Любовь, как в кино

      Проводив утром Димку за порог квартиры, Фёдор, мучаемый похмельем, вновь завалился в кровать и проспал до самого обеда.       После полудня, опухший от сна, долго стоял под струями бодрящего душа, потом с трудом запихал в себя глазунью из трёх яиц, вымыл посуду, побродил бесцельно по квартире и даже пытался читать, но бросил это занятие, поймав себя на том, что не улавливает в строчках смысла, а все время думает о Бутко, о страстном соитии на стареньком диванчике, о его искажённом страстью лице, горьком мужском запахе, крепком красивом теле с длинными прокачанными мышцами, мягких губах и горячем, налитом тяжестью члене с маленькой острой головкой. Ему безумно хотелось повторить все снова, от начала до конца, он даже готов был позволить себе окунуться в водоворот безудержной страсти, взять телефон, набрать его номер и пригласить на чашку чая со всеми вытекающими. Но не имея достаточно решимости скинуть с себя броню, защищающую от душевной боли, так и лежал, уставившись в потолок, утопая в бесплотных фантазиях без надежды на взаимность и возможное счастье в будущем.       Ближе к вечеру, вздрогнув от резкого звонка, Федя подорвался с кровати, его сердце пропустило удар и почти остановилось от странного ощущения внезапной радости. Он пошлёпал в коридор с мыслью о том, что давно надо было сменить этого монстра на что-то более приятное, соловьиные трели, например, в надежде увидеть на пороге Максима, отомкнул замок, потянул за дверную ручку и разочарованно уставился на очаровательного блондина.       — Как ты меня нашёл? — вместо приветствия недовольно спросил Томилов.       — Моё сердце, — ответил тот.       — Что твоё сердце?       — Оно привело меня к тебе.       — Что за слюнявая мелодрама? Заходи, — посторонился Федя, впуская в квартиру нежданного гостя.       Тот прошёл внутрь, брезгливо огляделся по сторонам:       — Томилов, зачем ты здесь живёшь?       — Степа, говори, что тебе надо, и проваливай, — грубо ответил хозяин дома.       Степан ничуть не обиделся на подобный приём, а вздёрнув уголки аккуратных, как у куклы, губ, мило улыбнулся.       — Ты обижаешься на меня за то, что оставил тебя так надолго? Я очень хотел, но не мог прийти к тебе раньше. Отец выслал меня из страны и не разрешал вернуться. Я скучал, Федя, скучал по тебе.       За восемь лет Стёпка почти не изменился, может, чуть возмужал, но при этом остался таким же притягательно красивым. Томилов смотрел на свою бывшую любовь, на широко распахнутые серые глаза, длинные, как у девчонки, ресницы, светлые волосы, по-прежнему вихрастые, придающие ему мальчишеский озорной вид, на приподнятые уголки губ, он всегда так улыбался, одними уголками. На мгновение, всего лишь на мгновение, его сердце заныло, затрепетало, потянулось к Степану, но тут же сжалось от боли.       — Мне не интересны твои мотивы. К тебе лично, кроме неприязни, я ничего не испытываю, — ответил он, немного кривя душой, что не укрылось от проницательного Стёпки.       — Не ври, ты все ещё любишь и хочешь меня, — прошептал Ермолаев, обвивая Федькину шею руками, пытливо заглядывая ему в глаза.       И Томилов поплыл, против воли поплыл: от Стёпкиного вкрадчивого шёпота, от нежных прикосновений прохладных пальцев, от взгляда, проникающего в самую глубину его души. Лёгкий огуречный аромат кружил Федьке голову, вызывая непреодолимое желание прижать Стёпку к себе крепко-крепко и впиться в его кукольные губы жадным поцелуем. Ему вдруг захотелось снова обмануться, окунуться в омут всепоглощающей любви, той любви, от которой сносило крышу, той, что делала Федю счастливым до неприличия. Томилов тряхнул головой, избавляясь от Степкиного морока, отцепил его руки и отодвинулся на шаг:       — Прекрати, твои уловки уже не действуют. Просто уходи и не лезь ко мне больше.       — Хорошо, — на удивление быстро согласился Ермолаев. — Я сейчас уйду, но обязательно вернусь, — пообещал он, напоследок одарив Фёдора невинным поцелуем в щеку.       