Путь

Запыхавшиеся, изрядно уставшие, двое смотрели друг на друга, не отрываясь. Только что они сбежали со сцены и две минуты неслись по коридору в единственный неосвещенный холл. Теперь каждый, прислонившись спиной к своей колонне, стояли один против другого и пытались не угаснуть на полпути, рвано дыша. — Арсений… — Я? Шаст дёрнулся в нервной усмешке. — Ты! Чучело. Я волнуюсь за тебя. Волнуюсь, как за себя никогда не волновался. Но в то же время ощущение, что я тебя чем-то угнетаю, не отпускает и прожирает во мне ебаную дыру. Объясни, Арс, как так получается? Может, ты что-то об этом знаешь. — Не знаю. Антон сорвано засмеялся. Арсений глядел на него исподлобья и улыбался чуть-чуть. — Я правда не знаю. Шаст поджал нижнюю губу и отвёл взор к окну. Он думал. А думать ему нужно быстро, иначе пространство меж ними схлопнется, и Тоху вновь вздернет на крюках непонимания. — Тогда так, — решительно выступив на середину между своей колонной и арсовой, Антон развел руки по обе стороны и тут же с хлопком уронил их. — Арсений. Я отныне бессилен понимать, чего ты хочешь. Надеюсь, ты чувствовал это, когда мы делали с тобой формат. Стас наверняка сто раз пожалел о том, что поставил нас вместе. Пожалуйста, Арс, я прошу тебя здесь и сейчас: сделай уже то, что хочешь. Слово, жест — что угодно! Чтобы этот нескончаемый поток пиздеца, наконец, обрёл хоть один нормальный знак препинания. Вот он — я. Попов ощутил, как сердце его пропустило удар, и прислонил ладонь к груди. Его голова и шея налились жаром и даже слегка покраснели не столько от бега, сколько от чувства свободы и при этом огромной ответственности за любое своё действие. А ведь правда. Вот он. Весь перед ним. Красивый и открытый. Терпеливый, заботливый, понимающий и при этом искренне не понимающий. Ноги его слегка дрожат, плечи подергиваются. Казалось, ещё чуть-чуть — и он заплачет, но на самом деле лицо его было лишь слегка искажено обидой, все остальное доделали небрежные блики ночного города из окна. Нет, всё развивается слишком стремительно, слишком! Не по сюжету, неправдиво, не в меру. И Граф мучился, ибо оказался прижат и скован бездействием. — Арс, — вновь позвал его Антон, изрядно посуровев. — Снимай маску. Сейчас же. Попов дернулся вперед, но тут же себя оборвал. Он чувствовал себя зверем пред жертвенной добычей, находящимся под натиском морально-этических терзаний. — Ты вряд ли к такому готов, — ответил Граф, как будто самому себе. — Не хочу, чтобы тебя разобрало… — Перестань делать театр, Арс. Хоть на секунду! Не обо мне ты сейчас заботишься. — О тебе… — Нет! Не обо мне. Если бы заботился, то поделился бы, отчего тебя так ломает. Антон был настроен вытащить из Арсения правду всему правдами и неправдами. Антон готовился к уловкам и ухищрениям со стороны как Попова, так и себя, хотя юлить у него никогда в привычке не было. Он смотрел на Арса, как на само собой разумеющееся, давно знакомое разочарование, которое, чтобы что-то сделало точно и прямо, должно быть на это подбито. — Антош… — Арсений, помассировав висок, скрестил ноги и заложил руки за спиной. — Когда нас что-то гнетёт, мы всеми силами пытаемся уберечь от этого тех, кто нам дорог. — Да, разумеется. Но ты не уберегаешь, Арс. Ты свою боль вскрываешь где-то внутри и в то же время демонстрируешь это всякими неестественными выпадами, вроде как сегодня было. Пока я леща не дал, ты был убеждён, что на сцену не выйдешь из-за какой-то обиды. Но, всякая поебень, которую мы делаем неосознанно, — это вполне нормальная реакция организма на самооперирование — оповещать о том, что внутри что-то не так. А ты, как я понял, думаешь, что умеешь это скрывать. Нет, Арсюх. У тебя всё наружу. Всё. Ты вывернут наизнанку. На