Путь

“Пусти меня, отдай меня, Воронеж: Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или вернешь,— Воронеж — блажь, Воронеж — ворон, нож…” О. Мандельштам Апрель, 1935       Импротренинг протекал динамично, что не могло не радовать всех актёров. Командный дух был как никогда высок. — Антоха, назови Арса одним наречием, чтоб вот в самую суть попасть. — Чё за задание такое, — захохотал Антон и потерянно развел лапы в стороны. — Наречие — это когда "как"? Я неумный чуть-чуть слишком. — Когда "как", — подтвердил Попов, замерев в волнительном предвкушении. — Вот у нас всех действительно когда как, — изящно зашел Шаст, — а у Арса всё всегда графно! Арсений погладил себя по груди и прислонился к антохиному плечу, вероятно, в знак благодарности за столь лестную характеристику. Шастун успел его немного приобнять, но вышло это весьма небрежно: Арс быстро ускользнул.       Смена задания. Все в одном кругу — три, два, один: "Три вещи!"* По традиции начинает Антоха. Подавшись вперед с хлопком, он отправляет импульс Армяну, а вместе с импульсом — закономерный вопрос: — Три вещи, почему ты ходишь голым по маршрутке? — Печка фигачит очень сильно, никто не захотел открывать окошко, мне так проще привлекать дам, — со странным украино-армянским акцентом отвечает Серго и тут же отправляет импульс Димасу: — Три вещи, которые ты снимешь в космосе? — Очевидное дело: свой космический корабль, чернеющую пустоту вокруг и трусы. — Трусы оставь Матвию, — подметил Шаст. — Я их шаттлом отправлю. Антоха, — Поз делает шаг и хлопает ладонями, — три вещи, которые ты терпеть не можешь в Арсе? Антон поджал губы и скосил на Арса. Это было настолько быстро, что никто фактически не заметил, кроме Позова. Условие было смотреть в глаза всегда, когда отвечаешь. — Отсутствие изъянов, он красивее меня, трусы. — Это потому что они красивее тебя, — улыбнулся в пол Арсений. — Ребят, ну, тут даже причины не нужны, — пожал плечами Антоха и поменялся местами с Матвиенко, опрометчиво вытолкнув его в центр круга. — Выходите, молодой человек, будете орать. — Вам нужно орать сейчас? — заинтересованно выглянул из-за шторки Стас, говоривший все это время по телефону. — Разрядка нужна, — кивнул Арсений, разминая пальцы. — А потом по форматам. — Блин. Сейчас, погоди, — сказал Шеминов в трубку и со словами “можно, черти!” спешно покинул площадку для тренинга. Проорались, однако, знатно. Серго не любил этот тренинг, но понимал, что как раз ему это необходимо. Энергия копится, а не выведенные за время концерта остатки так и сидят под ребрами, давят на легкие. У Матвиенко крик “открытый”, не очень долгий, но сильный, немного шероховатый. На ногах он стоит крепко, уверенно, руки сжаты в кулаки и чуть-чуть отведены назад. После, выходя из круга, он едва ли чувствует головокружение. Так, может, один раз в ногах запутается и всё. Обязательные аплодисменты за смелость в завершении. На контрасте с ним идет Антон. Он мог бы быть славным солистом какой-нибудь хардкор-группы. Выше, чем у Серго, надрывный, хрипловатый от постоянного курения, пассивно-агрессивный, “разрывающий” крик. Кулаки Антохи сильно прижаты к груди, туловище наклонено вперед, как будто Шаст в эту секунду мучается от страшной боли. Возможно, и мучается. Все немного теряются, когда он выходит в центр и начинает очищаться. Делать это он может долго, а в дело вкладывается по полной. Один раз его не могли остановить, и он рвал глотку двадцать секунд безостановочно, пока самостоятельно не изволил прийти в себя. Этакий “взрыв в темноте”. Сейчас он не превысил планку и продержался секунд пять. Тоже порядочно, надо сказать. Голова после кружится страшно! Но пять не двадцать, так что уронить тушку на пол возможности не представилось, и Антон, слегка