Что такое честность? Честность есть открытое, искреннее отношение. Нечестность есть тайное, спрятанное отношение. © Антон Макаренко
О Голди . Об этом раструбили во всеуслышание. Мэнди Флорес по прозвищу «Красотка», была найдена мёртвой в женском туалете во время хэллоуинского бала старшей школы Боун Гардена. Как только этот миг настал, для Голди всё словно замедлилось и обратилось в сон. Допрос полицейских, допрос федералов, допрос психолога, допрос родителей. Она всегда отвечала крайне спокойно и будто в полусне. Родители после этого забрали её из школы на домашнее обучение. Заперли в собственном доме, словно певчую птицу в золотой клетке. И поставили в качестве охраны служанку Мисси и бугая Джеда. С этого момента она просто сидела в своей комнате с занавешенными плотными шторами и сутками напролёт висела в интернете. К ней, конечно, приходили друзья, и даже Тодд согласился как-то раз отужинать в их семействе (тот ещё был вечер). Но сама Голди раз и навсегда поняла, что ещё очень нескоро покинет эту богатую темницу с расставленными повсюду портретами глядящих на неё мёртвых людей.***
Об Эдриане. Выпал снег. Настала зима. Шумиха вокруг Мэнди Красотки поутихла, а расследование дела о её смерти ничего не дало. «Петерианского мясника» так никто и не нашёл. Штаб школьной газеты был официально перенесён в подвал к архивам, где степень тьмы и влажности исключала любой поджог. Как только Уильямс рассказал всё друзьям о причастности Мэнди ко всему тому, что заварилось у них в школе, Эд тут же подсуетился и сделал для клуба настоящую стену с расследованием. Там было несколько фотографий, включая лик Голди, её дяди Антони, Кристиана Мёрфи и многих других. Некоторые были переплетены красными нитями, где-то недалеко от середины было фото мужского силуэта с вопросом. Он был подписан как «Петерианский мясник». И всё это на фоне карты города с разномастными газетными вырезками, где ярко-жёлтым маркером были выделены ключевые моменты. Дело застопорилось. Больше никакой информации в клуб не поступало. Тиражи газет раскупали лениво, но всё же это был не проигрыш. Визит Тодда в тёмную обитель Роксвеллдов ничего толком не принес. Голди, казалось, впала в глубокое состояние апатии. На неё было больно смотреть. А её родители всячески старались скрыть своё раздражение на задаваемые в их адрес вопросы. Но в конце концов эти месяцы не были такими уж бесплодными. После-урочные посиделки в клубе, довольно сблизили этих четверых ребят. Они стали много времени уделять болтовне ни о чём, когда как Тодд всё время пытался найти своё упущение в расследовании. Он даже ходил к директору просить выдать адрес покойной. — И что сказал директор? — поинтересовался Эдриан, когда Тодд вернулся в клуб. Чжун в это время мирно сидела и рисовала комиксы где-то в углу. У неё уже в зарисовках появились шуточки типичные для старшей школы Боун Гардена. Саймон разбирал старые архивы, которые собирались выбросить ради пространства кабинета. Он притащил сюда пепельницу, которую когда-то давно слепил своими собственными руками в детстве. И, попивая кофеёк, пытался дополнить стену новыми деталями. Правда ему попадались в руки только одни старые-престарые досье на бывших учеников. Он смог лишь добавить незначительные факты об одноклассниках Антони Брайта, но ничего о нём самом, так как его личное дело куда-то пропало. — Он не мог мне выдать адрес Мэнди Флорес, — отвечал Тодд. — Неудивительно, учитывая, что правила запрещают это даже после смерти учащегося, — проговорил Эд. — Может пока прогуляемся? Подышим свежим воздухом? А то от этой пепельницы мне уже скоро плохо станет. — Что-то я не слышал, как ты жаловался, Дженкенс, — подметил Саймон, затягиваясь сигаретой. — Да мы только и делаем, что все тут закрываемся воротниками и проветриваем после тебя. — Ладно-ладно. Сказали бы сразу, я бы курить на улицу выходил. — В такой-то мороз? — удивилась Чжун. — Значит, гулять по такому холоду вас не смущает? — Это другое, Томпсон, — утверждал младший Дженкенс. — Прогулки полезны для здоровья. — А если моё здоровье не хочет гулять? Если оно хочет