последней фразе Арс перестал усмехаться и замер. Шастун выжидающе щурился. — Сейчас молчание и скрытность ранят куда больше, чем правда, Арсений. Я знаю, ты не готов. Но я тянуть не намерен. Иначе мы с тобой вместе кукухой поедем, и вся наша империя разом рухнет. Мы, как бы это сказать… важные звенья в коллективе. Так бездарно просирать дело всей жизни не хочется. Мне — точно нет. Остальным, полагаю, тоже. Граф нахмурился и провёл зубами сначала по верхней, а затем по нижней губе. — Я волен делать, что угодно? — спросил он украдкой. — Что угодно, — быстро ответил Антон. — А границы дозволенного? — Нет никаких границ. Дозволено сделать решительный шаг навстречу и объяснить всё, как есть. — Похоже на блеф… Шаст хотел было взъесться на Арсения, но удержался, ограничившись недобрым оскалом. Граф, завидев это, откинул голову назад и, глядя пристально на Антоху, сделал как бы небрежный шаг вперёд. — Всё, что угодно? — Что угодно. — Без границ? — Без. — Ты уверен? — Убеждён. На последней фразе Арс оказался в нескольких сантиметрах от Шастуна. Оглядев его от шеи до кончиков волос, спадающих на лоб, Граф сощурился невольно и стал насвистывать мелодию. Вскоре мелодии сопутствовал и танец. Арсений танцевал фокстрот, отщелкивая от себя пальцами и пятками всякую ответственность, к которой его так стремился привлечь Длинный. Антон же смотрел на это и понимал, что дружище явно не в себе. Впрочем, Шаст, тебе ли не знать, кто есть этот фигляр в рваных джинсах, движущийся по гладкому, сверкающему покрытию, словно Спаситель по воде? — Арс. Арс, — пытался дозваться Шастун. — Ты как ребёнок, вот те крест! Арсений развел руками и два раза раскрутился на одной лишь пятке, так что хвосты мантии, привезённой ещё из Воронежа, поймав потоки воздуха, взлетели на них. Шаст молча подошёл к колонне так, чтобы его стало совсем не видно. Видеть Граф даже не старался. Лишь после гулкого хлопка и бряцания браслетов Попов немного опомнился и обернулся на звук. — Мать твою… — раздалось за колонной сдавленно. Арс неслышно зашёл за угол и увидел Антона, прижимающего правую руку к груди и чуть-чуть трясущегося. — Пожалуйста, Арс. Расскажи мне хоть что-нибудь, хоть что-то! Что произошло с тобой сегодня на сцене, почему, хотя бы одну причинно-следственную, — тянул свою жалобную песню Шастун, сползая спиной вниз по колонне. Рука невероятно саднила. Очевидно, будет добрый синяк, может, гематома. — Просто скажи, и я отстану, если захочешь, насовсем. Но ты ведь не захочешь, правильно? Арс, замерев, страшно пялился на Антона. Он был весь, как из сна. Слабый. Уязвимый. Доступный, прости боже. Вот он, подойди, потрогай! — Я сплю? — спросил Попов и осторожно присел рядом с Шастом на корточки. — Слушай, ну, я тоже последние несколько минут об этом думаю, — пробубнил Антоха в руку, покрасневшую и изрядно вздувшуюся, — но проверка показала, что здесь — ещё пока больно. Парень потыкал в побелевшие костяшки и зашипел. В ту же секунду Граф перехватил кисть и обнял своими ладонями-ледышками. Как он так быстро остывает — и черт не разберет. Держа в руках бедную длань, Арсений старался не гладить и не тревожить её попусту. Антон глядел на него с явным вниманием и ждал вердикта. Или действия. “Осенит тебя или нет?” Антохин интеллект, несмотря на напускную, “игровую” тугодумность, позволял схватывать множество разных хитросплетений и читать то, что напрямую в условиях не дается. С “напрямую” у его лучшего друга и товарища Арсения, по странному совпадению, было совсем что-то не очень. Однако с врожденной мозговитостью к Антоше от природы пришла еще одна характерная черта — стремление к “спасательству”. Это, конечно же, про эмпатию, руку помощи и обратную связь по