Путь

Антон продрал глаза часов в восемь утра, когда прозвенел будильник. — Господи, лучше бы проспал... — пробубнил Шаст и ткнулся носом в подушку. Он ненавидел эти моменты, когда Антон вчерашний оказывался проворнее и "умнее" Антона теперешнего. Если вчерашний Антон прячет ключи “навсякийслучай”, то Антон теперешний ищет их два дня и бесится, бесится на себя! И курит. Херово, в общем, самому себе подножки ставить. Оттого ещё вчера годной показалась идея будилу завести… Ох, жизнь! Сплошь контрасты и несправедливости. Антоша, не мудрствуя лукаво, доспать решил в душе. Спустив стопы на ковролин, Шаст потянулся, не открывая глаз, и слегка нахмурился. Ему в пятку уперлась какая-то инородная фигня, природу которой Антон наощупь определить не смог. А впрочем, и не старался. Шастун продрал очи и опустил взгляд вниз. Из-под длинной ласты выглядывала чья-то голова. Тоха дернул ногой, и на голове появилась пара чёрных стеклянных зырок, удивленно уставившихся на Длинного двумя безднами. В общем, если бы Шаст мог легко поддаться панике, то уже наверняка поддался бы. Всё равно проверив, на месте ли сердечко, Антон потёр грудь ладонью и, присмотревшись получше, тяжело выдохнул: — Грут. Сука, Арсений... И он засмеялся. Как ребёнок — звонко, полноценно, поскольку одним только фырканьем ему отделаться не удалось. За это утро Тоха пережил почти весь спектр эмоций, однако последняя оказалась настолько яркой и бодрой, что теперь подняться с постели Шастуну вовсе ничего не стоило. Взяв в руку несчастного Грутика, исполненного искренней детской наивности в застывших бездонных очах, Антон долго держал его и крайне внимательно рассматривал. Кого-то Грут ему напоминал. Кого-то знакомого. Того самого, кого видишь каждый день, но особо не вникаешь в образ, ибо незачем. Так или иначе, все мизерные попытки вспомнить закончились общей фоткой в зеркале (общей буквально: Антоха отразил на своём лице удивленную мордочку Грута), которая, конечно, никогда не будет выложена, но сей же час отредактирована и отправлена Арсу в директ с подписью: «Вы, папаша, чего это детьми своими раскидываетесь? Кстать, смотри, мы тут похожи. Мы есть Грут!». Поняли, что произошло? Осознал неосознанно. Кинув телефон на постель, чуть-чуть туповатый Шаст поплелся с Грутом в ванную, посадил его на полочку, пустил горячую воду, сбросил с себя всю одежду. Остановив взгляд на арсовом сыне, Антон выразительно изогнул бровь, строго сказал "Не смотри!" и отвернул игрушку в противоположную от душевой кабинки сторону. Серьёзный воронежский поц. — Ай, блять! — это было единственное, что успел произнести Шастун, стремительно преодолевая свои два метра до контрольной точки пола. Скользкого, покрытого испариной пола. В глазах у парня всё резко потемнело, заискрилось, а от затылка волнами потекли странные вибрации. Антон держал голову рукой, будто вот-вот отвалится, причем неважно, что: рука ли, голова — всё нужно было спасти. Впрочем, нет, голову вскоре стало не так жалко, особенно когда в неё начали проползать мысли типа "О, надо покурить!", "Прям здесь, да", "О, давай на мостик встанем!", "О, может, попробовать резко подняться?", "Ну, вырвет, зато круто будет шо пиздец! Давай". Лежа на мокром полу, орошаемый теплой водяной пылью, Антон пялился в потолок сквозь узкие щелочки век и дышал глубоко и размеренно, как будто и Антон уже не Антон, а Андрей, и над ним не потолок с невзрачными желтыми разводами, а Аустерлицкое, прости господи, небо. Хоть провести в мозгу столь сложную параллель Шастун не имел возможности, зато он смог вспомнить, что создателя армянского алфавита и основоположника армянской литературы звали Месроп Машоц, а генеральным секретарём Чилийской коммунистической партии был видный политический деятель и поэт — Володя Тейтельбойм. — Шастун, ты где, мать твою, шляешься?! — Птица кружил вокруг Антона и Грута, злобно хлопая крыльями и шипя. - Я тебе, блять, говорил, что в девять нужно в холле уже быть!? Тридцать минут уж на моих песочных, хуле! Опаздываем неебически! Не слышишь? Ушибленный что ли, не пойму никак? Наблюдавшие весь этот паноптикум Позов и Матвиенко от уморы ухахатывались до потери себя. Безумный Стас, шаманом скачущий вокруг худощавого тотемного столба, слегка шатающегося и держащего перед собой такого же деревянного и сказочного персонажа, обрушился на обоих со всей пролетарской ненавистью. Ну, а что дереву сделается? Нужно действовать по всем нормам обряда. Стас уже не Шеминов, Стас уже Шаманов... — Ты его ещё пни! Может, разговорится, — задыхаясь, вклинился Армян. — Только с другой стороны, не с той, где уже приложено, ага. В потускневших глазах Шастуна Сергей с Димой слились в