Любовь, как в кино

      Ближе к ночи, уже довольно поддатые, веселой толпой завалились в Федькину квартиру. Разместившись на маленькой кухоньке, выставили на стол купленные по дороге четыре бутылки водки и закуски. Вынимая из пакета пластиковые контейнеры с салатиками, Димка пошутил:       — Крутая вещь, посуду мыть не надо, съел и выбросил тару в мусорку.       Девчонки понимающе захихикали и засуетились, проявляя хозяйственность: ложки-вилки на стол, хлебушек порезать… Федька сидел в уголке, с улыбкой наблюдая за суетой. Наконец все расселись за столом, знакомство вступило в новую фазу.       Настенька подсела поближе к Феде, он был не против: скромная, немногословная, хрупкая, как колосок, девушка ему определенно понравилась.       Откупорили первую бутылку, разлили, выпили, завязалась оживленная беседа. Балагурил в основном Димка, Томилов же предпочитал занимать позицию зрителя: с интересом поглядывал, как Алина играет своей шикарной косой, перебрасывая ее с плеча на плечо, преувеличенно громко смеется над Димкиными шутками и прижимается к нему то локтем, то бедром, будто невзначай. Тот делал вид, что не замечает ее намеков, продолжая разливать по рюмочкам водочку и строить из себя хозяина застолья. Федя с удивлением смотрел на то, как Настя, нежное на вид создание, одним махом заливает в себя сорокоградусную, не морщась и почти не закусывая.       Когда вторая бутылка была выпита наполовину, Димка приобнял Алину за талию и увлек за собой:       — Не скучайте, мы скоро вернемся, — подмигнув, сказал он на прощание.       Настенька пересела напротив Томилова, счастливо вперилась в него пьяным взглядом и спросила:       — Федя, а как ты относишься к Достоевскому? — С этого момента началось светопреставление…       Около часа она детально расписывала свой восторг от творчества русского классика, пересказала наизусть всю биографию Федора Михайловича, затем переключилась на Чехова.       Исчерпав тему Антоши Чехонте, ударилась в воспоминания о том, как в детстве ходила с мамой в оперный театр на «Петрушку» Стравинского и с тех пор стала поклонницей его таланта, и снова биография, и новый бесконечный поток восторженных эпитетов. Не забыла упомянуть, что недавно посетила выездную выставку Пикассо, но ей больше по душе работы Мунка, а черный квадрат Малевича так вообще шедевр всех времен и народов. И снова слова, слова, слова…       Она реально устроила Феде интеллектуальный штурм, прерываясь на доли секунды лишь за тем, чтобы замахнуть очередную порцию уже ставшего теплым алкоголя — и вновь экзальтированное восхваление и завуалированное хвастовство энциклопедическими познаниями.       Довольно скоро Томилов устал от ее словоблудия, к тому же он не любил Достоевского, его не впечатлял Чехов, и он ничего не знал о Стравинском, вернее знал, но не любил. И Мунк с Малевичем ему не нравились, он вообще не понимал авангардистов. Но пьяная девушка трещала без остановки, не давая ему ни единого шанса высказать свое мнение.       Часам к четырем утра Федя был готов биться головой о стену, и грустно поглядывая на то, как Настя заливает в себя очередную рюмку, питал надежду, что эта уж точно будет последней, которая вырубит и погрузит ее в крепкий сон. К Фединому несчастью, Анастасия обладала железной волей и невероятно крепким организмом. Да если бы Феденька влил в себя хоть третью часть того, что выпила его собутыльница, он бы уже давно валялся под столом.       Безусловно, Томилову никто не запрещал оставить Настеньку в одиночестве и отправиться на боковую, но он был уверен, что умница-красавица вряд ли пожелает беседовать сама с собой, хотя на деле так оно и было, и однозначно последует за ним, прихватив недопитую бутылку и остатки колбасы. Кроме того, Димка без спросу занял его территорию, и Феденьке ничего не оставалось, как сидеть с унылым видом на облезлой кухоньке в ожидании счастливого момента, когда Настя сама от себя устанет, напьется и вырубится.       За окном забрезжил робкий рассвет, последняя бутылка водки была выпита Настенькой до дна. С огорченным видом она взмахнула пустой рюмкой, воскликнула: «За искусство», — с силой стукнула ей по столу, склонила голову на грудь и мгновенно отрубилась.       