только постоянно пыхать и пожирать пиццу? — Пить кофе у подоконника и думать «о нём», это не то, что поможет твоему здоровью, — саркастично выдала китаянка. В общем-то им надоело уговаривать Томпсона погулять с ними. Поэтому они сами оделись и вышли во двор. Эдриан как чуял, что вот-вот скоро Саймон к ним присоединится. Прошло пару минут их безмятежной прогулки, как вдруг все предчувствия сбылись с мощным снежком, который прилетел Эду прямо по затылку. Тут же началась драка снежками. Чжун закидывала Саймона, пока Тодд, не гнушаясь нападением на девушек, осыпал её снежными лавинами. Эдриан получал по шапке всё от того же шрамолицего негодяя и, не давая никому спуску, начал валить всех наповал.***
О Саймоне. В день убийства Мэнди, на хэллоуинский бал, у Саймона с самого начала было какое-то странное предчувствие. Ему всё время казалось, что он должен был в этот день остаться дома. Но всё же решившись помочь своим новоиспечённым товарищам, он рванул в школу на байке, даже не удосужившись принарядиться по такому случаю. Всю дорогу инстинкты твердили ему «поворачивай назад», однако он не повернул и после очень даже пожалел об этом. На его обозрение предстала чуть ли не предательская картина танца, где обворожительный Тодд Уильямс, мило улыбаясь, танцевал с главной змеёй школы. Томпсон на месте хотел было оторвать эту гадюку от его груди, раздавить её и высосать весь яд, который она успела влить несчастному батану в уши. Но вместо этого он просто решил покинуть сыр-бор, хотя дальше порога ему уйти так и не удалось. Эдриан и Чжун остановили его. Вынудили признаться. Право, если бы Саймон не был так плох тогда, он бы и продолжал хранить тёмную тайну своей семьи. Казалось, хуже быть не может, но тут ко всему этому цирку привязался ещё и этот гомофоб — Гарри. В тот вечер они едва друг с другом поцапались. Эдриан поспешил увести Чжун в зал и хотел было присоединиться к мордобою. Как вдруг случилось то, что случилось. Младший Дженкенс с расширенными от ужаса глазами позвал их обоих и голос его так дрожал и ломался, что оба парня сразу забыли о своих разногласиях. Да и ещё из зала доносились всякого рода охи-вздохи. Так что приоритет подраться отошёл на второй план. Саймон тогда был готов увидеть всё что угодно, но не мёртвое тело. Оно напомнило ему то злополучное рождество. И скорбь со злостью вернулись с новой силой. Его допросили совсем как в тот раз. А потом ещё раз, и ещё раз. Детективы явно что-то знали, но в связи с появлением «Петерианского мясника» их заткнули приехавшие федералы. Те вот вообще вели расследование без души и сочувствия. Чёрствые сердца ублюдков за милю учуять можно было по одному только холодку по коже и чувству тошноты, подступающему к горлу. Всё стало серьёзнее, когда Тодд рассказал о своём визите в кафешку накануне убийства. Тайны Красотки ушли вместе с ней в могилу, и никто уже не надеялся узнать о том, что связывало Голди с «Петерианским мясником»? Почему опасность (по словам Мэнди) грозила младшей Роксвеллд, а в итоге умерла она сама? И главное — кто поджёг старый кабинет школьной газеты? Кто украл личное дело Антони Брайта среди старых архивов? И почему чета Роксвеллдов, забрав его тело, развеяла прах, а не похоронила в семейном склепе? Вопросов становилось всё больше, а ответов не поступало. Даже хуже, все их источники будто бы пережимались невидимой рукой. И школьный клуб газеты оставался слепым. По крайне мере до тех пор, пока Саймон не решился рассказать о тайне, что связывала его с Мэнди Флорес. После снежного боя он пошёл домой, как и все участники клуба. Его там ожидало то, к чему он до сих пор не мог привыкнуть — его мама… кайфующая от стеклянной пробирки. Она сидела всё на том же диване, где уже успела продавиться ямка в виде её костлявой попы. В воздухе летала пыль, окна едва прикрывали ободранные шторы, на стенах и живого места не осталось. Она сидела там в тишине и дула свою дурь, пытаясь хоть на миг забыть о том, как же ей в этом мире***