один хохочущий сгусток бороды, очков и неуместного остроумия. — Стас, можно тебя спросить?.. — почти сразу после реплики Серго пробормотал Антон. Язык у него ещё заплетался, но Шеминов его услышал с первого раза и после этого даже как-то уменьшился в размерах. Во всяком случае, вокруг Тохи его стало значительно меньше. Антон, не поворачивая головы, обратился к Птице с почти неявным раздражением и даже некоторой опаской. Не хотелось провоцировать пернатого на новый налёт: — Почему ты кричишь на меня за то, чего я не знал? В тот момент к тебе точно подходил Арс, еще шутил про мать орнитоза. Может, ты ему говорил? Просто это всё, что я помню с ночи! Почти. Позиенко (или Мазов, как угодно, так даже забавнее), как один организм, умылись слезами от смеха и теперь лишь завороженно наблюдали. Дело подходило к логичной развязке. — А он тебе не передал что ли? — быстро и непонимающе заморгал Стас в ответ. Антон развёл руками: — Ну, очевидно, нет. Я, наверное, тогда отрубился, а он... ну, не дозвался. Либо не пытался. Хер знает. Шеминов надул щеки и нервозно огляделся по сторонам. Затем опустил глаза на часы. — Погоди, он сказал "мать орнитоза"? — Сергей усмехнулся, обернувшись к Позову. Тот кивнул и одновременно пожал плечами. Матвиенко хмыкнул вновь и наклонился вперед, подозрительно всматриваясь в лицо Шастуна. — С тобой явно случилось что-то, Шастунец. Ты весь какой-то... помятый, но не как обычно. Как будто тебя реально шибанули чем-то. — Так шибанули! — вспыхнул Шастун и, скорчившись от боли, тут же угас. Взявшись за голову, он подался вперед, навис над кофейным столиком и посадил Грута на колено Серго. — Передай папаше, ладно? — В смыс... Эй! Ты куда направился-то? Антон! — хором окликнули его Шеминов с Матвиенко, но Антон, уже заходивший в лифт, так и не обернулся. Он крайне плохо себя чувствовал и понимал, что если не вернется в номер, то упадёт прямо так и здесь, посреди холла. — Надеюсь, он отправился искать скотского Арсения, — прошелестел Стас, что-то активно набирая на экране телефона. — Ну да, — саркастично кивнул Серый, — с этаким энтузиазмом только и делать, что Арсениев искать... — Поумничай, — клацнул зубами Птица, мрачно поднося мобильник к уху. — Бараны. Один уходит, другой вообще не появляется. Зато команда! Шастуна притянуло к полу уже в лифте. Ему показалось, что он теряет сознание, и даже обрадовался этому. Чего ж, правды ради, тревожиться? Оно — сознание — всё равно никуда не денется. А тут появилась уникальная возможность проспаться. Лишь бы головокружение как-то остановить... Пожалуйста, остановись. Антон зажал рот ладонью и стал неспешно поднимать своё длинное тело. Благо, все три стенки кабины были оснащены мощным поручнем, так что хватай — не хочу. Вскоре битва Шастуна с самим собой была прервана: двери предательски распахнулись в тот самый миг, когда Антон всей своей позой отдаленно напоминал ту корягу, за которую однажды умудрился зацепиться носком кеды во время сдачи дистанции по ориентированию в лесу. Да, была раньше и такая дисциплина. И цель — не баран чихнул: за честь школы! За честь школы... морда в кашу, колени тоже. Незабываемо. Выбегая из леса и вытряхивая из волос белок, Антон тогда твердо сказал себе, что больше сюда вообще никогда "нахерблять" не сунется, порвал "ебаноотхлебано" карту и в тех же кедах размера сорокового раздвижного бодряком усвистал на сцену, в кывээн. — О, Шаст. Здесь вообще-то запрещено купаться. Сверху вниз на Тоху, склонив голову набок, удивленно и, кажется, встревоженно пялился Арсений Попов. Шастун, не прерывая тяжелого процесса поднятия себя с пола, утробно захрипел. — Согласен, — кивнул Арс, — не самая удачная шутка. Но я могу лучше! — с этими словами он шагнул к Тохе и придержал его за предплечье. Только тогда Шаст смог встать на ноги, но выходить был вынужден с Арсюхой в обнимку. Покинув лифт, актёр осторожно прислонил Антона к стене и, лишь слегка поддерживая коллегу за плечо, чтобы тот снова не скатился вниз, решил ответить на тринадцатый звонок от Шеминова. — Антон, — шепотом позвал Шастуна Арс, оторвав трубку от уха. Из динамика теперь стал отчетливо слышен непонятный шум, как будто на том конце кто-то включил ускоренную запись речи Фюрера. Тоха поднял мутный взор на Попова и вопросительно изогнул бровь. Впервые это оказалось столь болезненным жестом. Как ему всё лицо не перекосило? Неясно. — Фотка с Грутом — зачёт! — широко улыбаясь, сказал Арсений и подмигнул. Шаст благодарно кивнул в ответ, прикрыл глаза, резко запрокинул голову и в тот же миг утратил все точки опоры: стена выскочила из-под спины, а ковролин на полу оказался чересчур скользким для шастуновских ног. Свет померк.