Ты слышишь меня?
Пойдем со мной.Пойдем…
—…Захлопнись. И Голос захлопнулся, гулким эхом растворяясь в подсознании. Тсунаеши сглотнул, оставляя ту тьму позади. Он сидел на полу у своей кровати, не размыкая глаз, потому что и так знал, что увидит. Секунду назад у него было то самое состояние, когда он бездумно рушит комнату, уничтожает свой внутренний мир, себя самого, себя второго. Когда руки в кровь, и это не больно. Когда все в руинах, и это не страшно. Страх и боль к нему приходят потом, когда нет этих холодящих жилы мыслей вроде «Уйди, уйди, пожалуйста», «Кто ты» и «Что я сделал сейчас». Тсунаеши никогда не матерился, но после всего пережитого дерьма начал все чаще завидовать Занзасу. Вариец просто какая-то машина нецензурщины, а не человек разумный, и Занзаса это устраивает. Тсуна бы тоже хотел материться, как Занзас. Курить, как Гокудера, пить, как по праздникам отец Ямамото. Но если он сделает хоть что-то из этого, то сто процентов получит от Емитсу. По рту, плюющему маты и затягивающему никотин и алкоголь. А еще останавливал Голос. Возможно, с пьяну или перегара Тсуну бы разносило куда сильнее, и тогда разгромленной оказалась не только его комната, но и дом в целом. Но, черт, как же хочется уже изменить в этой адской, богами забытой скважине хоть что-то. Хотя… кое-что все-таки изменилось. Само собой, без вмешательства небесных или подземных сил. Последнее время Голос начал звучать чаще. Настойчиво звать куда-то, выкрикивать его имя, противно звенеть. Идти за ним? Что за абсурд. Зачем ему куда-то идти? Ему и так хорошо. Хотя нет. Ему плохо. Потому что нельзя слышать кого-то в голове и быть при этом в состоянии «хорошо». Не в этом случае. Не когда на тебя смотрят с животным страхом. Не когда тебя считает психом собственный отец. Тсунаеши вздохнул. С момента, как он позорно упал без сознания, прошло несколько дней, и с тех пор он так и не был в школе. Он вообще нигде не был, кроме своей комнаты, в которой заперся, никого не впуская, и покидал ее, только если во входных дверях звенел прощальный щелчок — Нана уходила в магазин — и в доме никого не оставалось. К нему ходили одноклассники. Обычно Ямамото, Гокудера и Сасагава Киоко, но чаще все-таки Ямамото. Приносили конспекты и болтали с матерью, косились на второй этаж и ожидаемо беспокоились. Вчера заходил Рехей — все-таки выписали. Пару раз заглядывал Шамал. Но Тсуна не открыл никому. Нане лишь оставалось успокаивать Емитсу и ставить еду под дверью, надеясь на лучшее. Но «лучшее» Тсунаеши видел здесь, в закрытой, отгороженной от мира комнатушке, где теперь даже окна были плотно зашторены. В этом месте ему было спокойно. Потому что здесь он никому не причинит вреда, здесь ножницы не запачкаются чужой кровью. Единственная неприятность — дурацкое пламя, которое своими отказами блокироваться конкретно заколебало. Он не какой-нибудь супергерой, чтобы иметь свехспособности и долбанный Голос вдобавок. Не было никаких пауков или летучих мышей с вампирами — у него все проще. Нет, — исправляется мгновенно, — нихрена не проще. — Тсунаеши… ужин готов. Я оставлю здесь, ладно? Тсунаеши. Это имя произносит Голос, когда зовет его. Это имя ему дал отец. Это имя он слышит каждый день, но чаще положенного в два раза. Наверно, Тсуна бы возненавидел его, но нет. Держится. Как тонущий человек, которому швырнули спасательный круг. Только Тсуне круг никто не бросал, и он все еще тонет. Потому что в мире, кажется, все просто создано для того, чтоб он отчаянно ненавидел. Потому что куда сильнее имени его бесили невыполненные обещания отца, слезы матери и собственное состояние. Тсуна честно думал, что на этом список заканчивается. Но Ямамото, и Гокудера, и Сасагава Киоко, и Рехей, и Дино, и даже почти незнакомый Хибари — все они вызывали порой жуткие эмоции. Он тупо просыпался среди ночи и думал: ненавижу. И в голове уже вертелась яркая картина перерезанного горла и вынутых органов. А сколько раз он в своих мыслях убивал Емитсу… Тсуне кажется, что скоро он начнет «временно ненавидеть» случайных прохожих. Да, бывали такие моменты, когда казалось: еще чуть-чуть — и в мире станет одним человеком меньше и одним убийцей больше, и такие моменты он, признаться, ненавидел сильнее всего. Но он еще никого не убил. Он держался. Как утопленник за несуществующий круг. Больно укусив нижнюю губу, Тсуна невольно, почти случайно поворачивает голову к окну, где шумит вечерний город, где кипит такая странная и пугающая жизнь.