Место удара

Класс А. Немного о Чжун Янг. Все вокруг были всегда переполнены предрассудками на её счёт. Раз Китаянка — значит шарит в математике и водит плохо. Да-да, конечно, двадцать первый век, толерантность на высоте, льготы цветным, все дела. Но от этого дела были ещё хуже. Её отца переводили из города в город. А в этом году она должна была поступать в старшую школу. И они наконец решили всеми силами постараться хотя бы лет на пять задержаться в Боун Гардене. Стены школы казались старше, чем весь остальной город. Ступени искрошены, площадка вытоптана насквозь. Проходящие мимо странно озирались на неё (это она потом поняла, что город маленький, где все друг друга знают). И что самое ужасное — её класс. Класс первый «А», в который входили все самые «лучшие» по мнению директора представители новичков старшей школы. И её туда приписали из-за цвета, а не умственных способностей. Умной девушка была бы на уровне двенадцатилеток (если не десятилеток). Её сферой и талантом являлась не математика и цифры, а живопись. Она любила чувствовать запах масляных красок, касаться холста, подбирать эскизы и тому подобное. Но никогда, ни за что, ни при каких условиях Чжун не могла терпеть точные науки. Это забирало у неё все силы, вдохновение и желание что-либо делать. В её класс входили и богатенькие, такие как Эдриан Дженкенс и Голди Роксвеллд, и бедные, вроде Тодда Уильямса, потерявшего своих родителей и оставленного на воспитание дедушке, и Саймона Томпсона, грозы всех хулиганов. Остальные казались ей более серыми. Словно вместо них перед глазами были бы нарисованы белые человечки без имён и формы. Чжун посадили в самую середину класса. Будто учителя заранее знали, что она любит списывать. Повсюду окружал шум и галдёж подростков, стук веток об окна, звук мела о доску, скрип стульев. Всё это показалось ей какой-то симфонией ожидания их классного руководителя. Голоса могли бы быть хором, а окружающие звуки — ритмом жизни. И от ожидания можно было бы сказать, что ей ужасно скучно, что она уже с ума сходит. Но как только в класс вошёл он, всё стало в сто раз хуже. Чжун ещё никогда так не жаждала снова ощутить этот безмятежный вкус ожидания учителя. — Меня зовут мистер Грин, — поправляя свои огромные очки на таком же огромном носу, говорил этот самый мистер Грин. Он начал писать размашистым почерком имя на доске и повторять его вслух. — Мистер Нельсон Грин. Это был крупный неповоротливый мужчина средних лет с висящими щеками и сонорным голосом. Он всё время шмыгал ноздрями, поправлял очки, лизал толстые пальцы, чтобы перевернуть странички. Его перекличка была наиужаснейшей из сегодняшних событий. Чжун уже только от этого зрелища хотела было повеситься.