Федя закрыл за ним дверь и уткнулся в неё лбом. Так и простоял неизвестно сколько времени, признаваясь себе в том, что по прошествии лет Степа все так же действовал на него — рядом с ним он в мгновение ока становился жалкой тряпкой, собачонкой, готовой удовлетворить любой каприз своего хозяина. В принципе, Федька никогда и не отрицал, что его первая, болезненная любовь гнойным нарывом вросла в его сердце, ее отголоски все эти годы точили и разъедали его душу. Он часто вспоминал то время, когда разом осиротел и остался без гроша, эта любовь стала для него спасением, она поглотила его настолько, что он на время забыл о своем горе, при этом не понимал, какой на самом деле она была гнилой и извращенно неправильной. Он всегда будет молиться за Димку, только благодаря ему после предательства Стёпки, ставшим последней каплей, переполнившей чашу его душевных страданий, он не прыгнул с моста и нашел в себе силы жить дальше.       Внезапно перед мысленным взором Томилова промелькнуло искажённое от страсти лицо Максима, Федька улыбнулся, вспоминая недавний инцидент, каким Бутко был отзывчивым и страстным, как хорошо ему было рядом с ним, как сладостно и горячо. В его душе разлилось мягкое тепло: «Опоздал ты, Степушка, опоздал», — подумал Фёдор и, продолжая счастливо улыбаться, отправился на боковую в свою удобную, любимую кровать.       В понедельник Томилов как ни в чём не бывало вышел на работу. Без эксцессов провёл отгрузку продукции, а за распечатками остатков отправил Ирину. Он видел машину Бутко на стоянке и не горел желанием с ним встречаться прилюдно, просто не знал, как себя вести и что сказать, столкнувшись нечаянно лицом к лицу, будучи уверенным, что не сможет сдержать свои эмоции и чувственные порывы. Федя надеялся, что тот сам ему позвонит или найдёт другую возможность с ним объясниться, но рабочий день прошёл, машина со стоянки исчезла, при этом ни ответа, ни привета от Бутко так и не было.       В среду Федя поймал себя на мысли, что все время крутит телефон в руках в ожидании звонка от Максима, но тот не звонил и вообще не искал с ним встречи.       К подобному развитию событий Томилов был готов, оттого без сопротивления смирился с таким положением дел, и был даже рад тому, как все обернулось, несмотря на то, что сердце терзала обида, совсем необъяснимая обида, ведь как ни крути, а оказаться брошенным и забытым — это действительно больно. Он бесконечно убеждал себя в том, что на душевные терзания права не имеет, так как Макс был с ним честен и сразу предупредил — это лишь секс, а раз он удовлетворил свой интерес, то и в Феденьке больше не нуждается. К счастью, он ещё не успел увязнуть в бессмысленных отношениях с Бутко и принял решение поскорее закончить здесь все дела и вернуться в свою обычную жизнь, тем более, подобный урок он уже проходил и прекрасно знает, как лечить разбитое сердце — с глаз долой, из сердца вон. Вот так вот просто, но эффективно.       С понедельника Макс закрутился, как белка в колесе. Подписав заявление Ольги, назначил исполняющей обязанности финансового директора Алену Викторовну, своего главбуха, давая ей шанс проявить себя, прекрасно зная, что придётся искать ей замену, а хорошего бухгалтера найти не так-то легко. Он пока не избавился от Бессонова, помня о подозрениях Фёдора Ивановича, рассчитывая впоследствии свалить на него всю ответственность за махинацию с просроком. Что касалось управляющего фабрикой, здесь он вообще не знал, что делать: уволить Рашида или дать ему ещё один шанс. Максу сильно не хватало советов и поддержки Томилова, но он не знал, как к нему обратиться, помня о том, в каком невыгодном свете предстал перед ним в недавнем прошлом, по-прежнему тая на него обиду и изнывая от желания вновь оказаться в его умелых руках. Через три дня его страстные томления достигли предела, и он решил идти напролом: будь что будет, если гора не идёт к Магомету, то у того нет выбора, кроме как самому сделать первый шаг, и, если придётся, принудить Томилова к сексу, переступив через собственную гордыню.       Вечерком он подогнал машину поближе к воротам и засел в засаде, подкарауливая своего логиста. После пяти тот появился в поле его зрения, Макс выскочил из автомобиля и преградил путь.       — Сегодня попозже я приду к тебе, — поставил он в известность подчиненного не терпящим возражения тоном.       — Не думаю, что это хорошая идея, — буркнул Фёдор, пытаясь обойти его стороной.       Макс схватил Томилова за рукав и, сдерживая нарастающее раздражение, принялся уговаривать.       — Послушай, в чем проблема? Ты все равно увольняешься, вопрос о служебном романе отпадает сам собой, так давай проведём оставшееся время во взаимном удовольствии. Тем более мы идеально подходим друг другу, ты не находишь? И да, скажи, в какой порно-школе ты научился таким примочкам? Я чуть не умер от кайфа.       