О Тодде. Этой ночью он не мог заснуть. Его мысли о незавершённой мозаике в голове никак не могли дать ему покоя. Он ходил туда-сюда около компьютера, на экране которого была фотка доски с их делом. Его размышления прервал стук в дверь. У косяка встал дед с озабоченными и встревоженными глазами. — Ты так долго не протянешь, малой, — сказал он. — Знаю, но по-другому не могу, — нервно встав напротив него, отвечал парень. Его ногти на руках уже все были обгрызены, коленки пританцовывали не в состоянии стоять ровно. — Деда, меня не покидает чувство что что-то надвигается. Что-то страшное. — Рождество, — догадался он. — Да срать мне на Рождество! — выкрикнул Тодд. — Почему, как только я начинаю об этом говорить, все сразу валят на моих родителей? — Тодд, это нормально. Ты просто подавляешь свою скорбь, не хочешь признать… — В жопу себе засунь свою скорбь, деда! А теперь вали из моей комнаты! Мне работать надо! — не погнушавшись крика на эмоциях с ломанным визгом и раскатистым хрипом, Тодд прогнал его. И когда старик под напором выталкивающих рук вышел за пределы комнаты, раздался мощный хлопок двери. — Хватит держать всё в себе, малой. — послышалось от него на той стороне. Уильямс уже хотел было заткнуть уши, лишь бы не слышать деда. — А то, не дай Господь, станешь как эти психи из гетто. — Гетто… — повторил он шёпотом, после чего его глаза раскрылись в долгожданной «эврике». Парниша тут же открыл дверь своему старику, и бросился в его объятья со словами: — Спасибо! Вот чего мне не хватало! Оказалось, до него только сейчас дошёл тот факт, что директор не просто так скрывает адрес Мэнди Флорес. Вся её одежда, кафе «У Дэйви» и то, как она ходила и смотрела на всех в школе — всё это говорило о том, откуда она была на самом деле. Из гетто! Вот почему директор наотрез отказывался выдавать её адрес пусть даже и школьному репортёру. Красотка из бедного квартала должно быть была одна на человек двести в этой школе престижного района. Тодд тут же бросился писать о своей догадке в группу. Правда никого он этими сообщениями не разбудил. Эд, Чжун и Саймон, в отличие от него, спали крупным сапом. И всё же эта догадка никак не могла успокоить возбуждённого Тодда. Ему так сильно хотелось этим поделиться, что он решил позвонить тому, кого не боялся разбудить — Томпсону. — Какого***
Солнце ещё только всколыхнуло небо, его тонкая кромка едва показалась на горизонте. Шесть утра отбили часы. И Уильямс с трепетом и нетерпеньем поехал на своём велосипеде к дому Томпсона. Всего пара улиц, пара минут серых дорог и тусклого освещения. Фонари за ним гасли один за другим. Настало утро, и оно сулило Тодду много ответов. Дом казался приличным снаружи, но чем ближе был мальчик к нему, тем яснее он видел детали, указывающие на его испорченность: облупленная краска дверей, неостриженный газон, разбитая лампочка над крыльцом. Тодд постучался два раза, и ему через полминуты открыли. — Уильямс? — удивился Саймон. На нём была лишь старая майка и боксеры, волосы растрёпаны, под глазами мешки и впервые у неприкрытых рук, Тодд заметил такие же тонкие нити шрамов, как и вдоль его левого глаза. Пара загадок таинственного «плохого мальчика» были раскрыты. — Что ты здесь так рано забыл? — Мы же собирались поговорить, помнишь? — Но не в такую ж рань! Ладно, заходи. Маман жарит яйца с беконом, будешь? — Да, а то я что-то совсем забыл про завтрак, — проходя внутрь его жилища, отвечал Тодд. Миссис Томпсон (или кто она там теперь), была совсем не против ещё одного человека за завтраком. Признаться честно, для Уильямса она показалась какой-то совсем уж потасканной и разбитой. Словно только вчера её переехал бульдозер. Что до Саймона, то он во время трапезы явно нервничал, пытался прикрыть свою руку, словно стыдился её, а ещё украдкой поглядывал на гостя, словно ища в нём ответы на какие-то свои вопросы. — Так значит вы учитесь вместе? — спросила мать Томпсона. — Да, мэм. Когда я в начале учебного года начал возрождать клуб журналистики, ко мне пришёл Саймон, и предложил свои руки в помощь. Вот я и взял его. — Клуб журналистики? Почему ты мне раньше не рассказывал? — Мам, это всего лишь школьная газета. Ничего серьёзного, — спокойного убеждал