Ему говорили, что снаружи весело, но это не так. Снаружи страшно. Снаружи можно кого-то убить. Снаружи можно наткнуться на зеркало. Снаружи может случиться что угодно. Здесь, в четырех стенах, не случится ничего. — Тсуна, к тебе пришли… Выходи, если захочешь, все будут рады. Тсунаеши разлепил глаза, и первое, на что он наткнулся — разодранные обои. Уже позже в обзор попали измятые оригами, исцарапанная кровать, перерезанная мягкая игрушка. Его комната в таком состоянии все последнее время, и это главная причина, почему он не выходит из нее. Лучше пусть прибавится царапин на спинке кровати и заноз под ногтями, или станет меньше на пару кусков обоев и старых игрушек, чем ножницы снова окажутся в ванне алой жижи, неизвестно кому принадлежащей. Скользнув равнодушным взглядом по голове серого плюшевого кота (тело которого так и не обнаружилось — видать, закатилось куда-то), Тсуна медленно, словно отошел от долгого сна, посмотрел на свои руки, приложенные к горлу. И тут же судорожно разжал пальцы. Ножницы с мерзким лязгом грохнулись на пол, к голове кота. Капли крови скатились по металлу в унисон с чем-то теплым, текшим по кадыку, спускавшимся к майке, делая ее белый воротник красным. Голос всего лишь позвал его. Он всего лишь пошел за ним. Здесь, в запертой комнате, Голос слышен особенно часто. Тсунаеши повернулся к двери, за которой уже никого нет. Там, снаружи, не весело — там страшно. Но здесь, внутри, наедине с собой и уничтоженной комнатой, с хлыщущей из шеи кровью — еще страшнее.***
Ямамото почти допил чай, когда Емитсу все же не выдержал и подорвался с места. Он стал ходить вперед-назад, неистово хмуря брови и мусоля глаза обеспокоенной супруге и нежданному, но уже привычному гостю — хранителю Дождя Ямамото Такеши. Ямамото, Гокудера и брат и сестра Сасагава стали частыми посетителями их дома всего за каких-то несколько суток. За эти несколько суток они являлись сюда чуть ли не чаще, чем Дино до всего этого, хотя последнему Емитсу был бы более счастлив — все-таки психиатр. Но после странного обморока Тсуны Каваллоне будто испарился, исчез. Как сбегающий преступник, заметающий следы. Вероятно, посчитал себя виноватым во всем этом бедламе и свинтил: не то оплакивать совесть, к Шамалу, не то искать способ помочь Тсуне выйти из этой кровавой мерзоты. Емитсу предпочитал верить второму. Но сейчас, куда больше, чем Каваллоне с его психованными тараканами, Саваду беспокоило состояние сына. А еще школа, из которой он теперь рискует вылететь. — Если он продолжит так себя вести, — говорил Емитсу, — нам придется забрать документы. Это не дело, что он при первом же случае падает чуть не замертво, а потом заколачивается в комнате ото всех. — Но это ведь не выход, милый, — покачала головой Нана, и Такеши ее полностью поддержал. — Тсуна так хотел учиться… — Вы не можете с ним так поступить, — от переизбытка эмоций Такеши крепче стиснул кружку. — И потом, он же тогда снова замкнется в себе. Вы этого хотите? У него наконец появились друзья, не загоняйте его в тупик! — Друзья? — Емитсу еле сдержался, чтоб не усмехнуться. Скептично, цинично. Недоверчиво. У Тсунаеши есть друзья? Сколько Емитсу его помнил, Тсунаеши лишь обижали. За то, что не такой, как все — странный. Страшный. Опасный для общества. Нет, когда-то у Тсуны были друзья, но все они остались там, в прошлом. В прошлом, где Тсуна являлся милым и дружелюбным, обычным