деяниям, а не наставлению на истинный путь. Антон не учитель и не фанатик. Он — человек. Чувствующий, думающий, внимательный. И всецело этим пользующийся в равной мере. Арсения ему читать сложно, но, как говорится, “коль захочешь, не так раскорячишься”. И Антон корячился. Старался изо всех сил и даже понимал. И видел, насколько это Арсу важно, насколько ему ценно иметь человека вот здесь и сейчас, который ещё и принимает, и понимает. Все мы хотим быть любимыми, понятыми и принятыми — как факт. Даже отшельник желает быть принятым и понятым. Только не людьми. Антон ждал долго, вобрав в себя всё терпение, которое у него только оставалось. Он старался не гипнотизировать Арсения, чтобы лишний раз его не сбивать, и даже не шевелился. Согбенные ноги уже начинали затекать. Опустив голову, Шастун сильно сжал зубы и зажмурился. Спазм выстрелил в икроножную мышцу, но Антоха пытался справиться с этим не меняя положения. — Антон, — вдруг раздалось у него над ухом. Шаст тогда всем существом обратился во внимание, хотя виду не подал, — я ценю нашу с тобой дружбу, — сказал Арсений низко и… уверенно. Видно, не зря столько думал. — Помню, ещё до тура ты спрашивал у меня: “Арсений, Граф, отчего Вы в письмах ко мне “Ты” с буквы заглавнейшей пишете?”. Я тебе, к сожалению, ответил что-то и забыл, что. Почти уверен, что отбрыкнулся каким-то абсурдом, за что прошу простить. Попов в то же мгновенье оказался лицом к лицу с Антоном и положил ладони на сведенную спазмом ногу. Шастун привалился к колонне совсем вплотную и проехался по ней оставшиеся десять сантиметров до пола, вытянув многострадальную конечность вперед. Арс тут же схватился за носок кроссовка и осторожно стал давить вперед. Антоха зашипел недовольно и даже пророкотал что-то матерное, пока Граф не продолжил: — Я обращаюсь на “Ты” с заглавной буквы только к Тебе, дорогой Антон Шастун. — Почему? — через силу спросил Тоша, потирая мышцу. Арс отогнал его руку и начал растирать сам. — Потому что ближе человека у меня нет. Потому что я тебе предан и верен. Возможно, даже слишком. — Хорошо. Что я такого сделал? Арсений посмотрел на Антона удивленно и даже несколько потерянно. Эта фраза разом обесценила всего его слова, на которые он не мог себя раскрутить минуты три, а в общей сложности — года два. Шастун увидел эти глаза и чуть не развалился от стыда, и лицо его исказилось в печальной гримасе. — Боже, прости… — выдавил он. — Я так устал. Устал, Арс. Большой мужик, а ною, как девчонка… — Ничего, — Попов погладил Тоху по коленке и, подползши к нему, с кряхтением умастился рядом плечом к плечу. — Я вообще дед, а ною постоянно. Шаст усмехнулся сквозь болезненную, тягостную усталость. — Я ценю и считаю важным всё, что касается тебя, Арс. Я очень удивился, когда при первой нашей встрече ты вел себя так, словно знал всё наперед, а меня вообще читал, кажется. Оттого ни базовых тебе притирок ебучих, ни тебе непоняток. С Серёжей было в разы сложнее. — Ненавижу притирки, особенно по шаблону, — отозвался Арсений. Он вернулся в то время, когда его карьера актера-импровизатора только начиналась, и вдруг не в меру посерьезнел. — Как дела? Как жизнь? Дети? — Ага. — Фу. Безвкусица. — Вот. Я помню, что ты мне сразу — в первую же встречу, собака! — предложил прокатиться по коридорам офиса на пеннибордах и всё пел неприличные песни. Где ты их достал, кстати? — Из головы, — смущенно ответил Арс. Повисло молчание. Шастун, опустив уголки губ, шумно вдохнул через нос. — Это что-то новое, — выпалил он, пытаясь не смеяться. — История Хармса получает новое развитие? “Я вынул из головы пенниборд!” — Да нет, просто кто-то русский язык прогуливал. Граф развернул лицо на Антона, а Антон на Графа. — Сука, — одними