Хотя нет, начало.
Это только начало.
— Как бы мне не нравился твой голос, — он садится сверху, сжимая ногами мои измученные, налившиеся кровью бедра и опускается, утыкаясь носом в шею, — я буду рад, если отдохнешь и прибережешь его на последующие встречи. А сейчас предлагаю начать, — он облизывает шею, ведет шершавую дорожку к ключице и больно закусывает выпирающую кость. Но я театрально молчу. — Твоя кровь такая сладкая, не смотря на соленный привкус пота,— он приподнимается, откидывает голову назад и ерзает языком по своим испачканным в крови губам. — Уникальна. — Зачем тебе все это? — изредка голос пропадает, но суть он улавливает. — Я хочу, чтобы ты был только моим. Хочу, чтобы ты зависил от меня. Хочу, чтобы любил только меня. Только мои кнуты и пряники. — Хуй тебе, больной ублюдок. Я никогда твоим не буду, — поворачиваю голову, ранее лежащую на боку, смотрю прямо на него с вызовом и усмехаюсь. — Человеческое "никогда", "навсегда" — иногда всего лишь секунда, — он снова сокращает расстояние между лицами и убирает тыльной стороной руки выбившиеся пряди. — Я буду ломать тебя и тебе будет мало. Вот увидишь. Он прижимается вплотную, лицом к лицу и это настолько больно и мерзко, будто он пытается вжать меня в себя, впихнуть в свою сырую душу и заполнить дыру. — Я никогда тебя не брошу, — шепчет и целует резко, нагло проталкивая язык, старается проскользнуть казалось бы в глотку. Исследует каждый дюйм, проходится по зубам и выныривает, оставляя обильную, серебряную нить слюны. Резко переворачивает меня, приподнимает за волосы и задерживает навесу, пока вторая рука ловко застегивает ошейник на юношеской шее. Как оказалось позже, ошейник толстой цепью давно был на изголовье кровати, вот только я не заметил. Теперь точно выгляжу жалко — его излюбленная игрушка. Он встает с меня, предварительно больно давит на макушку, вжимая в подушку. Смеется и я слышу тяжелые шаги, которые удаляются в сторону шкафа. Скрипучий звук, режет по рецепторам и что—то звонкое, явно металл. — Я все свои игрушки люблю, но эту больше всех, — кровать снова прогибается под его весом и Пак вновь седлает мои бедра. Чувствую свободу: руки наконец свободны, он разрезал веревку и я раскидываю их по обе стороны от лица, тяжело и облегченно вздыхая. Он молчит, не шевелится, явно дает возможность приподнять голову, прогнуться в пояснице и осмотреться. Так я и делаю, все по его правилам. Сначала смотрю на пальцы, что ноют запредельно: налились карминовым оттенком, чуть сливовым отдают и опухли. Лицо непроизвольно корчится от боли, но особо вида не подаю. Мое внимание привлекает шкаф: там, сквозь толщу темноты, я вижу игрушки, про которые он говорил.Меня захлестывает паника.
Ножи, плети, наручники, повязки, вибраторы разных рамеров и еще полная дичь, которая будет: на мне...ВО МНЕ? — Блять, — я брыкаюсь так неумело, так по—детски, что бархатный смешок проскальзывает где—то над ухом, — а ты думал мы чай из фарфоровых чашек с медведями пить будем? Какой наивный. Я даже ударить его не могу, не получается. Он пользуется этим, хватает мою майку и разрезает ее, тоже самое проделывает и с боксерами. Все остальное он снял, когда я была в отключке. Как любезно с его стороны. Зарывается рукой под ребра и перерачивает, подминает под себя, давя на запястья. — Я не хочу, не хочу, отпусти меня, — в голову давно ударила истирия. Мотаю головой, а он не обращая на этого никакого внимания, приковывает наручниками к изголовью и снова бьет по челюсти. Я все делаю по его правилам. Мыслю примитивно и он этим нагло пользуется, иначе как объяснить глупое мотание головой и наручники на руках? — Не хочу использовать на тебе искусственные члены, но будешь себя плохо вести, придется, — он снова впивается в губы. Целует слишком пошло, смазанно, а затем идет ниже и ниже. Скользит лезвием ножа к ложбинке на груди, чуть давит на белоснежно чистую кожу, давая ржавым змейкам выпутаться наружу. Он сделал это специально, чтобы показать, насколько у него острые ножи. Показать, чтобы особо не брыкался. Дальше идет к впалому животу, где ютится покров сухих мыщц и слабого пресса, целует и хоть мой разум и кричит, тело практически не сопротивляется, лишь изредка посылает импульсы и я выгибаюсь. Без особо энтузиазма просовывает свои пухлые пальцы мне в рот, смакует вязкую слюну, хаотично водит по полости рта и, собрав достаточно, вынимает с хлюпающим звуком, пристраивая пальцы ко входу. Первый входит без проблем, впрочем как и второй, и третий. Я не святой бисексуал — у меня вообще—то личная жизнь кипела до вмешательства этого психа и кажется его это не радует. Не радует, что кто—то смел прикасаться ко мне, к его подопытному. — Шлюха, — он приспускает свои штаны, вместе с боксерками и входит резко, даже не нацепив контрацептив. Ладно секс у меня был по пьяни, возможно под напором простого вожделения и с парнем, которого я никогда прежде не видел. Еще не мало важную роль сыграло любопытство, ведь вопрос насчёт мужских задниц оставался не раскрытым. Ну а здесь, с Чимином, все насильственно и мерзко. В нос особенно остро закрадывается запах мужского выделения и его духов. Морской бриз, который я теперь ненавижу. Трахает быстро, почти вдалбливается, а по щекам текут такие бесполезные слезы. Я почти не дышу — ни звука. А вот он стонет, по—космически сладко. Закусывает пухленькие губки и глаза закрывает, откидывая голову.И когда он стал таким неправильным?
Буквально вчера разил безупречностью — фабричный слишком. Только и знал, что бегать и чай подсовывать, пледом накрывать и котят соседских подкармливать. Как быстро все изменилось? И что послужило причиной?Я?
Определённо.
Сам дьявол локти кусает. Смотрит со страхом на своего конкурента — я уверен. Парень кончает быстро и я благодарен, что не в меня. Чувствовать горячее семя внутри в список желаний не входило. Ничего из ЭТОГО вообще в нем не было. Тем не менее, ничего уже не вернешь и не изменишь. Он изливается на мой живот, и упираясь на жилистые руки — дышит редко. От наслаждения закусывает губы до покраснений, улыбается и почти шепчет — Не смотря на то, что трахался с кем—то, такой узкий. Мне нравится, — я не успеваю следить за сменой настроения, потому что мозги желейные, потому что взгляд расфокусированный, просто потому что. Это все, что он подарил мне сегодня: новую порцию синяков, измученное и грязное тело и полость внутри. — Обещаю, что завтра не будет так скучно, — машет рукой и уходит, вновь оставляя скореженного и холодного, на запачканной кое—где остатками спермы, кровате. И в голову перед отключкой лезет лишь один вопрос: "Если это скучно, то как тогда весело?".