покачиваясь, поплелся с середины круга под закономерные аплодисменты. Дима Позов не нуждался в такой разрядке часто, но сегодня решил поддержать коллектив и заодно провентилировать себя. Когда он выходит, все понимают, что вот он — гармоничный человек. Он в крик вкладывает что-то заведомо отличное от агрессии, боли, злости на кого-то или на себя. От этого крика не рвется сердце, под него скорее хочется броситься в атаку. Тело прямое, плечи развернуты, ноги стоят так, чтобы никуда не накренило. Казалось, для него это задание словно шанс восполнить запас энергии в окружающих, и только. Такова позовская природа. Арсений — актер. Самый энергетически прокачанный. Если Антон шарашит наотмашь, не жалея себя, то Арс, обратно, себя слушает. Долгое время имея дело с тончайшими материями (special thanks to Омская театральная академия), он извлекает из себя только то, что ему необходимо извлечь, и не истощает всего себя в порыве. Истощает, конечно, но лишь на определенном уровне, в определенном месте. Арсений никогда не выделывается во время сего процесса, потому как ведет диалог непосредственно с самим собой, но порой жесты кажутся несколько театральными. Чаще же всего он перекрещивает руки на груди, хватается пальцами за свои плечи и, раскачиваясь, ждет, пока нарастающий звуковой импульс, исходящий от остальных, не подействует на него. Кто прошарен, тот может, чего доброго, заметить в движениях Арса элементы из суфийской практики. После вводного тренинга перешли к форматам. Но не сразу. Вернулся Стас. Когда он вошел в помещение, то увидел следующее: Серго отчаянно пытается встать на руки, Поз пытается не уронить и уронить его одновременно (тогда он переживал страшную борьбу двух крайностей), а Арс, запрыгнув Антону на спину, кусает его за покрасневшее ухо. — Чё тут… Ай, ладно, — махнул рукой Птица. — Ещё узнавать, с чего все началось. Давайте, черти, работаем! Форматы.       Оба концерта прошли славно. Антон не ощущал себя опущенным и ни разу не захотел смыть себя в унитаз, как было в предыдущем городе. На фотосессии Арсений наблюдал за парнем с тем же вниманием, но был спокойнее прежнего: Антоша доволен собой. Он приятно щурился, улыбался смело, широко, обнимал и смешил барышень, не забывая переговариваться с Димой и Сережей. Вскоре он встретился и с Арсением. Тот подмигнул длинному и осторожно помахал одной кистью. Шаст засмеялся и помахал в ответ. “Так-то лучше” — подумал Арс и в полном удовлетворении вернул счастливый взгляд в объектив. Вскоре Арс начал понимать, что его веселость куда-то постепенно исчезает и уступает место тотальной неопределенности. Как-то так вышло, что он остался совершенно один. Сначала ему пожал руку Серега. Затем Дима. Потом Стас, показав на карте отель, где можно разместиться на эту ночь. В конце лишь подошел Антон, обнял замешкавшегося и потерянного человека с печальными глазами и, отпустив его, ускакал прочь. — Блин, ну и дела… — сдавленно повторял Арсений, покачиваясь на качелях в подсвеченном дворике весьма уютного мини-отеля на окраине града Воронежа. Рядом — настоящий лес. С неба пухлыми клочьями опускался снег. Ветер давно как стих. — Брат-Воронеж. Куда ты всех растащил? И меня зачем проворонил? — Арс шмыгал носом и пристально щурился на небо. — “Воронеж — блажь”... — Арсений достал телефон, захотел набрать Антона. Да ведь он же с семьей. Дима и подавно. Серго ему нечего было предложить, тот и умотал по делам, возможно, сердечным. Попов цокнул языком, отключил мобильник и, резко откинувшись назад, рухнул туловищем в сугроб, оставив ноги на качелях. — “Воронеж — ворон, нож”. Конечно, не думать о “тяжелом и вечном” в стремительно тающем под твоими пока еще горячими ладонями снегу, да еще в одиночестве, было