ребенком. Сейчас Тсуна тоже добр и мил — к каждому, кто не выглядит, как изголодавший бультерьер. И тем не менее, добр и мил он, лишь пока этот самый «каждый» не окажется слишком близко, на расстоянии чуть меньшем, чем протянутой руки. Трогать себя Тсунаеши позволял только Нане, а еще (по крайней мере, пару дней назад) Дино и Ямамото. Это сейчас немного легче, а раньше… Первые три-четыре раза доставалось даже Нане. Емитсу, наверно, никогда не сможет забыть болезненные удары и испуганные детские глаза после них, замутненные от слез. И уж точно не сможет никогда простить, что в первый раз его не было рядом. В тот день — тот чертов, злополучный день — Тсуна проткнул ей ногу ножницами, возле пальцев, и Нана до сих пор слегка хромает. И все это из-за какой-то дурацкой болезни. Что пошло не так в психике этого ребенка? Когда она нарушилась, в какой момент? В момент, когда Тсунаеши впервые напал на человека? Когда впервые забыл, в каком месте находится и что делал минуту назад? Или когда перебил зеркала и окна в доме? А может, в тот треклятый вечер, когда… Это тогда ведь он впервые повел себя странно? Или все-таки раньше? От этих мыслей его отвлекло появление Тсуны, все же выползшего из своего панциря одиночества и нервозности. Панциря, давно залитого кровью. — Что с твоей шеей?! — Нана тотчас оказалась рядом, с усилием отнимая белые руки от алых полос из свежей раны. — Порезался, — простой ответ, не несущий в себе хоть немного осмысления ситуации. Тсунаеши словно все еще в прострации, где-то за километры или мили отсюда. Взгляд немигающий и отстраненный, голос примерно такой же. Таким он бывает, когда… Емитсу автоматически шагнул в сторону Ямамото, чтобы, в случае чего, заслонить его. Черт, и именно сегодня этот простак Дождь пришел к ним один. — Ма, это всего лишь царапина, — сквозь вакуум мыслей продрался упрек Тсунаеши. — Правда, ничего страшного. Дай мне бинт и… Привет, Ямамото. Такеши слабо кивнул в ответ, видимо, еще не особо вникая в происходящее. Однако его взгляд при этом намертво прилип к кровоточащей ране. Забрав из рук перепуганной матери бинты, Тсунаеши покинул кухню, так ничего и не объяснив. Лишь громко хлопнула дверь комнаты на втором этаже и повернулся замок. Ушел в себя, снова. В прогнивший и изрезанный внутренний мир. — Обещаю… что мы присмотрим за ним, — Ямамото опомнился первым. — Так что, пожалуйста, не забирайте Тсуну из школы. Там ему будет лучше… Вы ведь должны понимать. Емитсу понимал. Что находиться в пустой, изодранной комнате двадцать четыре часа в сутки — ненормально. Нападать на всех подряд, шарахаться отражений, кричать кому-то «Уйди»… Все это давно перешло за рамки нормальности, простого присмотра хранителей теперь, возможно, окажется мало. Впрочем, в жизни Тсунаеши и самого понятия «нормально» давно нет. Будто вырезали, потеряли фрагмент мозаики в самый последний момент, когда картина почти готова. И, что самое страшное, Тсуна к этому привык. Для него все это — уже и есть «нормально». Когда Такеши ушел, Емитсу не стал его провожать. Вместо этого он отправился в уборную, но уже через минуту вылетел обратно, бросаясь к комнате наверху, сжимая в ладони нетронутую упаковку таблеток. «Этот придурок! — злился Емитсу, бегом поднимаясь по лестнице. — Просто взять и не пить таблетки?! В таком состоянии?!» Кулак уже занесся над дверью, готовый, если не откроют, выбить ее к чертям, но в голове молнией пронеслось недавнее «Я нормальный». Тсунаеши не считает себя больным, и это главная проблема. Проблема, связывающая по рукам и ногам. Кулак застыл у двери, так и не коснувшись древесины. —…Если ты действительно хочешь продолжить ходить в школу, то принимай лекарства вовремя и завтра иди на занятия. Но если хоть что-то вытворишь, то больше туда не вернешься. А если вытворишь и после этого… отправлю в психушку. Когда Емитсу сказал это, на душе будто бы стало легче, а вот сердце, напротив, тяжко ухнуло