губами произнес Шаст. По губам Арсений читать умел и даже посмеялся, но взгляда от них оторвать уже не смог. Антон это отметил и повернулся всем туловищем к Попову. Протянув не калечную кисть к нему, парень вытащил из-под горла футболки морской камешек и лишь слегка потянул на себя. Следующие несколько минут Арсений пытался запоминать досконально, чтобы, когда бывает особенно тоскливо, выводить их в фокус. Поцелуй был дьявольски долгий. Такой, что бедного Актера снова выбило из колеи реальности, и от мысли, что это снова оплот больной фантазии, его бросило в слёзы. Он бился в истерике и не мог понять — то ли ему смеяться, то ли плакать. Система восприятия реальности дала конкретный сбой. Он задыхался, прижатый к теплому плечу, и радовался, что ему не хватает воздуха, чтобы заорать во всю глотку. И он выл, протяжно и беспомощно, вгрызаясь в толстовку и иногда задевая плечо. Руками же он хватался за ткань, сжимал до дрожи и тянул на себя, пытаясь разорвать. А Шастуну было плевать. Он был искренне счастлив за Арсения и за себя. — Я горжусь тобой. — За что? Я пытался тебя привязать! Вел себя, как кретин… — Чем? — Клятва на крови. — Мне это ни о чем не говорит. Можешь верить, я и без клятв от тебя никуда не денусь. — Я хотел тебя присвоить себе, Антон. По-моему, это другое. — Разумеется. Горячей щекой взъерошенный, разбитый Арс приник к антохиной ладони. Шаст провел большим пальцем по влажной скуле и запустил пальцы в темные-темные, густые волосы. — Я Тобой горжусь. Попов шмыгнул носом и напряженно ждал чего-то. Антоха, улыбаясь легковерно, опустил руку ниже, проведя по челюсти и остановившись на напряженной, влажной шее. — Поехали-ка домой, Арсений. — Поехали. Благодарю тебя. — Рано. Мне кажется, я знаю, что может тебе помочь. В таком состоянии тебя оставлять я сам себе не позволю.

***

— Я хочу уехать. В Англию. Антон посмотрел на Арсения и мягко потрепал за плечо. — Тебя ничто не может остановить. Ты там за своего сойдешь. Только, ради бога, оденься приличнее! — Опа. Бомжа забыли спросить... — фыркнул Попов, припомнив Шастуну его любимый “Властелин Колец” в переводе Гоблина. Мрак в номере не угнетал ни Арса, ни Антона. Они даже шторы задернули, чтобы совсем ничто не тревожило. Все пространство в тот миг было наполнено свободой и вниманием, и лишь от окна тянуло холодком, который успокаивал дрожащего от накала, а теперь от алкоголя Арсения. Хотя в такси, открыв окно как можно шире, он мог бы уже сто раз остыть. Но Антон невольно того не позволял, коль скоро постоянно гладил и держал Попова, чтобы тот не терялся. И Попов не терялся, имея при этом все шансы. Арс дышал глубоко и легко. В последний раз такое случалось в возрасте двадцати пяти лет. Дальше — клапан забился. — И... сильно ты влюблён, Арсений? Граф, дернув бровями, взялся за бутылку вина и принял прямо из горла. — Ну, нормально. — Нормально? — Шаст усмехнулся. — От твоего нормально я бы повесился. Ты так себя мучил, зачем? Арсений поморщился и пережал горло бутылке обеими руками. — Я мучил, пытаясь обмануть мозг. Совсем не думать не получалось, делегировать и обращать это на кого-то другого — смешно и страшно. Поэтому я туда, ну, с головой… Прожить несуществующее и успокоиться. Будешь? — Граф поднял бутыль вверх. Шастун тяжело вздохнул и, приняв сосуд, отхлебнул винища. Лишь после этого он услышал голос из угла и вздрогнул. “Тебе сколько лет, чтоб так нелепо градус понижать?” Это была бутылка водки. Она говорила из пустоты. Потом парень в испуге посмотрел на Арсения (к слову, лишь слегка пьяного) и успокоился. Он такой взрослый, а ведь тоже нещадно понижает. — В итоге, стало быть, ты проживал и ещё больше разгонялся. — На какое-то время