У Федьки дёрнулся уголок губ.       — Да был у меня учитель, — как-то презрительно процедил он.       — Ладно, это не важно. В общем, договорились, я приду.       — Максим Игоревич, — вспыхнул Фёдор, уставившись на него свирепым взглядом, — вы что, меня не слышите? Я открытым текстом говорю, что не хочу вашего визита.       Макс улыбнулся, пожав плечами.       — Можешь не открывать дверь, — произнёс, со смешком усаживаясь в машину и демонстративно хлопая дверцей.       Федя неподвижно стоял, провожая взглядом директорский автомобиль, выезжающий со двора Торгового дома, прекрасно зная, что вопреки принятому решению не ввязываться в заморочки с Бутко, впустит его в свою квартиру, и черт с ним, пусть хоть несколько дней он проведёт в своё удовольствие, а потом будет видно.       Около восьми вечера Бутко стоял на пороге томиловской квартиры, как и в прошлый раз умиляясь его домашнему виду. Прижав Фёдора к стене, он втянул его в нежный приветственный поцелуй, затем, сняв дублёнку и сапоги, прошёл на кухню и по-свойски расселся за столом на колченогой табуреточке.       — Фёдор Иванович, налей чайку, а? — попросил он.       Хозяин зажёг под чайником конфорку и уселся напротив.       — Ты сюда трахаться пришёл или чаи распивать? — задал вопрос недовольным тоном.       — Одно другому не помешает, — хмыкнул Бутко, легкомысленно махнув рукой. — Ещё мне необходимо с тобой поговорить, нужен совет, — сказал он с озабоченным выражением на лице.       — Значит, чай будем пить и разговоры разговаривать? — спросил Фёдор, поднявшись с табурета, выставил на стол две кружки и коробку с чайными пакетиками.       Макс смотрел на него, чувствуя что-то странное в груди, какое-то необъяснимое щемящее ощущение, от которого ему становилось приятно и больно одновременно. Он неотрывно наблюдал за тем, как Фёдор разливает кипяток по кружкам, пододвигает к нему сахарницу и тарелочку с печенюшками. Каждое его движение, каждый вскользь брошенный взгляд, всё, буквально всё вводило Макса в удивительное состояние: сердце становилось большим-большим, настолько огромным, что ему не хватало места в грудной клетке, хотелось петь, плакать и смеяться, обхватить Фёдора руками, прижать к себе и зацеловать до смерти, но без дикой страсти и похоти, а как-то по-другому, нежно и вдумчиво, выплёскивая рвущиеся наружу непонятные и неизвестные странные чувства. Тряхнув головой, Бутко постарался взять себя в руки, успокоить учащённое сердцебиение. Он не понимал, что с ним происходит, и знал от подобных всплесков и душевных порывов одно-единственное средство.       — Знаешь, чай и разговоры подождут, — пребывая в замешательстве, выдавил из себя и, неожиданно подскочив к Фёдору, принялся лихорадочно покрывать его лицо, шею и ключицы страстными поцелуями.       Томилов оттолкнул его со словами:       — Иди за мной. — Оказавшись в спальне, спросил: — Лубрикант принёс? — Макс согласно кивнул, вытащил из заднего кармана джинсов тюбик смазки и презервативы, бросил на кровать и принялся поспешно снимать одежду. Когда обнажился, завалился на широкое удобное ложе, предоставляя Томилову возможность делать со своим телом все, что тому угодно.       Федька уселся рядом, провёл рукой по его животу, бёдрам, груди, ущипнув за сосок, спросил:       — Часто в тренажёрку ходишь?       — Раньше часто, сейчас некогда, — прерывисто дыша от внезапно нахлынувшего возбуждения прошептал Максим.       — Красивое тело, — похвалил Фёдор, скользнув ладонью по напрягшемуся органу Макса, и потребовал: — Согни ноги в коленях, — что он тут же и сделал, позволяя Федору Ивановичу исследовать нежную дырочку меж ягодиц. — Молодец, — ухмыльнувшись, сказал Томилов, обильно смазывая пальцы смазкой с лимонным ароматом, осторожно ввёл один из них в анус. — Послушный, сегодня растягиваться не стал, я люблю послушных мальчиков, — продолжал болтать всякую ерунду Федя, покручивая пальцем, осторожно давил на простату, вызывая в теле Максима дрожь удовольствия и наслаждения. — Не вздумай кончить, — ехидно приказал, заметив, как сжалась мошонка Макса. — Если кончишь, сразу отправишься домой. — Добавив ещё один палец, он осторожно растягивал сфинктер Максима, ласково и нежно, мучительно долго, не забывая поглаживать чувствительный бугорок внутри его тела.       