Томилов сидел, боясь пошевельнуться. Наконец, убедившись в том, что девушка крепко спит, осторожно взял Анастасию на руки и перенес в комнату на диван. Укрыв ее пледом, уселся в старое кресло, подложив под голову свой джемпер, принял удобную позу и закрыл глаза — ему мучительно хотелось вздремнуть хоть полчасика.       — Федя, — тихо произнес Дима над самым ухом, осторожно толкая его в плечо, — иди к себе, белье я перестелил. Девчонок сам провожу.       Томилов с трудом поднялся с кресла и на автомате добрел до своей кровати. Не раздеваясь, он рухнул на нее ничком, укутался в одеяло и тут же забылся сном.       — Федь, ты спишь? — тихонечко спросил Дима, заглядывая в комнату.       Плотно задернутые шторы не давали возможности определить время суток, но, судя по легкому гулу в голове, Федя сделал вывод, что проспал довольно долго.       — Нет, — ответил он, — есть хочу.       — Приходи на кухню, я разогрею макароны, — также тихо ответил Димка и плотно прикрыл за собой дверь.       Томилов спустил ноги с кровати, сонным взглядом осмотрелся по сторонам. Тряхнув гудящей головой, отбросил в сторону одеяло и направился в ванную, испытывая нестерпимое желание оказаться под струями бодрящего душа.       Минут через двадцать, обретя ясность мысли, свежий и гладковыбритый он стоял в дверях кухни, наблюдая за тем, как Димка раскладывает по тарелкам разогретые на сковороде макароны с мясным фаршем и жареным луком.       Трапеза прошла в полном молчании, наконец Димка отложил ложку, встал из-за стола, налил две кружки чая и, посмотрев на друга виноватым взглядом, спросил:       — Ты на меня сердишься?       — За что? — непонимающе ответил вопросом на вопрос Федор.       — За то, что занял твою комнату.       — Да нет. Но больше так не делай.       Приятель оживился, широко улыбнулся и присел за стол:       — Просто я не хотел вам мешать. Ну, как? Настя тебе понравилась?       — Утомительная девушка, — ответил Федя, собирая со стола пустую посуду, — она до утра трещала как сорока.       — Что тебе помешало заткнуть ее поцелуем?       Томилов посмотрел на него растерянно:       — У меня не возникло такого желания. Она же пила, как заправский алкаш.       — Федька, я смотрю, ты не только в бедняки записался, но и в монахи! С каких это пор ты стал таким целомудренным и щепетильным?       Федя не смог ответить на этот вопрос, потому что и сам не знал на него ответа. Раньше девицы по собственной инициативе тащили его в постель, и ему оставалось лишь согласиться или отказать. Если девушка ему нравилась, он встречался с ней некоторое время, если нет, то наутро покупал ей в качестве прощального подарка брендовую сумочку или золотой браслетик, и все оставались довольны. Сейчас же все выглядело по-другому.       — Ты на следующие выходные не приезжай, — сменил он тему разговора, — я сам полечу домой.       — Что, игра закончена?       — Нет, мне нужна передышка. Заодно посмотрю, как там дела у Тарасова, как он справляется без меня. Я здесь уже почти четыре месяца болтаюсь. Спору нет, Артем молодец, способный, но все же время от времени за ним нужно присматривать. Кроме того, скоро собрание совета директоров.       — Можно подумать, твой совет директоров имеет важность. Ты собираешь его потому, что так принято, и никогда не прислушиваешься к их мнению.       — Прислушиваюсь, если их мнение не идет вразрез с моим, — с нажимом процедил Томилов.       Димка рассмеялся от всей души:       — Тогда увидимся дома. Сходим в Метрополь и оторвемся по-человечески, на полную катушку.       — Посмотрим, — поставил точку в беседе Федя, домывая последнюю чашку.       Неделя пролетела, как один день. После того, как Томилов предотвратил размножение пельменей, на складе наступило тревожное затишье. Федя был уверен, его злоумышленник замышляет очередную пакость, и с нетерпением ждал, когда же он сделает свой ход.       В выходные он действительно улетел домой, но на предложение Димки оторваться по-человечески ответил отказом, слишком был занят делами. Федька даже вернуться смог лишь в понедельник утром, примчался на работу прямо из аэропорта. Чтоб не засветиться, попросил таксиста высадить его за пару кварталов от Торгового дома, поэтому и припозднился на пятнадцать минут. Опоздания его никто не заметил, но у Феди все равно на душе лежал камень, вот не любил он опаздывать, излишне был пунктуален, во всем.       