становилось спокойнее, а затем, да, как ты и сказал. Шаст поморщился. — Теперь понятно. Вернее, как… Ты не умеешь скрывать, Арсений. Во всяком случае, уже не от меня. За бесконечным потоком речи и внезапных, спонтанных действий, как тот же танец, к примеру, ты весь очень виден во всех своих переживаниях. Даже когда я лично тебя прижал, ты ведь продолжал шевелиться и змеевничать! И тогда я понял, что на тебя нельзя смотреть с открытыми глазами. — Это защита. — Конечно. Я понимаю, Арс. Защита — это нормально. Но когда начинают защищаться при полной свободе действий, становится жутковато. Меня выбесило и, вот… — Антон показал посиневшую больную кисть с красно-белыми костяшками. Арсений молча опустил глаза на руку и, наклонившись, уткнулся носом в неё. — Выйдя в поле, которое с легкостью можно дотла спалить, я скорее предпочту этого не делать, — сказал он, уже отстранившись. — Чем больше свободы, тем больше ответственности, Антон. Я очень пытаюсь не делать из жизни театр, в котором все весьма относительно и все можно отменить, как игру. И мне сложно. — Я нёс тогда ответственность за все происходящее. Я же сам сказал! — вспыхнул вдруг Шастун, отпустив свой хмель. — За все происходящее ответственность всегда несут оба, а лучше, если больше. Я мог бы тебя там раздеть, и чего бы это мне стоило? Потерянной навсегда дружбы? Прощай, доверие? Это неоправданный риск. — Неоправданный рис, — пробубнил Антон и достал сигарету. — Но ты прав. Ладно. Я тебя сам в эту ответственность вытаскивал. — Ну, вот. Арсений вздохнул и вытащил сигарету из предложенной Антоном пачки. Прикурил от антохиной. — У меня достаточно много страшных диагнозов, Антон. — О чем? О будущем? — О будущем — прогнозы, а я про диагнозы. Шаст нахмурился и выпустил дым. — Это только про тебя или что-то большее о нас? Арсений лишь отрицательно покачал головой. — У меня затяжная депрессия, на фоне которой — расстройство сна, деперсонализация и дереализация в добивку. Я ходил в клинику, клянусь. Когда на меня напала эта чума, я испугался. Мне было только восемнадцать, как я мог себя ощущать? Страх и озлобленность. Далекоидущие планы — в топку. Экономический факультет — всё, что остаётся. Как я до него добрался, честно, не помню. Я понимал мало, лишь то, что своего места в мире у меня нет. Я причислял себя к кочевникам, думал, что весь такой из себя странник-цыган. Странный омский мальчик. Омчик. Жил легко, много кружился, лишь бы не вспоминать о своих недугах. Поэтому меня и пробросило через второй курс экономички и швырнуло в актерку. Я менял и перестраивал все вокруг себя. Расстройство сна не ушло, более того, то, что я делаю сейчас в туре — лишь раззадоривает эту холеру. — Холера, чума... — Шаст так забавно хохотнул, что Арсений неожиданно выпал из тяжелого повествования и весь обратился на Антошу. — Прости, конечно, что разбиваю твою речь, но ты чё, Ведьмак? Попов просветлел и тут же включился: — Мутант из Омска, лихой мясник, трёхкратный чемпион по занудству. Шаст глотнул воздуха, чтобы проржаться, но за секунду до того произнёс: — Поседел после перелёта Москва-Владивосток! Их распирало от смеха, Антон схватился за живот и привалился к Арсению. Тот тёр висок и весьма драматично добил, еле сдерживая приступ хохота: — Ехал поездом. Шаста скрутило, Арса тоже. Оба они теперь представляли собой идеальную самоподдерживающуюся систему. Разбрасывая пепел по ковролину, они тряслись и пьяно хихикали. Тут-то Антон, запустив руку за спину Попову, обнял его и ткнулся лбом ему в висок, когда тот, оправившись от гогота, утирал слезы. — Завтра на Байкал, Арсюх. Завтра хорошо будет! Отдохнём. — Да. Новые фоточки, — поддержал Арс и фыркнул. — Плачешь? — Как говорил мой дед: больше поплачешь, меньше поссышь. Шастун заглянул Графу в глаза. Тот посмотрел на него пьяным, но счастливым человеком. — Огонь ты человечище, Арс! — протянул Антоха и попытался растрясти друга. Тот, растрясенный, кивал болванчиком и улыбался смущённо. — Хорошо, что ты рассказал. Надо было раньше тебя прижать. — Раньше я бы слил! — Хорошо, согласен. Но давай я спрошу, потому что интересно очень: как ты видишь наши дальнейшие отношения? И чего тебе лично от них хочется? — Игра в хотелки? — Арсений из-под ресниц взглянул на Антона и прикусил губу. — Игра в хотелки, — подтвердил Шаст. Арс задумался на пару секунд. Ему долго мыслить не пришлось, ответ сам вылетел у него вместе с дымом. — Меня устраивает, как оно есть. Скорее, ко мне претензии. Ты вот, допустим, открыт, а я достаточно закрыт и… — Арсений замешкался, думая, сказать или не сказать. В итоге, махнул рукой, — и ещё трусоват зело. Антон хмыкнул и, сжав Арсу плечо, осторожно потряс и помассировал его, ощущая под пальцами ключицу. — Хотя, казалось бы… — Да. Я вроде не похож на труса. — Амплуа? — Дивная маска, — кивнул Арсюха. — Очень помогает работать. А работа — отвлекает от болезни. — А.. Я мало представляю, что такое депрессия. Типа как апатия? — Апатия и иже с нею — вот, что такое депрессия. Это когда мозгу чего-то резко не хватает. Ему не из чего вырабатывать гормоны радости, от этого страдает наслаждение. — Даже в сексе? — Секс в данном контексте превращается в спорт. Дело лишь за техникой. Это погано. Механические действия одного человека и другого без каких-либо чувств, блять, да я лучше один… Антон лишь согласно кивнул и отвел взгляд в сторону. — Вот. Почему, спрашивается, я такой весь в работе? — Арсюха всплеснул вялыми руками и затянулся вновь. — Я понял. А расстройство сна? — Вопрос с подвохом, — Арс повернулся к Антону всем туловищем и посмотрел на него в упор из-под темных ресниц. — Когда ты в последний раз видел меня спящим? Не в коме, обгашенный наркотой, а именно спящим? Шастун похолодел и расстроился. Ведь действительно: Арсений постоянно где-то, кроме кровати. Вспоминая прежние туры, парень окончательно догнал. — Пиздец, Арс! Ты же нихуя не спишь! Попов лишь грустно улыбнулся и развел руки — в одной пузырь, в другой сигарета. — Та-да. — И как бы ты это сам описал? — Как… бесконечный тур. Я, бессмертный и не стареющий, застрял в колесе Сансары. Потому что в двадцать лет я уже один раз постарел и, наверное, даже умер. А может, доживаю, кто знает… Антон хмыкнул в ответ и прислонил запястье ко лбу. — Короче, Арсэн. Никогда ничего не делай исподтишка, запомни. Потому что то, как ты это делаешь, во-первых, видно, а во-вторых, неполезно для тебя самого. Арс вздохнул и принял это добрым кивком. — Ты видишь ещё что-нибудь в наших отношениях, что хотелось бы обсудить? Тут Попов задумался. Конечно, он видел. Видел явственно, но не понимал, насколько разрушительно будет в данный момент поднятие сего вопроса. — Меня интересует близость. Я не знаю твоих границ, Антон, но знаю, что они есть. — Как у всех. — Да. И Ты позволил мне сегодня тебя поцеловать. — Так. — Я… могу рассчитывать на это в дальнейшем? Шастун на мгновение провалился, но быстро захлопал ресницами и расширил глаза. — Скорее да, чем нет. — Точно? Антон нахмурился. — Арс! Я говорю «да». Изумительная самоотверженность, не правда ли? Антон пошёл на это не из рыцарства, для него все происходящее по-прежнему противоестественно. Тогда почему? Потому что ментальное и физическое здоровье близкого в адекватных, качественных отношениях — превыше всего. Для этого важно лишь понять, что человек чувствует и чего хочет. А дальше — вербальная синхронизация. Или невербальная. Как говорится, фор хум хау.