***

О Саймоне. Все так и сверлили его взглядом. Саймону даже показалось, что он больше не человек, а сыр. Столько было в нём уже дырок. И правда, чего они вылупились? Ну шрам на весь левый глаз, да. Ну побила жизнь, с кем не бывает? Его раздражение увеличивалось пропорционально количеству обращённых на него глаз. Хотя бы классный руководитель оказался более тактичным, чем эти все. Мистер Грин вообще показался Саймону забавным: пухленький миленький мужичок с глазами-бусинами в огромных очках. Он больше походил не на человека, а на типичного персонажа Хаяо Миядзаки из студии Гибли. И вообще, будь у него воля, он бы надел капюшон, или спрятался бы под своей партой. Многие в этом классе заслуживают внимания больше, чем он. Вон, у этого Тодда как-его-там вообще родители погибли на Рождество. На Рождество! Это ж надо так Боженьке облажаться. Хотя после всех этих событий его существование серьёзно ставится под один огромный вопрос. До ушей Саймона донеслись чьи-то шепотки, видать сплетни. Он отчаянно делал вид, что слушает мистера Грина, но на самом деле, весь его интерес был направлен к диалогу задних парт. «Я так рада, что в нашем классе сама Голди Роксвеллд. Думаешь мы сможем с ней подружиться?» «Не знаю, надо дать ей списать нашу домашку, может прокатит». «А ты не в курсе что там случилось с тем чуваком? Ну который, с глазом». «С Томпсоном? Ну не знаю точно, но слышала, что его разукрасил собственный старший брат. Он, вроде бы, сейчас срок мотает в окружной». «Ого!» — А ну там на задних! — рявкнул мистер Грин. — Если вы, молодые леди, так желаете проявить свои знания, милости прошу, — подошёл он к ним двоим. — В каком году началась Английская революция? — Ээ… в семнадцатом веке? — Близко, — с мягкой иронией подметил учитель. — Но можно поточнее?— девочки, сверкая потом на лбах, переглянулись, и вторая ему ответила: — Мы не помним, сэр. — Мистер Грин, — поправил он их. — Позор, девочки. Английская революция началась двадцать второго августа в тысяча шестьсот сорок втором году. Бла-бла-бла (извините за это. Просто мне скучно писать о том, что он там дальше говорит. Всё равно вам это не интересно. А если и интересно, то погуглите, вы же не маленькие, вон, интернет есть, раз на Фикбуке залипаете. Кхем, о чём это я?) Саймон, встрепенувшись, быстренько сделал умный вид во имя спасения своей репутации мальчишки, которому «наплевать на всё». Типа крутого решил из себя строить. На самом деле он был просто загнан внутрь себя. Ещё только первый месяц старшей школы, а все уже только о нём и треплются. «Саймон то, Саймон сё», надоели. Его взор нашёл того, кто сидел у самого окна с видом во двор. Деревья там ещё не пожелтели, листва не опала, а яркое голубое небо контрастировало с ленивыми облаками. Тодд Уильямс показался ему обычным скучающим на уроке истории подростком. Если бы не эта трагедия почти полгода назад, он и не заподозрил, что этот одноклассник потерял недавно своих родителей. «Интересно, этот парень единственный в нашем классе, кто осиротел?» — снова послышались шепотки с задних парт. «Я слышала, что кто-то ещё из старшиков так же всех потерял». «Не, это про Мэнди Красотку. И она потеряла только свою сестру. Говорят, после этого над ней перестали издеваться». «А чего это ты Уильямсом так интересуешься? Он в твоём вкусе?» «Ты что? Он же всех конкретно выбешивал в средних классах. Даже обо мне как-то написал пару строк в этой своей газетёнке. Я вообще вот думаю, что стоит задуматься о матушке-карме». «Серьёзно? С чего это вдруг?» «Ну, видишь ли, Мэнди стали называть красоткой после того, как она неприлично оделась к школьному балу. И вот она теряет сестру. А Тодд вечно строил из себя всезнайку и дофига талантливого репортёра. Вот он и лишился родителей. Видишь? Карма». «Ну ты даёшь. Иногда такое сморозишь, что мне хочется от тебя подальше сесть». — Так, а ну прекращаем, девочки! — постучав линейкой по столу, приказал мистер Грин. В школе болтовня одновременно значит всё и ничего. Школьники разглагольствовали обо всём на свете и обо всех. И, конечно же, каждый из них считал своё мнение самым правильным и весомым. Саймону же и вовсе не хотелось болтать. Ни о чём. Он мог только разглядывать пейзаж в окне. На миг предавать значение меняющим форму облакам, подмечать детали разлагающегося лета. Вдруг захотелось спать. Его веки превратились в две гири. И как бы он не применял свои усилия, он не мог сопротивляться этому могущественному желанию закрыть глаза навсегда. О, как бы было замечательно уснуть навсегда. Опуститься в тёплую воду фантазий, воображать тот давний вечер, когда они все были вместе. Когда Рикки ещё не сошёл с ума… Сны почти-что наяву. Мальчишку и наркотой не корми (хотя он любил иногда баловаться травкой с друзьями внутри заброшенного завода). Ему стали сниться яркие ночные кошмары с поры того злополучного рождества. Детские страхи, казалось, вернулись с новой силой. Чёрный волк, запутавшись в терньях роз, проглатывал луну. И она кровоточила в его зубастой пасти. Но, попав в желудок, зверя разрывало на куски, и плоть с шерстью и костями обращалась в жуков и пауков. Те начинали расползаться по земле, всё ближе подползая к Саймону и пытаясь пробраться к нему внутрь. Он от ужаса закрывал рот и нос, но проворные насекомые всегда находили путь через уши. Мальчик кричал от ужаса во сне, и ему казалось, что крик его эхом пролетает по всему миру. Настолько звук был глубоким и громким. А в довершении своего ужаса на небе вновь появлялась луна, но та уже была не белой, а красной. И затмевал её символ паука внутри глаза Саймона. Он, добравшись через мозг до зрачка, стал как бы обнимать окровавленное полнолуние. От краёв которой светили чёрные лучи, поглощающие сияние мёртвых звёзд…