Очередная рабочая неделя подходила к концу, а на складе по-прежнему царили спокойствие и благодать, похоже, скрытый вредитель ушел в подполье, что никаким образом не давало Феде уверенности в том, что не сегодня так завтра обязательно выстрелит очередная гадость.       Кроме подлянки от вредителя, Томилов ждал встречи с генеральным директором. Тогда, когда Нагаева вывела его из себя, он не сдержался и написал служебную записку с требованием сократить бесполезную единицу. Прекрасно осознавая, что с таким вопросом обращаться к Беспаловой бесполезно, упросил Ларису передать ее лично в руки Бутко, но прошло, по его меркам, уже довольно много времени, а реакции так и не последовало. Федор задавался вопросом: «Неужели инициатором всех проблем на складе является владелец предприятия, и если да, то зачем ему это нужно?».       В пятницу, ближе к концу рабочего дня, Томилов не выдержал и подошел к Ларисе:       — Лариса, ты отдала мою записку генеральному?       — Конечно, — ответила она, не отрываясь от клавиатуры.       — Когда?       — На прошлой неделе, во вторник, — и, взглянув на него, утешила: — Не переживай, он обязательно вызовет тебя. Наберись терпения и жди.       Федька выдавил дежурную улыбку и поплёлся на склад, признаваясь себе в том, что такая рутина навевает на него скуку смертную. Ему и вправду не хватало азарта, вызванного распутыванием очередных проблем, и пресловутое: «Интересно», потихоньку переходило в состояние: «Скучно и нудно».       И вообще, в Фединой жизни наступила полоса однообразия и тоски, даже Димка не приехал, позвонил и предупредил, что отец отправил его в командировку по делам бизнеса, и он не успеет вернуться к выходным. Сначала Томилов даже обрадовался, наконец-то он дочитает книгу, уберется в доме, постирает бельишко и в конце концов проведет эти дни в благодушном одиночестве. Но к вечеру субботы его душа заныла, потребовала веселья, Димкиного заводного присутствия и выхода в свет, но таскаться в одного по барам и клубам Феде было не интересно.       В воскресенье он все же выбрался в пиццерию с намерением познакомиться с милой девушкой, однако надежды его оказались бесплодными: хоть и были там очаровательные дамы, что заинтересованно на него поглядывали, но у Феди не хватило духу подойти и завести знакомство.       С девушками он и вправду был безынициативен. Не умел он, как Димка, обольщать и развращать, да и никогда к этому не стремился. В его жизни, так уж вышло, все пассии делали первый ход. Даже Степка сам подошел к нему на одной из студенческих вечеринок, а потом преследовал до тех пор, пока Федька не сдался, опутанный лживыми словами и умопомрачительным сексом. Что ни говори, а Еромолаев был невероятно соблазнительным и ушлым, по-настоящему бесстыжим.       Томилов и не заметил, как прикипел к нему сердцем и душой. Но в ответ на свои чувства получил лишь страдания, замешанные на мазохистском желании угодить любимому, сделать для него все что угодно, лишь бы вызвать улыбку на прекрасном лице, лишь бы получить в ответ порцию доброты и нежности, лишь бы дотронуться до желанного тела и утонуть в обжигающей страсти.       Степка безжалостно манипулировал его чувствами, то возносил бедного Федю к небесам, то погружал в пучину отчаяния. Он в любой момент мог закатить скандал на пустом месте, а затем выглядел обиженным и несчастным, обвиняя любовника во всех смертных грехах. Томилов и вправду считал себя виноватым, признавал свои ошибки и всеми силами старался их исправить, он действительно был готов на многое ради Степки.       А потом Ермолаеву все надоело, и он бросил Федьку без тени сомнения, просто так, без причины, взял и бросил. Больно Федьке было до слез, но он принял его решение и не докучал любимому своими чувствами, ни звонил, ни искал встречи. Он снова, как, впрочем, и всегда, делал все от него зависящее, лишь бы Степа был счастлив, и до сих пор так и не понял, почему тот натравил на него свою охрану, за что его избили до полусмерти, сломав при этом три ребра.       Несмотря на годы, прошедшие с того времени, Федя не смог забыть Степана Ермолаева, все-таки, как-никак, он был его первой и пока еще единственной любовью. Томилов с тихой грустью вспоминал те времена и, прекрасно понимая, что старое чувство, засевшее глубоко в сердце, можно вытравить лишь новым, принял решение взять у Димки мастер-класс по очаровыванию прекрасного пола.