release me, heal me...

      Здравствуйте!       Намджуни-хён, я снова здесь. Снова в нашем санатории, утопающем в облаках цветущей сакуры, точно год назад. Вы же помните?       Как и тогда, она цветет пышно, богато, пестрит оттенками от ярко-розового до снежно-белого, махровые цветы окутывают тонкие ветви, словно пушистой ватой. Окно моей комнаты открыто, и можно видеть, как на склонах территории санатория неровной пеленой расстилаются облачные деревья. После каждого легкого дуновения ветра на подоконнике, письменном столе и листах бумаги, лежащих передо мной, остаются нежные лепестки. Не могу удержаться, наклоняюсь и направляю их в новое путешествие, сдувая со стола.       Хотя… на самом деле, сил у меня хватило на два маленьких лепесточка - закашлялся, и пришлось отложить письмо, пока «слабость тела не перекрыла новая волна силы духа». Кстати, это ваши слова. Я прекрасно запомнил их. Вообще все, что Вы говорили чрезвычайно точно, наполнено глубоким смыслом и является результатом опыта. Помните, Вы и меня учили принимать и видеть все иначе, чем «люди-клише»?       О, они тут везде, Намджуни-хён! За завтраком, книгой, игрой в шахматы и прочим времяпрепровождением они только и ноют, и жалуются, и хвастаются порой такими противными подробностями о своих недугах, что дрожь отвращения, пробегая по коже, заставляет меня спешить в комнату - в свои мир, подальше от подобных нелепо-хвастовских, самодовольных разговоров.       Помните, мы столько раз с Вами замечали это необоснованное бахвальство временно нездоровых людей… Но не буду об этом.       Я слышал, что Вы поправились и вернулись к прежней работе, друзьям. Это самое счастливое известие для меня, учитывая то, с какими энтузиазмом и пылкой заинтересованностью Вы рассказывали мне о том, чем занимаетесь. Помнится даже, показывали несколько фото Вас за кучей книг, в очках и вдохновенным выражением лица. Помните, даже хотели мне вручить одно, но я не принял, смутившись и начав заикаться так, что Вы весь остаток дня тревожились, все ли со мной хорошо. Улыбаюсь этому факту.       «Помните, помните, помните» – я готов повторять множество раз, но боюсь, это слишком утомительно для Вас. Хочу верить, что мой Намджуни-хён все помнит… Как мы сбегали на улицу под дождь, хотя нам было запрещено, Вы держали над головой свой большой, свободного кроя пиджак, и мы, насколько хватало сил и дыхания, бежали в беседку, затерявшуюся среди цветущих деревьев. Как не могли надышаться этой влажной свежестью, смешанною с тонким, чуть заметным ароматом цветущей вишни, от тихого ветра ее плавные движения грациозно стряхивали легкие, искрящиеся капли воды на землю. До детского ликования меня умиляла эта красота и наше дружеское уединение, то, как Вы читали мне стихи из потрепанного, в мокрых дождевых каплях сборника, а я наблюдал за прозрачными струйками, стекающими по бледным щекам и собирающимися в уголке пухлых губ. От одного воспоминания меня бросает в жар. Не исключено, что это просто повышение температуры, но Вы-то знаете, мой дорогой, что ее мы уже не ощущаем, она стала частью нашего существования.       И раз уж мое смущение от подобных воспоминаний и, в то же время, желание их же столь велики, позволю себе вспомнить самое яркое из них. Я уверен, что оно Вас тоже не оставляет равнодушным. Ведь, Намджуни-хён… мы любили друг друга той весной. Только не рвите в клочья, не сжигайте сейчас это письмо! Просто вспомните ту волшебную ночь, когда, оставшись в моей комнате и не пойдя за паужином, мы питались поэзией. Ваш глубокий, красивый голос струился по воздуху, отскакивал от стен, исчезал в открытом окне и таком же открытом сердце. Моем сердце.

«Что есть любовь? Безумье от угара.

Игра огнём, ведущая к пожару.