вниз. Возможно, давно стоило положить Тсунаеши в лечебницу, по крайней мере, Дино точно позаботится, чтобы Тсуна не чувствовал себя там всеми преданным и ненужным. Но говорить такое своему ребенку — очень тяжело. …Емитсу ушел, так и не узнав, что Тсуна сжал в руках испорченную майку, до крови прокусывая губы, чтобы не всхлипнуть. — Я ужасен, Шамал, — простонал он потом, в трубку мобильного, в своем кабинете, хватаясь за волосы и каждым фибром души жалея о тех кошмарных словах. — Я запугал Тсунаеши психушкой, чтобы он вернулся в школу. Шамал ответил «Держись». Он не сказал «Да брось» или «Все наладится». И хорошо, потому что сказал бы — и Емитсу б не раздумывая выбил ему зубы. Потому что наладится у них все наверняка не скоро.***
В школу Тсуна все-таки пошел. Еще у дома его встретили Гокудера с Ямамото и до самого класса отвлекали болтовней на обыденные темы, к счастью, не задавая никаких вопросов. Чтобы не привлекать внимания к ранке на шее, пришлось надеть какой-то мамин шарф. И пусть смотрелось убого, зато пялились на него не из-за корочки запекшейся крови над кадыком. Такеши рассказывал какие-то шутки, но Тсуна слушал вполуха. Весело. Говорят, снаружи весело. И идти с друзьями в школу или из — тоже весело. Ему весело, вон, даже улыбается. Улыбается, а внутри весь сгорает. Адский огонь будто сжигает дотла, испепеляет каждую крупицу сознания, оставляя после себя лишь пустырь и чуть заглушенное «Идем, Тсунаеши». Для себя Тсунаеши решил, что больше за ним не пойдет никогда. В первый раз он «пошел», и Нана оказалась покалечена. Что именно тогда произошло, он совершенно не помнит, но с тех пор старается лишний раз не касаться матери. Во второй раз он «пошел», и лицо единственного друга оказалось изувечено. Что именно тогда произошло, он не помнит, но с тех пор вместо «Давай дружить» он слышал лишь «Убирайся отсюда». В третий раз он уничтожил свою комнату. В четвертый, буквально только что, — чуть не перерезал себе глотку. И что именно тогда произошло, он тоже совершенно не помнит. В голове лишь пустота и ни одного адекватного ответа. Будто чокнутый мир снова сделал сальто против оси и упрекнул Тсунаеши, что это Тсуна чокнулся, а не мир. Наверно, так оно и есть, но Тсуна слишком устал, чтобы быть просто чокнутым. Раз на то пошло, то он, блин, на всю башку ебанутый. Вот только Тсуна здоров. И в этом мир его никак не переубедит. Сегодня Тсунаеши не брал ножниц, и от этого на душе было дико. Будто он вышел голым или что-то подобное — слишком уж некомфортно. Но так он точно никого не поранит, и Ямамото с Гокудерой под боком — как глоток еще большей уверенности. Эти ребята не дадут ему навредить окружающим или себе. Даже если Тсуна будет вырываться, кусаться и царапаться. Тсуна верит им. И он правда, правда сожалеет, что временами их так сильно ненавидит. Но, наверно, это просто отголоски чувств того, другого. Не его. Ведь он сам — всего лишь обычный школьник, просто Савада Тсунаеши. Тсуна хмыкнул, припоминая, что со слова «Просто» обычно начинаются оправдания. — О. Все же явился. Тсунаеши уставился на чужие ботинки, замершие в пяти шагах от его собственных. Непреодолимое чувство вины и адского ужаса сдавило диафрагму и горло, заставляя задыхаться. Школьный ГДК, Хибари Кея, человек, которого он убивал в своей голове буквально вчера. Это было кроваво. Отрубленные руки с тонфа в посиневших пальцах, переломанные ноги и отрезанная… — Тсуна, ты как? — обеспокоенно спросил Ямамото, касаясь его плеча, но Тсунаеши слышал и видел все так, словно находился в шаре для дегу, только огромном, как раз способном уместить в себе одного маленького несостоявшегося маньяка. Ладонь человека, после морозной, предзимней улицы попавшего в здание, не должна быть горячей, но плечо Тсуны обожгло. Словно кипящую лаву смешали с подогретым сплавом металлов и вылили на него. — Все… хорошо… Он всего лишь становится вымышленным серийным убийцей, а так все в