её сын, на что она ответила саркастичным взглядом: «Ага, как же!». — Так ты зашёл за ним, чтобы вы вместе пошли на занятия? — спустя мгновение тишины снова поинтересовалась она. — Дааа. У нас с Саймоном общий проект по… истории, — едва ли не заржав, отвечал Уильямс. Они этот прикол долго использовали в качестве кода «прикрой меня перед родителями». Так что это теперь стало традицией в их клубе журналистики. — Я зашёл проверить… — Ну что ж, тогда пойдём ко мне в комнату, я покажу тебе, что успел сделать, — бесцеремонно прервал его Саймон, взял за руку и увёл к себе. — Эй! А как же посуда? — возмутилась мать. — Сегодня твоя очередь, ма.***
Тодд не мог понять, с чего это Саймон вдруг стал вести себя так нервно. Он привёл его в свою комнату: тёмную, мрачную, с бесцветными тусклыми гирляндами вместо лампы, поставил напротив себя, после чего от него последовала череда невнятных объяснений. — Ты едва ли не ввёл нас туда, куда не следует, Уильямс! Моя мать не вчера родилась, она такие обманы на раз может раскусить. И ладно бы она о чём-то непристойном могла подумать, но правда… — Ты о чём? — едва понимая о чём речь, разводил руками его гость. — Ладно, не важно. Проехали. Ты мне ночью звонил с какой-то своей безумной теорией о Мэнди Флорес, да? Хочешь знать, где она живёт? — на этой ноте разговор стал крайне не нравиться Тодду. Томпсон тут же начал пахнуть как типичный скряга тайн, с параноидной манией сохранить все свои знания ото всех вокруг. — Ты узнал, где она живёт? — с толикой надежды предположил он. — Нет, Уильямс. Я… я всё это время знал, где она живёт, — пристыженно признался Саймон. — Ты что? — Позволь объяснить! Я не хотел тебе говорить, потому что не хотел врать или говорить правду. Если бы я сказал, что знаю о том, откуда она, ты бы спросил откуда я это знаю, так ведь? — Всё верно. Так и откуда ты знаешь об этом? — сквозь оскал спросил Тодд. Его кулаки сжались, венка на лбу вздулась, казалось, ещё чуть-чуть и он набросится на Томпсона. От одной мысли, что всё это время он знал и молчал о такой важной детали, выбешивала его, заставляла сердце странно колотиться не то от ярости, не то от колкой боли. Все это походило на мелкое предательство клуба школьной газеты. — Дело в том, что я не хотел, чтобы вы с ребятами… нет. Я не хотел, чтобы ты узнал о том, откуда я на самом деле. Кем был мой настоящий отец. Не говоря уж о брате. Это… сложнее, чем я себе представлял, — казалось, и сам Саймон покраснел, но только от стыда, или то было скорее смущение? — Я был рождён в гетто, Тодд. И рос в нём до тех пор, пока моя мать не встретила Дэрека. Я знаю где жила Флорес, потому что в детстве мы были соседями. На этом моменте брови Уильямса на лоб полезли. Он так удивился сказанному, что это вытеснило собой всю злость. Настало молчание. Саймон виновато тупил взгляд, перебирая пальцами. — Но почему ты стыдишься этого? Думаешь, мне есть дело до того, откуда ты? — Я думал, что да. По крайне мере твоё мнение обо мне для меня важно! И я боялся, что ты решишь, будто я какой-нибудь бандит, или как-нибудь ещё плохо обо мне начнёшь думать. — Вот сейчас я уже начинаю о тебе плохо думать. И это не потому, что ты из гетто, а потому что скрывал от меня правду! Мы же обговаривали принципы клуба! — Я знаю. Знаю, — дрожащим голосом говорил Томпсон. — И почему тебе важно, что я о тебе подумаю? Ты же всегда такой в клубе весь дофига мрачный и циничный король драмы! Тебе всегда было по боку, обидятся ли Эд или Чжун на твои слова. Чёрт, да даже в мою сторону ты не раз огрызался так, что для меня стало истинным шоком то, что ты можешь вот так запросто хранить такое от нас. — Прости, Тодд. — Ты разочаровал меня, Саймон. Очень. — подойдя ближе, заявил Уильямс. От этого его собеседнику стало только хуже. Весь мрак комнаты не смог скрыть того печального выражения на его лице. Руки Тодда оказались на его плечах. Саймона пришлось слегка встряхнуть, чтобы он не впал в истерику. — Так ответь мне на вопрос, Томпсон. С какого это лешего тебе важно, что я о тебе подумаю? — Не заставляй меня, — на издыхании умолял