Любовь, как в кино

      Субботним утром парни пришли к обоюдному выводу, что если выпить пива немереное количество, то, несмотря на низкую четырехградусную крепость напитка, жуткого похмелья все равно не избежать.       Заглотив по зашипевшей в стакане воды таблетке Алкозельцера для избавления от головной боли, практически до обеда они валялись на широкой Федькиной кровати, пытаясь побороть легкие приступы тошноты и смириться с противным головокружением.       Ближе часам к двум пополудни друзья наконец-то приняли вертикальное положение, намылись, набрились и собрались на ближайший продуктовый рынок. Закупившись необходимыми продуктами, вернулись домой, сообща приготовили немудреный завтрак-обед-ужин и, отобедав, разбрелись по комнатам. Федя выбрал из своей небольшой библиотеки новую книгу и погрузился в захватывающий мир инопланетных монстров. Димка, валяясь на скрипучем диване, воевал со стареньким телевизором. Когда бессмысленная война ему надоела, забрал у друга мак и увлекся ржачными роликами на Ютьюбе. Часа через два он устал от пустого времяпрепровождения и заглянул в комнату Феди. Убедившись в том, что тот не спит, с разбегу запрыгнул на его кровать.       — Поосторожнее, мебель сломаешь, — недовольно буркнул Федор.       Димка сел, скрестил ноги по-турецки:       — Тебе не надоело вонючие книжки читать? — спросил, брезгливо опустив уголки губ.       — Ну, не такие они и вонючие, — ответил Федька, не прерывая чтения.       — Слушай, мне интересно, ты никогда не хотел отомстить Стромилову?       — За что? — удивленно спросил Федор и все-таки отложил книгу в сторонку.       — Ну, как за что? Он же после гибели родителей оставил тебя без гроша.       Федька улыбнулся:       — Нет, я не держу на него зла, наверное, даже благодарен, — посмотрев на друга, пояснил: — К авиакатастрофе он не причастен. Что касается остального, я в то время был слишком слаб и глуп, чтоб удержать в руках отцовский бизнес, кроме того не умел себе ни в чем отказывать. Рано или поздно я бы и без его участия все спустил, или появился бы другой Стромилов, но не такой сердобольный.       — Сердобольный? — Димка вперился в приятеля непонимающим взглядом.       — Стромилов оплатил мое обучение в столичном вузе и все время, пока я учился, выдавал хоть и скудное, по меркам избалованного ребенка богачей, но достаточное для жизни пособие. Если б на его месте оказался мой отец, даю тебе гарантию, детки разоренного им семейства пошли бы по миру с протянутой рукой.       — Вот оно как, понятно, — удовлетворенно кинул Димка и тут же задал новый вопрос: — Федь, а ты в курсе, что Ермолаев на грани банкротства?       — Это не моя работа, — буркнул Томилов и снова уткнулся в книгу.       — Конечно не твоя, если бы ты захотел, то давно стер с Земли все его заводы и пароходы, — усмехнулся Дима. — Геннадий Борисович еще держится, но как скоро рухнет его бизнес — трудно предсказать. Он к моему отцу приходил, униженно просил о помощи.       — И что твой отец? — поддержал беседу Федя, по-прежнему продолжая смотреть в книгу.       — Ты же знаешь моего папаню, он жутко злопамятный. Отец не забыл, как Ермолаев пытался у него Омский завод отжать.       — Ясно, — равнодушно ответил Федя.       — Я вот к чему завел этот разговор. Ермолаев Степку из Америки вызвал, так что имей в виду.       Томилов наконец-то взглянул на друга:       — Какое это имеет ко мне отношение?       Тот пожал плечами:       — Просто я хочу, чтобы ты был в курсе. Если встретишься с этим подонком, не удивляйся.       — Вряд ли мы встретимся. Ты забыл, что живу я сейчас в глухой провинции и в жалкой хрущебе? Что ему, золотому мальчику, здесь делать?       — Ну и хорошо. Просто знай, — озабоченно поставил точку в разговоре Дима и, встав с кровати, поплелся на кухню.       Там, налив в стакан холодной воды, сделал глоток и засмотрелся в окно. Бездумно разглядывая корявые ветви гигантского тополя, он погрузился в воспоминания.       Димка забежал в палату и потрясенно уставился на синее, в кровавых потеках, распухшее лицо друга. На негнущихся ногах подошел к больничной койке, осторожно погладил разбитые в кровь пальцы Томилова и дрожащим голосом спросил:       — Федя, кто это сделал?       — Ермолаевская охрана, — с трудом шевеля губами, еле слышно ответил тот.       — Ты уверен? Но почему? За что? Ты пытался с ним встретиться?       — Нет, — прошептал Федя.       Дима ему верил. С тех пор, как Степан его бросил, Федя утратил вкус к жизни, но смог взять себя в руки и, как бы ни было больно и грустно, изо всех сил стремился переболеть своей несчастной любовью — не искал встреч со Степкой, не пытался позвонить, и даже удалил все его фотографии, придерживаясь народной мудрости: «С глаз долой — из сердца вон».       Федька закрыл глаза, из-под сомкнутых ресниц к виску потекла одинокая слезинка. От вида страдающего друга у Димки во рту появился металлический привкус. Ему нестерпимо захотелось узнать, за что так сильно отметелили Федьку? Вспомнив недавнюю встречу, подумал: «А может быть, я виноват, может, это я его спровоцировал?».       Несколько дней назад в одном из закрытых клубов Димка столкнулся с Ермолаевым Степаном. Тот сидел в компании таких же, как он «золотых мальчиков», распивая элитный алкоголь и обжимаясь с девками легкого поведения.       Диму никогда не звали в эту компанию, не подходил он им по статусу. Невзирая на то, что Епифанов-старший обладал бо́льшей властью и более крупным капиталом, чем семьи всех этих мажоров, для них Димка оставался сыном выскочки, сыном человека, слишком быстро сделавшего состояние практически из воздуха.       — О, Епифанов, — пьяно выкрикнул Степа, привлекая Димкино внимание, — подожди, поговорить надо. — Грубо оттолкнув льнущую к нему профурсетку, встал из-за стола, — давай отойдем.       Прислонившись к стене у гардеробной, Степа вытащил из кармана пачку сигарет и золотую зажигалку. Прикурив, глубоко затянулся и, выдохнув струю сизого дыма в потолок, спросил:       — Как там твой дружок — Феденька — поживает? — и ехидно улыбнулся, приподняв кверху уголки аккуратных, как у куклы, губ.       — А тебе какая разница? Бросил его и бросил, — ответил Дима, неприязненно скользнув взглядом по лощеному подлецу.       — Я надеялся, он станет меня добиваться. Будет названивать, ползать передо мной на коленях. Умоляя вернуться, лизать мои ботинки.       — А с чего ему это делать? Невелика потеря, знаешь ли, — сдерживая желание проехаться кулаком по смазливой роже, ответил Димка.       — Ну, нет. Так дело не пойдет, — облизнув нижнюю губу, недовольно процедил Епифанов.       — Слушай, оставь ты его в покое.       — Не могу. Я хочу, чтобы он страдал.       — Что он тебе сделал?       — Ничего не сделал, — равнодушно ответил Ермолаев, — я хочу, чтобы он страдал и мучился, — и, изогнув изящную бровь, уточнил, — просто так хочу, без причины.       Димка с самого начала был в курсе Федькиного болезненного увлечения, и всегда знал, что для Степки все это лишь забава. Степка упивался своей властью над Федькой, просто балдел, с садистским наслаждением рвал ему душу своими дурацкими выходками, то отталкивая влюбленного дурачка, то снова приманивая ласковыми посулами. Димка все знал, но не вмешивался, прекрасно осознавая бесполезность попыток открыть Томилову глаза на неприглядную действительность.       В сердцах сплюнув под ноги Ермолаеву, Димка развернулся и направился на выход из клуба. У него пропало всяческое желание веселиться — он не мог находиться под одной крышей с этой ядовитой змеей в человеческом обличии.       Как только Федька выписался из больницы, так сразу же ушел в запой. Он пил без просыху уже вторую неделю. Не ел, не спал, а только пил, пытаясь заглушить сердечную боль и душевную тоску.       Дима бессильно наблюдал за тем, как он убивает себя, в надежде на то, что рано или поздно все само собой образуется. Не образовалось.       В конечном итоге Димка не выдержал, ворвался в общагу, бегом поднялся на пятый этаж, пнув с размаха по дряхлой двери в комнату номер сто пять, вломился внутрь и, усевшись на кровать рядом с пьянчужкой, стиснув до хруста зубы, попытался его образумить:       — Федя, прекрати, так нельзя, ты себя угробишь.       — Отстань. Ты понимаешь, как мне больно? Я же люблю его, несмотря ни на что люблю! — пьяно заорал Томилов, судорожно сжимая мятую ткань рубашки у себя на груди, по его щекам покатились огромные, размером с горошину слезы.        — Сука, как же ты задолбал! — в бессильной ярости взвыл Димка.       