порядке. — Ты слишком бледный… Труп без головы был уж точно куда бледнее. — Эй… тебе плохо? Ему замечательно. Тсуна отвернулся, когда поймал себя на разглядывании шеи Хибари, еще целой и вполне нормального цвета. Ну вот что он сейчас делает, а? Ищет место предположительного разреза? Схватив Такеши за рукав, буквально впившись в него, Тсуна уверенно удрал в класс, оставляя Хибари позади. Им слишком рано пока видеться. И слишком опасно. Потому что если он пробудет еще хоть немного рядом с этим человеком, то умрет под грунтом собственной вины с железной плиткой серых глаз вместо надгробия. — Походу, он тебя боится, — сказал Хаято. И поспешил как можно скорее покинуть школу, пока не прилетело от ГДК. Едва Гокудера скрылся из виду, Хибари вернулся в свой кабинет. Этот чертов итальянец уже порядком достал: к школе их отношения никакого не имеет, а шастает тут чуть ли не больше самого Хибари. Хотя нет. Больше Хибари шастать тут может только сама школа: он буквально живет здесь. Все еще недовольный, Кея сел за свой стол и посмотрел на неубранные документы, печальной стопкой шелестящие на ветру. Похоже, форточку так и не закрыли. Ну и ладно. Он вновь уставился на листы, которые за день достали его не хлеще Гокудеры. Как же он ненавидит разгребать весь этот бумажный хлам… Документы уже были почти убраны в выдвижной ящик, как вдруг один из них таки сумел заинтересовать равнодушного ко всему (кроме школы и дисциплины) ГДК. Личное дело Савады Тсунаеши все еще было среди этого барахла и торчало где-то из середины. Кея убрал все остальные бумаги, оставив только эту. Взгляд сам собой прилип к строке «Наблюдается психическое расстройство». «Как его вообще в школу приняли?» — проскользнуло в голове. Впрочем, не так уж ему и хотелось знать ответ. Отложив листок в сторону, Хибари улегся на кожаной спинке стула, слегка отъехав от стола, к окну поближе, и, задрав голову, прикрыл глаза. Он попытался вспомнить все те редкие встречи с Савадой и проанализировать его поведение. Получалось не очень. Хотя холодная, свежая погода располагала для мыслей, они почему-то не шли. Савада Тсунаеши… Говорили ли они хоть раз нормально? Кажется, когда бы они ни столкнулись, вечно либо что-то случалось, либо Савада нес какую-то пургу. Но в чем именно состоит его психическое расстройство? Любопытно. А учитывая, что этот мелкий еще и Небо, любопытно вдвойне. О Вонголе Хибари знает не слишком много, но ему вполне достаточно. Небо, хранители, мафия… На самом деле все это — такой бред, что Кея даже не вникал особо. Единственное — он избороздил все ссылки в интернете про таинственную легенду и первое поколение. И даже это дало информации не больше, чем дурацкое «Наблюдается психическое расстройство». За размышлениями Хибари упустил тот момент, когда Тетсуя вошел в кабинет. Но сейчас, когда он зашуршал чем-то у шкафа, проигнорировать его стало невозможно. Тетсуя молча взял пару папок и также молча прошагал к выходу. И лишь на самом пороге Кея остановил его, причем, возможно, неожиданно для них обоих. — Ты когда-нибудь общался с людьми, имеющими психическое расстройство? Казалось, этот вопрос загнал Кусакабе в легкий ступор, поскольку секунды четыре он тупо пялился на Хибари, недоумевая, не послышалось ли. — Эм… К счастью, нет. — А знаешь, как с ними общаться? — Ну… Чисто теоретически… А Вам зачем, Хибари-сан? — взгляда Кеи оказалось достаточно, чтобы он тут же продолжил: — О, ну… Чтобы наладить контакт с таким человеком, нужно действовать максимально предсказуемо. Возможно, даже придется делать то, чего он от Вас будет ждать… Тут главное не напугать его. Думаю, так… Какое-то время они молча смотрели друг на друга, а потом Кея нахмурился и слегка поджал губы. — Ты куда несешь эту папку? — настороженно уточнил он. — Да в учительской попросили… Я после урока сразу верну, в целости и сохранности. Обещаю! Хибари продолжил сверлить его взглядом, пусть и не таким напряженным, как до этого. Посчитав это за разрешение, Кусакабе покинул кабинет, оставляя главу ДК одного. Снова оставшись наедине с делом Савады, Хибари стукнул по нему ногтями и отвернулся к окну. — Не напугать его, значит… — пробормотал он, отрешенно глядя в форточку. А в голове так некстати вспыло чуть хрипловатое «Походу, он тебя боится».***