он. — Саймон, — их взгляды встретились, шёпот этих губ был невыносимо манящим. Руки с предплечий опустились ниже и сжали потные ладони со шрамами на запястьях. — Ты можешь мне всё рассказать. Сейчас уже нет причин для тайн. — Ох, поверь мне, теперь их ещё больше. — в ответ прошептал хозяин комнаты. — Уильямс ты… ты для меня воплощение всего лучшего, что может предложить этот мир. — Ты льстишь мне, — нервно усмехнувшись, Тодд покраснел, почесал затылок, забегал глазками. — Я вовсе не подарок. — Ты ошибаешься, — спокойно возразил он. Его рука вдруг оказалась на щеке Тодда, и теперь ему не отвертеться (в прямом смысле), от прямого контакта их глаз. — Ты мне напоминаешь моего отчима. — Как-то не очень романтично упоминать в признании мёртвого человека, — слетело с языка Тодда от накала смущения и нервов. Саймон дёрнул уголком губ, едва ли сдерживая смешок. — Но это правда. Ты такой же добрый, принципиальный, честный и удивительный как он, — продолжая гнуть свою линию, Томпсон крепко обнял своего гостя, выдавая тем самым бешенный ритм собственного сердца. — Мне несказанно повезло найти такого как ты, Тодд. Ты только скажи, как мне загладить свою вину? Я всё сделаю! Саймон пошёл ва-банк, заранее готовясь к худшему. И всё то, что сейчас происходило в его комнате — было катастрофой. Он никак не знал, как реагировать или смягчить боль при наихудшем варианте развития дел. Уильямс с самого начала говорил о первостепенности правды. И то, как в итоге поступил Саймон с этими принципами, должно было его взбесить. Да настолько, что Тодду ничего бы не стоило его выгнать из клуба и больше с ним не общаться. Но вместо этого, тёплые руки его начали нежно обнимать в ответ. И это привело Саймона в смятение, (а ещё сделало чуточку счастливее). — Есть у меня одна идея, — сказал Тодд.***
О Саймоне. Всё его наказание в итоге заключалось в том, чтобы разыграть коварную пьесу перед несчастными родителями Мэнди Флорес. Томпсону стало не по себе от того, что ради правды придётся сыграть на чувствах невинных и плюс ко всему ещё и прогулять уроки. Ладно он, но Уильямсу со своей безупречной репутацией зачем лезть в это болото? Так или иначе, но им, скрипя сердцем, пришлось смыться из дома на байке Саймона чтобы доехать в самые тёмные и грязные глубины Боун Гардена. В гетто. Туда, где преступность превышала стандартный лимит, где каждый встречный — либо волк, либо овца в волчьей шкуре. Естественно мать Саймона ни за что бы не пустила своего сына обратно в этот ад, если бы знала, куда он на самом деле отправился. Да и дедушка Тодда поступил бы со своим внуком точно так же. Так что, для парней это была операция с секретностью в приоритете. Вероятность быть раскрытыми приравнивалось к вероятности быть закопанными своими родственниками в порыве гнева. — Мистер и миссис Флорес? — спросил Саймон после настойчивого стука в дверь. Вдруг она немного приоткрылась внутрь, цепочка шпингалета натянулась, в щели показалось суровое лицо мужчины. — Чего вам, малявки? — спросил он. — Мы пришли потому что… мы… — начал было с тяжёлым сердцем Томпсон. Это оказалось не так-то просто, как задумывалось. — Мы были друзьями вашей дочери в школе. — Сейчас мы делаем проект в её честь. — добавил уверенно Тодд (врёт как дышит, чертяка). — Мы хотим, чтобы все в школе запомнили её с лучшей стороны. Тут мистер Флорес закрыл дверь перед ними, и в следующий миг, открыв её полностью, впустил юношей внутрь. Миссис Флорес заварила для них чай, они сели на диван в гостиной, и стали слушать о том, какой видели свою дочь родители. — Мэнди редко говорила о каких-либо знакомых со школы. После той трагедии с нашей старшенькой она вообще потеряла вкус к жизни. В доме царил, как это не странно — идеальный порядок. На полках повсюду были разные фотографии. Мэнди счастливо улыбалась на них вместе со своими родителями и старшей сестрой. Было трудно поверить, что сидящая перед ними зрелая пара потеряла обеих своих дочерей. Мужчина нежно обнимал свою жену, пока та, сдерживая свои слёзы, рассказывала мальчишкам о том, какой была её Мэнди. — Я помню, как-то раз, у неё в