Воспламенившееся море слёз,

Раздумье - необдуманности ради,

Смешенье яда и противоядья.»* - гласил Шекспир вашими устами. На последних строках Вы задумались, глядя вдаль на «заснеженные» холмы. Я понимал, что хён тщательно обдумывает сие суждение, затих, разглядывал ногти на своих руках и водил по ним подушечками пальцев, что делаю всегда при ожидании, не отдавая себе в этом отчет.       Как сейчас помню, Вы повернулись ко мне, и я увидел в ваших глазах пылающий, нездоровый, с сумасшедшинкой огонь. Невероятное зрелище: бледное, словно фарфоровое, лицо с чуть заметным розовым румянцем на яблочках щек, полуоткрытые, красивой формы губы, манящие пухлостью и, как ни странно, синеватым оттенком и этот взгляд из-под испещренных тонкими реками капилляров век! Я удивился и даже слегка испугался тогда такой резкой перемене вашего настроения, о чем и спросил: «Намджун-хён, Вы в порядке?» На что Вы лишь ярко улыбнулись и чувственно на выдохе повторили: «Раздумье – необдуманности ради!!!». От этих слов и того, как именно были они произнесены, я четко почувствовал учащение пульса - столь привычное уже долгое время, оно давало мне понять, что достигло частоты не менее 130-ти ударов в минуту. В следующее мгновение ощутил холодные, слегка влажные ладони на своем лице и зажмурился, ожидая ваши, так стремительно приближающиеся, губы.       О, сердце при этих воспоминаниях повторяет и сейчас фокус того вечера…       Губы… Они были мягкие, прохладные. Я затаил дыхание и не мог пошевелиться, в то время как Вы, будто бы распробовав, целовали меня все увереннее. Не могу скрыть - каждый сантиметр кожи лица и шеи, которого касались ваши уста, казалось, пощипывал, покалывал, горел и жаждал ощутить их прохладу вновь.       Время тягучей, вязкой субстанцией близилось к полуночи, когда Вы, резко меня отпустив, в полурасстегнутой рубашке, помрачневший схватили книгу и стали превращать ее страницы в клочья. Распинав ворох бесполезной бумаги, принялись ходить из угла в угол с жаром в голосе, закаляющем сталь, говоря о «целомудрии как благодетели в нашем случае - когда дух и тело не в ладу», затрагивая не только общий недуг, но и «помешательство, коим только и можно объяснить патологическое чувство, унесшее остатки здравомыслия».       Я же в это время забился в угол кровати и внимал вашим речам. Просто слушал, не соглашался, не перечил. Вы, как маятник, гипнотизировали меня, но, не успокаивая, а наполняя все большей тревогой. Под конец я уже ничего не слышал, только содрогался от беззвучных рыданий. Ведь думать о том, что то чувство к Вам, которое цвело внутри меня – безумие, слишком больно и страшно.       Подхваченный с пола пиджак, звук быстрых шагов и широкая спина в захлопывающейся двери – это последнее воспоминание о Вас, Намджуни-хён.       Вы в спешке уехали рано утром, даже не простившись. Оставшиеся дни в санатории прошли под серым небом, природа была, будто отражением меня, и в течение нескольких дней ливневые дожди оббили и осыпали все цветы с деревьев, усеяв землю их мертвыми, мокрыми телами.       Знаете, в этом году, говорят, будет Хана-Биэ**. Я этому несказанно рад, потому что не хочу видеть увядание этой сказочной красоты, напоминающей мне о Вас. И в момент приближения часа, когда «из семени тайны и тлена созреет семя жизни и понимания»***, я посмотрю в распахнутое окно, утону в облаке из лепестков и вишневого дурмана, принявшем ваши черты и протянувшем мне руку. Вашим голосом зазвучат слова: «Чимин-и, друг мой, не бойся, мы еще обязательно встретимся», и я уйду, мечтательно улыбаясь.       Это будет совсем скоро…       Доктор задумчиво выстукивает мою грудную клетку и сетует на то, что я не слушаюсь и выхожу на улицу в непогоду, хотя мы оба понимаем, что мое послушание ничего не изменит. Я уже с трудом передвигаюсь и меняю карманные платки каждые полчаса. Доктор совсем недоволен. Он думает, я собираюсь подпортить репутацию его заведения. Но ничто не сможет повлиять на то, что люди не перестанут стремиться приехать в волшебное, уединенное место, тонущее в миллионах вишневых деревьев, в предгорье, и попринимать всевозможные оздоровительные процедуры. Конечно, нет.       Когда Вы получите письмо, я буду уже за чертой. Хочу попросить Вас не беспокоиться и не жалеть обо мне, хён. Я прожил этот год с воспоминаниями о Вас, счастлив и благодарен, что Вы посеяли во мне такое высокое чувство. Трепетом в сердце и волной неги оно живет сейчас и растекается в каждой клеточке моего изможденного, ослабленного туберкулезом организма.       Намджуни-хён, мне хорошо… А по коже снова мурашки от сладостных воспоминаний. Я люблю Вас.       Прощайте. Март, 1895 г.