— Эй, тут Саваду спрашивают! — крикнул кто-то из класса, впорхнув в кабинет. Тсуна устало моргнул, с большой неохотой поворачиваясь к говорящему. Его кто-то ищет? Неужели отец? А ведь только один урок прошел. Или, может, это Хибари-сан решил за что-то отчитать? Но опять же: день только начался. Да и они ведь уже виделись… К слову, не слишком ли очевидно Тсуна тогда сбежал? К слову, не слишком ли много он об этом парне думает? — Раз пришли, надо выйти, — шепнул Такеши, бодро касаясь его спины. Как в доказательство этих слов, парнишка из класса остановился недалеко от парты Тсуны, многозначительно кивая на дверь. Тсунаеши вздохнул. «Не хочу туда идти, если это Хибари-сан», — кусал он губы, пока Такеши уверенно тянул его в сторону выхода. «Странно, кому мог понадобиться Савада?» — думала Киоко, когда к ней подошла Ханна, озадаченно сказав: — Там твой брат пришел. Не выйдешь? Киоко понимающе улыбнулась, будто только что решила очень сложную математическую задачку. Последнее время Рехей довольно часто спрашивал об этом Саваде Тсунаеши, так что ничего удивительного в том, что теперь он пытается с ним встретиться. — Нет, не в этот раз, — ответила она подруге и посмотрела на удаляющиеся затылки Савады и Ямамото. — Думаю, им и без меня есть, о чем поговорить. Увидев вместо грозного главы ДК добродушного Рехея, Тсунаеши не понял, что именно почувствовал. С одной стороны, было гигантское облегчение: не придется вновь позорно убегать и душиться самобичеванием. С другой… Все было хорошо, пока взгляд не вцепился в белые бинты на широких ладонях. В своих «мыслях» Рехею Тсунаеши отрезал… — Руки! Твои руки! — Тсуна и сам не заметил, как оказался рядом и дрожащими пальцами коснулся бинтов. Впрочем, Сасагава отреагировал вполне нормально — очевидно, принял эту странную панику за волнение об ожогах. — Уже лучше, скоро заживет, — заверил он Тсуну, но тот упрямо жевал губы и перепуганными глазами глядел на эластичную ткань, еще хранящую легкий запах медикаментов. Ну не мог же он и в самом-то деле сделать что-то этому человеку… Не мог же? Не мог, правда? Хибари цел, значит, и Рехей… Резкая вспышка чего-то грязно-желтого заставила зажмуриться. Тсунаеши растерянно разжал чужое запястье. Бинты… горят? Что это? — Так значит, ты тоже хранитель, — проговорил Ямамото, приложив кулак к подбородку. — Вот как. Понятно. А вот Тсуне непонятно ничего. Как, в общем-то, и Рехею. Хранитель? Что за бред? Хранитель чего? Что за огонь это вообще? У Тсунаеши тоже такой порой появляется, но… Тсуна быстро коснулся лба и понял: то дурацкое пламя проснулось. А еще он понял, что у Такеши, вообще-то, тоже светятся ладони — только голубым, даже синеватым. — Что здесь… В следующий миг пламя погасло, и Тсуне как-то поплохело. Будто из тела враз выбили приличное количество энергии, оставив лишь жалкие крохи — чтобы дышать. — Эй! — рядом появился Ямамото и попытался что-то сказать, но холодная дымка сковала тело прежде, чем Тсунаеши успел перевести на него взгляд. Это чувство… Только не снова… — Тсуна, стой! Но Тсуна просто не может стоять. Ноги сами понесли его куда-то, кажется, он в кого-то врезается, что-то падает, бьется… Все как в тумане. Но кровь из чьего-то запястья вполне реальная. Нет, не так. Реалистичная. Савада почти рывком вскинул голову и увидел незнакомую девушку, сидевшую напротив и, болезненно кривясь, сжимавшую руку. Она порезалась. — Кр…кровь… — Тсуна понимает, что его вот-вот вырвет. — К…кр… — Тсуна понимает, что надо немедленно уходить. — Кр… — Тсуна все понимает, но не может ничего сделать. — Тсунаеши! — Такеши попытался