младшей школе был какой-то дурацкий конкурс по поделкам. Так они вместе с Дианой (её старшей сестрой), всю ночь не выходили из гаража, пока не доделали пресс-папье из газет и макарон. — Всю машину заляпали, — добавил её муж. Их лица, казалось, не могли выражать ничего кроме скорби и потери. В волосах проявилась ранняя седина, между бровей морщинки, щёки впали. — В мире не должно быть так, — сквозь вырвавшийся всхлип, говорила миссис Флорес. — Родители не должны переживать своих детей. — Будь проклят «Петерианский мясник». Парни заметно напряглись. Саймон открыто читал по выражению лица мистера Флореса, как тот злился. Сам через это проходя, он понимал эти чувства, поэтому шрамолицему юноше с двойной силой захотелось поскорее раскрыть это дело. Тодд же в свою очередь ощутил острую нужду куда-нибудь скрыться. На протяжении всего года окружающие постоянно сочувствующе ему потакали. Поэтому вся аура скорби уже просто задолбала Уильямса. — Если бы вы нам позволили, мы бы хотели взглянуть на комнату Мэнди. — попросил Тодд. — Может быть там найдётся её дневник, или сборник стихов, сочинений, зарисовок. Что-нибудь такое, что мы могли бы вставить в статью про неё. — О, я сомневаюсь, что у неё есть хоть что-то подобное, — прокомментировала мать. — А та поделка она ещё цела? Можно её сфотографировать? — Она в гараже, — ответил Тодду мистер Флорес. Пришлось поднапрячься, чтобы проникнуть в её комнату. Тодд как бы пошёл рыскать в гараж, где скопом были одна на другой нагромождены десятки коробок. Сам смснул Саймону, чтобы тот открыл ему окно в её комнату и отвлёк родителей. Томпсону это начало нравиться всё меньше и меньше. — Простите, могу я воспользоваться туалетом? — спросил он. Чета Флорес указала ему направление, после чего он, удачно миновав эту самую «тайную комнату», вошёл туда, где по всей видимости должна быть комната Мэнди. На двери всё ещё висел предупредительный знак «Посторонним вход воспрещён». Внутри всё было именно так, как себе примерно представлял Томпсон. Отчасти ванильно, отчасти анархично. Обои в нежно-розовом тоне почти полностью закрывали собой многочисленные плакаты рок-групп от слащавых Cinema Bizarre, до тяжёлых панк-рокеров Sex Pistols. На полке над запыленным компьютером стояла статуэтка Маккри из Овервотч. Кровать была идеально застелена, а на потолке вокруг люстры странная буддийская роспись в форме бесконечно распускающегося лотоса. Саймон как можно скорее прильнул к окну, под которым стоял Уильямс с тревожным взглядом. — Ты что делаешь, идиот? Эти люди впустили нас… — Тише, иначе всё это будет напрасно! — взбираясь на карниз, говорил Тодд. — Отвлеки их, а я пока поищу что-нибудь важное! — Ладно, — сквозь недовольство согласился Саймон. — Но если нас поймают, Уильямс, пеняй на себя! — О, не будь таким грубым, лапуля. — встав на ноги, отозвался он.***
О Тодде. Когда его верный помощник ушёл пудрить мозги несчастным родителям покойной Флорес, Тодд принялся тихо обыскивать эту комнату. После гаража сразу стало ясно, что раньше здесь жила не только Мэнди, но и её сестра. Все те коробки явно были перенесены для увеличения пространства. У одинокой кровати присутствовали почти свежие пустые порты для второй койки сверху. И шкаф был явно не на одну персону. Во всех тайничках и всевозможных мест для заначки оказалось пусто. Только в последнем ящике стола, едва выдвигаемом из-за толстой стопки бумаг, Уильямс нашёл таинственный ключ от чего-то. Он пошарил среди бумаг, где, кстати нашёл личное дело Антони Брайта, а затем начал интенсивно искать там, где раньше и не рассчитывал бы что-что найти. Пол под ногами странно заскрипел, но под ковром не оказалось каких-либо выдвигающихся деревяшек, так что оставалось проверить как следует шкаф. Тодд раздвинул вешалки с мрачной одеждой, и прошёлся руками по стенке, которая в свою очередь изрядно шаталась, и готова была вот-вот отвалиться. Он, открутив болтающиеся шурупы, отставил доску, и увидел в стене ржавый сейф с замочной скважиной. Ключ идеально подошёл, и после двух поворотов дверца в мир тайн покойной Мэнди Флорес отворилась…