Вцепившись железной хваткой в плечи друга, встряхнул его изо всех сил, схватил за шиворот и потащил в душевую. Втолкнув в кабинку, включил холодную воду на полную мощность:       — Протрезвей ты уже наконец! — вопил он во весь голос до жгучей боли в глотке, застыв под ледяным дождем, как статуя, крепко прижимая к себе вялое тело друга. — Он никогда тебя не любил! Пойми же ты наконец! Ты всегда был для него лишь забавой! Ты дурак! Приди в себя и отомсти! Отомсти за разбитое сердце, за сломанные ребра! Отомсти ему за все!!!       Томилов напрягся, вывернулся из Димкиных рук, выключил воду. Он стоял перед ним мокрый, дрожащий, с посиневшими от холода губами, запрокинув голову, смотрел ему прямо в глаза, пусть все еще пьяным, но вполне осмысленным взглядом:       — Я не хочу делать ему больно, — почти прошептал он и устало уткнулся лбом в Димкину грудь.       — И не надо, — моментально успокоившись, ответил Димка, — просто стань выше его и сильнее. Докажи, что тебе и без него хорошо живется, и пусть он кусает локти от бессильной злобы. Если ты себя угробишь, то ничего не добьешься, только прольешь бальзам на душу этого гада.       Федька согласно качнул головой и нетвердой походкой вышел из душевой.       Через несколько месяцев Епифанов-старший инвестировал в первый проект Федора Томилова. А потом пошло-поехало…. Федя уже не мог остановиться — его полностью поглотило проклятое «Интересно!».       Печальные воспоминания прервал Федор, заглянувший на кухню:       — Дима, давай сходим в бар. Я тут на днях заприметил интересное местечко.       — Давай, — согласился Димка, — только без твоего маскарада.       За барной стойкой стояли два бармена в идеально отглаженных сорочках, приталенных жилетах и кокетливых бабочках. Один из них, что помоложе, от нечего делать поигрывал бутылками, другой натирал до блеска стаканы.       — Два Адмирала для начала, — сделал заказ Димка, усаживаясь на барный стул.       Тот, что натирал бокалы, оставил свое занятие и смешал коктейли.       Федя сделал глоток и удивленно уставился на него:       — Не плохо для провинции.       Бармен сдержанно улыбнулся.       — Слушай, а девчонки к вам заходят? — спросил у него Димка.       Мужчина за стойкой взглянул на наручные часы:       — Еще рано, часам к девяти подтянутся, — и снова вернулся к своему занятию натирать до блеска пузатый стакан алой салфеткой.       Минут через тридцать в баре и впрямь наметилось оживление. Ровно в девять послышалась музыка, осмотревшись, Томилов заметил пианиста за фортепиано. Музыкант играл очень неплохо, создавая приятную расслабляющую атмосферу.       После третьего коктейля Димка оживился, заозирался по сторонам, наконец, выхватив взглядом интересный объект, склонился к Феде:       — Пойду с девчонками познакомлюсь, смотри, какие скромняжки.       Федя посмотрел туда, куда указывал взглядом друг. Неподалеку за барной стойкой сидели две девушки, неспешно попивали бледно-голубые коктейли и о чем-то разговаривали. Одна из них поражала толстой золотистой косой, длиной ниже талии, другая необыкновенной хрупкостью, тонкими чертами лица и прозрачной кожей.       — Тебя что, на интеллектуалок потянуло? — усмехнулся Федя.       — Я уже дважды приводил в дом блестящих девчонок, и дважды ты самоустранялся, оставляя их на меня. Может, в этот раз тебе повезет? Какая нравится больше?       Томилов неопределенно пожал плечами. Димка встал с барного стула и направился в сторону объекта сегодняшнего внимания.       Буквально через пару минут девушки, прихватив с собой недопитые коктейли, направились вслед за Димкой в одну из пустующих кабинок. Федя пораженно смотрел на друга: «Как ему удается в два счета окрутить любую девчонку? Мастер-класс у него взять, что ли?».       Нет, Федя не страдал отсутствием женского внимания, раньше девицы сами вешались на него пачками. Но сейчас, играя роль бедняка, на фоне Димки он выглядел действительно жалко — ему не хватало Димкиного шарма и уверенности в своей неотразимости.       Заметив приглашающий жест друга, Федя, расправив плечи, покинул свое место у барной стойки и направился к кабинке, в которой на мягких диванчиках уже разместилась вся компания. А, чем черт не шутит? Вдруг одна из этих девушек окажется его судьбой.