оттащить его от девушки, к которой уже бросился Рехей, но Тсуна лишь сильнее впился ногтями в воротник своей рубашки. В глазах — круги, в голове — Голос. Вокруг — кровь, за спиной — Хибари. Что из этого настоящее? В его жизни уже слишком много иллюзий… — Хибари-сан! Как хорошо, что Вы здесь, уведите его отсюда, пожалуйста! Тсунаеши не сразу понял, что его держат уже совсем другие руки, что его вообще держат, но ему это было не важно. Перед глазами все еще алые дорожки, стекающие в черную бездну. Под ногами рушится пол, а стены покрываются паутинками трещин. И все время — Голос, Голос, Голос, Голос, Голос… Еще немного — и его вывернет. — Ты слишком легкий, — глухо заметил Кея, беря его на руки и унося от кровавого месива и бездонной дыры под ногами.***
— Где мы? — почти беззвучным, севшим голосом спросил Тсунаеши, когда за спиной наконец оказался холод стены вместо тепла чужого тела. Мир немного кружился и расплывался, так что сложить все в единую картину было трудно — почти невыполнимо. — Тут слишком сильно воняет кофе… — В прошлый раз тебе не воняло, — заметил Кея, тем не менее отставляя кружку в сторону. — В прошлый… — бессвязно повторил Тсуна. Значит, он уже был здесь. Он попытался оглянуться: и правда, обои знакомые, да и вид из окна… Вот как. Они в кабинете Хибари. — В прошлый раз я… выпил таблетки. В этом, наверно… дело. Минуту или две они молчали, уставившись в разные стороны и думая каждый о своем. А после Тсуна спросил: — Та девушка… она умерла? Хибари подавился кофе. — Нет, — но тут же принял невозмутимый вид. — Девчонки из старшего класса переносили вазу, ты в них врезался. Они упали, ваза вдребезги — кстати, за это тебе придется заплатить, — одна из них порезалась. Трупов нет. — Она… сильно порезалась? — Нет. — Тогда почему здесь так много крови? В этот раз даже Кея не сразу нашелся. Этот мальчишка с проблемами в психике… Об этом «расстройстве» говорилось в документах? Возможно, в его взгляде отразилось нечто такое, потому что Савада забеспокоился. — Я… я не псих… — сбивчиво проговорил он. Бледные ладони начали отдавать мелкой дрожью. Этот странный зверек напуган. Хибари опустился с ним рядом, вглядываясь в осунувшиеся черты и будто пытаясь увидеть что-то, скрытое от людских глаз, что-то, что можно увидеть, только если хорошенько приглядываться. — Ты прав, тут много крови, — сказал Хибари, коротко оглядев абсолютно чистую комнату. — Но если закрыть глаза и представить, что ее здесь нет, то, когда ты откроешь глаза снова, она исчезнет. Он не понимал, зачем все это говорил, но не смог не заметить облегчения, когда это сработало. Тсунаеши медленно зажмурился и просидел так несколько секунд, пока, в конце концов, не провалился в усталую дрему. Наверняка в тот момент он говорил себе что-то вроде «Крови нет, ее нет» — Кея не мог знать наверняка, но почему-то ему так подумалось. А еще ему подумалось, что без ножниц и с расслабленным выражением лица Савада выглядит куда милее. Когда ближе к концу перемены Кусакабе зашел в кабинет вернуть обещанную папку, то застал весьма занятную картину. Спавший в кресле Кеи Савада, укрытый явно большим ему пиджаком, и стоявший у раскрытого окна Хибари. Тетсуя не стал ничего говорить. Вместо этого он, тихонько положив папку на ближайшую тумбу, с улыбкой выскользнул в двери.***
…Ночью город прекрасен. Ночью загораются тысячи огней со всех концов Намимори, машин и людей становится меньше — идеальное время для одиноких, полных раздумий прогулок. Но человек, идущий по этим улочкам, явно не гуляет. Скорее, ищет что-то, ищет и не может найти. Длинный хвостик волос, вроде бы темных, но в сиянии неоновых вывесок отливающих то ли синим, то ли аметистовым, раздувается задорным ветерком, а разноцветные глаза призывно блестят в темноте. Сделав еще пару шагов к очередному крыльцу, он все-таки замирает, внимательно всматриваясь в здание и окружающий его дворик. — Штаб Мельфиоре… Кажется, это здесь.