невозможно. Что касалось Арсения, так он себя вовсе изводил. Он знал и помнил, кто такая Ира Кузнецова. Вот и сейчас, сложив покрасневшие руки на груди и скрепив их в замок, Арс помнит о ней. Или тихо поминает. Сознание вбрасывает весьма жестокие картины, выводя их из всех прежде полученных впечатлений. Попов жмурится, затем долго пялится в бурое небо. Снежинки с потрескиванием тлеют на искусанных губах. Ресницы и брови местами поседели. “Почти все мои коллеги — местные, аборигены. А я тут с качелей упал намеренно”. Ира, Ира… Да что он помнит о ней? Пухлые губы, большие глаза, смоляно-черные ресницы отбрасывают тень на смуглые щеки. Порывистая, весьма жесткая, указательный палец виден чаще просто открытой ладони. То есть, запрещать и указывать привычней, чем приветствовать и относиться. Арсения продернуло ознобом от затылка до пят. Он восстал из сугроба, не желая быть погребенным под этими мыслями, но шарахнулся лбищем об самый главный вопрос, просящийся всякий раз, и вновь тихо улегся в продавленный снег. “Почему. Почему?” И вот опять Арс вынужден отвечать образом Антона, улыбающегося, обнимающего девушку сзади. Вот почему. Он её видит и чувствует! Наверное. Иначе зачем? Арсений встал из сугроба и, не отряхиваясь, вышел за ворота. Дорога была узкая, но через каждые пять метров торчал фонарный столб, так что была видна каждая снежинка, пролетающая перед носом. Арс шел посередине дороги, спрятав руки в карманы, и бормотал один страшный, леденящий душу мотив, запомнившийся ему еще там, в детстве: — Из дома вышел человек С дубинкой и мешком И в дальний путь, И в дальний путь Отправился пешком. Он шел все прямо и вперед И все вперед глядел. Не спал, не пил, Не пил, не спал, Не спал, не пил, не ел. Дорога кончилась, превратившись в узенькую тропку. Человек остановился. Вместо фонарных столбов над ним нависали черные стволы дерев. Зловеще. Красиво. Никаких тебе искусственных лун и фонарей. Арсений пожал плечами и пошёл дальше, угрюмо глядя себе под ноги и продолжая тянуть мрачный хармсовский мотив: — И вот однажды на заре… Нет, — Попов остановился и сделал один длинный шаг, — в полутьме! И вот однажды в полутьме Вошел он в темный лес. И с той поры, И с той поры, И с той поры исчез. Но если как-нибудь его Случится встретить вам, Тогда скорей, Тогда скорей, Скорей скажите нам. Лес делался гуще и мрачнее. Арс поглядывал по сторонам, но с каким-то отчаянным равнодушием, мол, “все воронежские волки сейчас заседают в воронежских гетто, значит, неприятностей быть не может”. Ему было настолько все равно, что если бы его, такого уверенного, увидел Хармс, то он… отправился бы за ним. Время тогда было трудное, что уж. Вдруг зазвонил телефон. Арсений сначала подумал, что это не у него, даже поверил в это на несколько секунд. “Как это может быть, если я исчез…” Однако непослушная рука сама вытянула мобильник. — Только быстро, я один и очень занят, — бросил актёр, широкими шагами измеряя пространство между одной и другой елями. — Ой, прости, — донеслось из трубки. — Я спросить хотел, может, ты хочешь на ночевку ко мне? Я не знал, что тебя совсем одного оставили, думал, ты с Серегой будешь. Арсений остановился и осмотрелся вокруг. Своих следов он уже не видел, кроме, конечно, тех, что остались между двумя стволами и еще напоминали ему о том, что у него есть ступни. — Ну, вряд ли это теперь осуществимо. — А где ты? Я могу тебя забрать. Скинь метку! На втором плане выступил женский голос, очередью повторяющий одно слово — “нет”. Арс, расслышав это, усмехнулся и пожал плечами. — Не стоит, дружище. Завтра как-нибудь увидимся. Все равно еще день свободный. — Ну да… Ладно. Спокойной ночи, Арс! Прости, что так вышло. Я бы тебя с собой… Завтра точно…! — Пока, Антон. Пока.