***

О Тодде. Старшая школа мало чем отличалась от средней. Те же рожи, те же задиры и хулиганы, только старше. Учителя как всегда кричат на шепчущихся с задних парт, бьют газеткой по голове спящим и бубнят о чём-то скучном. Тодд обнаружил, что газетный клуб старшей школы опустел и покрылся пылью с прошлого года, когда выпустились состоящие в нём старшеклассники. И новости теперь распространялись по радио, которое крутили на переменах. Это портило всю суть новостей. Отравляло ауру правды. Ведь и дураку было ясно, что диктора явно кто-то подкупает. Он никогда не рассказывал то, что на самом деле было важно. Неприемлемо! Посему, отважно и решительно Тодд отправился к тому, кто несомненно восстановит справедливость в этой обители лжи и лицемерия. К директору! Он уже представил, как ворвётся с пинком двери с карандашом за ухом с криком «Это возмутительно!». Однако все фантазии обратились в прах. Его заставили покорно ждать в приёмной, где за пятнадцать минут весь настрой «бунтарского духа журналистики» испарился в небытие. Он вошёл в кабинет, где директор занимался своими обычными директорскими делами с бумагами. На столе стучал сувенир с шариками (много «с»). Тодд, непринуждённо сев на стул, всё же позволил себе засунуть жёванный карандаш за ухо, и, вооружившись блокнотом для заметок, стал тактично просить о возобновлении школьной газеты. — Я считаю крайней необходимостью, первым приоритетом, возобновление школьной газеты. Новости должны класться в руку, пахнуть чернилами, и что самое главное — они должны нести в себе смысл и правду. Истинную правду, вне зависимости от статуса и положения учащихся. Если вам этого недостаточно… — Погоди-погоди, мой мальчик, — с дружелюбной улыбкой отозвался он. Директор старшей школы вообще был тем ещё фруктом. Чёрным, ой, то есть афроамериканцем, с синдромом родителя. Он особенно ласково обращался с новичками, поддерживая и подталкивая их в их начинаниях, прощая им редкие прогулы и проступки. Но что вот казалось выпускных классов, то в их случае он был строг. Однажды Тодд увидел, как он отчитывал старшеклассника за брошенный окурок на газон. У директора чуть ли глаза из орбит не повылезали, и пена изо рта не пошла. «Я в твоём возрасте себе такого не позволял!» Тут же мимо проходил курящий новичок, директор сказал: «Доброе утро, новенький». На что тот ответил: «Привет». Вы представляете? Не «Здравствуйте мистер Директор (или как-его-там зовут по фамилии?)», а просто «Привет». Это настолько сбило с толку Тодда, что он решил на всякий случай с самого начала вести себя подобающе и примерно. Всегда. А то представьте, он уже большой, ему тридцать, он спешит на работу, бросает по пути окурок, и тут выглядывает изо угла его директор и начинает кричать во всю словно сумасшедший: «Я в твоём возрасте себе такого не позволял!» — Ты примерный малый, это видно сразу, но, во-первых, для того, чтобы открыть вновь газету, нужны люди. У тебя уже есть здесь друзья, которые бы согласились тебе помочь? Во-вторых, в позапрошлом учебном году выпускавшиеся не стали набирать себе на замену состав, потому что газетный станок поломался. Если его не починить, то в каком виде ты собираешься выпускать новости без газеты? И, в-третьих, кто будет читать твои новости, если их можно просто услышать по радио на перемене? Тебе надо убедить Кристиана Мёрфи — нашего диктора, чтобы он отдал тебе все новостные полномочия. — И как же мне теперь быть журналистом? — отчаянно с ноткой грусти и растерянности спрашивал в пустоту Тодд. Он не хотел прибегать к тактике «бедненького сиротки», однако из всего, что было, у него остался только этот приём. Плюс, как говорится: «Отчаянные времена — отчаянные меры». — Послушай, Уильямс… эмм, Тодд. Я знаю, что последние несколько месяцев у тебя вышли совершенно тяжёлыми. И я вижу, что газета — это твой единственный путь к исцелению. Так что не унывай. Я попрошу нашего сантехника покопаться в станке, может быть, он что-нибудь и придумает. А пока сходи-ка к Мёрфи, на верхнем этаже. — Хорошо, — подавляя изо всех сил своё победоносное ликование, поблагодарил он директора и покинул кабинет.