Почувствовав, что уже на пределе и вот-вот взорвётся, Макс пережал основание своего члена, отчаянно подаваясь навстречу ласковым движениям Томилова.       — Что, уже готов кончить? Только от моих пальцев? — с садистской усмешкой спросил Томилов, и со всей дури ввинтил в него сразу три на всю длину, трахая его глубоко и ритмично.       — Федя, не могу, позволь кончить, — подбрасывая бёдра и извиваясь от сладкой пытки, взмолился Максим.       — Потерпи, — прошептал Фёдор, стянул с себя футболку, склонился над ним и впился в губы, исследуя рот возбуждённого Бутко, сплетая языки.       Как только Максим более-менее успокоился, Томилов принялся выцеловывать его шею, грудь, долго и с наслаждением играл с сосками, затем переключился на живот и наконец обхватил горячими губами подрагивающий, перевитый венками ствол, заглатывая до упора, вынуждая Макса издавать сладостные стоны восторга. Максиму хватило несколько толчков в горячую глубину желанного рта, чтобы бурно излиться, яростно подкидывая бедра и расслабленно затихая на последней капле.       Фёдор проглотил все, что изверг его любовник, с удивлением отмечая, что вкус у Максовой спермы очень мягкий, даже сладковатый. Стягивая шорты и раскатывая по своему члену презерватив, он улыбался, любуясь распластанным пред ним прекрасным телом своего любовника — с затуманенным взглядом, ярким румянцем на высоких скулах.       — Ну что? Продолжим? — спросил, добавив смазки, и осторожно толкнулся между ягодиц, неторопливо проталкиваясь сантиметр за сантиметром. Войдя до самого основания, так же осторожно вышел и снова вошёл, пристально наблюдая за реакцией Максима. Как только его член дрогнул и стал увеличиваться в размерах, Томилов прерывисто выдохнул: — Ты очень чувствительный и отзывчивый, — и сорвался на бешеный темп, вынуждая партнёра корчиться от смеси боли и удовольствия.       Макс потянулся рукой к своему члену.       — Не смей к себе прикасаться, — властно потребовал Фёдор и, перевернув Бутко на живот, вынудил встать на четвереньки, тем самым пресекая попытки Максима до себя дотронуться. Теперь он уже не спешил, его ритм был размеренным и неторопливым, Макс постанывал от наслаждения, время от времени неразборчиво бормоча слова одобрения.       Федька, тягуче, выматывающе медлительно прохаживался членом по простате своего любовника и поражался его покорности: что в прошлый раз, что сейчас, Бутко с готовностью и без тени сомнения выполнял его приказы, откровенно наслаждаясь происходящим.       Как только Макс на секунду замер и стал изливаться перламутровой спермой, Томилов дал себе волю и в несколько мощных фрикций достиг апогея, взорвавшись сильнейшим оргазмом, опустошённый, увалился рядом, толкнул на спину и обхватив истекающий спермой орган Бутко, задвигал рукой, усиливая его ощущения, выдавливая и выжимая все до последней капли.       — Черт, ты действительно монстр, — хрипло прошептал Макс, более-менее придя в себя после невыносимо долгого и сладкого оргазма.       Они лежали в полной темноте и молчании. Вдруг Максим навис над Фёдором и втянул его в чувственный поцелуй. Томилову нравилось с ним целоваться, Бутко однозначно знал в этом толк. Оторвавшись от сладких губ, Макс посмотрел ему в глаза.       — Федь, давай ещё разок.       — Я смотрю, ты ненасытный, — усмехнулся Федя и, указав взглядом на свой уже довольно активный орган, подсказал: — Давай, помоги мне.       Бутко понял все, как надо, с готовностью разместился у него между ног и заглотил возбужденное достоинство до самых гланд. Он с наслаждением вылизывал длинный горячий ствол, играл языком с уздечкой, дразнил нежными прикосновениями уретру, кружил по чувствительной головке, посасывал мошонку, и снова вылизывал и заглатывал до упора, помогая себе рукой, вынуждая партнера плавиться от острых ощущений. В какой-то момент Фёдор почувствовал у себя между ягодиц его палец и, грубовато ухватив за каштановую чёлку, принудил Максима встретиться с ним взглядом.       — Я же обозначил свою позицию.       Макс расплылся широкой хитрой улыбкой.       — Ладно, я понял, ты только сверху, — и вернулся к своему занятию: с азартом вылизывать и заглатывать Федькин член.       Это была потрясающая ночь. До самого утра они, потеряв счёт времени, бесконечно и до полного изнеможения, раз за разом удовлетворяли друг друга, утопая в нежности и горячей необузданной страсти.