***

Кабинет, где, видимо, располагалась радиостудия, была заколочена и звукоизолирована по всем параметрам. Уильямс постучался в дверь, но ответа так и не последовало. Парень решил проверить, заперта ли она вообще? Потянув дверь на себя, ему открылись чудеса и тайны радиостудии. «Кристиан»*, — раздавалось из ноутбука диктора (видимо он задолбался носить наушники во время записи). — «Анастэйша». В руках у Мёрфи был пакет с попкорном, он взял горсть и зажевал её, как будто на экране происходит нечто совсем пристойное. — Я тут не помешаю? — спросил Тодд. Кристиан тут же закрыл ноутбук, и, обернувшись к визитёру, ответил: — Ты ничего не видел. — Я… я, наверное, зайду попозже. — Постой! — чуть ли не переходя на крик, резко встал диктор изо стола. И то, что увидел в итоге Тодд, его совсем не обрадовало. Кристиан, раскрасневшись, тут же прикрылся своим ноутбуком и продолжил. — Пожалуйста, закрой дверь. Кристиан совсем не казался Тодду каким-нибудь извращенцем или фетишистом. И парень, скорее всего, вошёл бы внутрь, чтобы начать переговоры с местным диктором, даже не обращая внимание на бугор между его ног. Однако в коридоре начало твориться чёрт знает что. И это воняло таким скандалом, что юный репортёр просто не смог пропустить это. Тодд тут же закрыл дверь и рванул в гущу событий. Столпившиеся вокруг подростки загораживали вид на дерущихся парней. Какой-то пацан в футбольной куртке избивал, видимо, одного из новичков. И всё это сопровождалось воплями и криками. — Ах ты мерзкий педик! — с презрением и отвращением прорычал нападающий. — Это мой брат! Присмотрись повнимательнее! — Будто бы я не в курсе, как выглядят геи! Вы походу все там друг с другом перееб… — А ну быстро прекратили! — раздался голос неторопливо идущего к ним охранника. Подростки разошлись перед ним, а нападающего пришлось силой оттаскивать от бедняги. — Чего стоим? — обращался он к ученикам. — Быстро по классам. А ты! Со мной к директору пойдёшь! — и с этими словами он увёл футболиста подальше. Тодд подал руку всё ещё лежачему бедняге. И каково было его удивление, когда тот бедняга, крепко ухватившись ладонью, раскрыл своё лицо перед ним, оказавшись самим Эдрианом Дженкенсом. Одноклассником, сверстником и богачом в придачу. — Спасибо, э-э-э… — Тодд, — представился он, разглядывая проявляющийся синяк под правым глазом Эдриана. — Ты в порядке? — Ну, да, спасибо тому охраннику. — Ох, я, видимо, должен был броситься тебе на помощь? — виновато предположил Тодд. — Вовсе нет. Тебе, скорее всего, тоже бы досталось. — Хах, полагаю, да, — нервно рассмеявшись, ответил Уильямс. Тут на горизонте коридора опять показался тот самый охранник. Видимо Эдриан и раньше попадал в подобные ситуации, потому что он ничуть не удивился словам этого высокого щетинистого мужчины. — Эй ты. Директор тебя тоже хочет видеть. — С чего это вдруг? Не Эдриан всё это начал. Он — жертва, — возразил Тодд. — Всё в порядке. Директор просто хочет во всём разобраться, — спокойно сказал ему младший Дженкенс и пошёл вслед охраннику. Тодду в свою очередь осталось лишь вернуться к первоначальной миссии по умасливанию Кристиана Мёрфи.

***

Об Эдриане. Директор, сложив руки в замок, пристально сверлил презрительным взглядом того задиру по имени Гарри Стюарт, что напал в коридоре на Эдриана. Хулиганом тот был, к сожалению, только в тех случаях, когда дело касалось нетрадиционной ориентации или нестандартной внешности. — Ты, наверное, издеваешься? Первая неделя учёбы, а ты уже в моём кабинете. — осуждающе говорил директор. — Ну, а чего в этом году Вы педиков понабрали? — Это недопустимое поведение, Стюарт. Я хочу знать, как ты вообще до такого дошёл? — Позвольте я скажу? — включился Эдриан. — Это всё, должно быть, какое-то недоразумение. Я открыл свой шкафчик, где у меня, естественно, висят фотографии моих родных. Мой брат Стивен, он капитан футбольной команды, и я горжусь им. Когда Гарри увидел его фотографию у меня в руках, он, верно, всё не так понял. — Капитан команды, значит, — медленно повторил за ним директор. Казалось, до него теперь дошло в чём было дело. И одновременно он знал то, чего не знал Эдриан. Какой-то секрет или догадка. Но вот в чём это заключалось? Гарри и Стивен оба футболисты. Значит ли это простую зависть к капитану? Или ревность? Или то была действительно слепая ярость к геям? Эд не мог распознать правильный ответ по выражению лица Гарри. И это его взбесило. Все в этой школе, как и во всём городе, имели свои тайны и пристрастия. Кто-то втайне ото всех смотрел «Пятьдесят оттенков серого», кто-то скрывал проблемы в семье, а кто-то прятал за ненавистью нечто совсем иное. Так или иначе, идеальное место для учёбы превратилось в ворох тайн и загадок, которые тщательно укрывались взятками диктору и притворной улыбкой перед обществом. По крайне мере до тех пор, пока однажды клуб школьной газеты не возродился…