***
После стакана воды стало полегче. Губы смягчились, впитав в себя влагу, как увядшие лепестки — утреннюю росу. Всё ещё недвижимый, Шнайдер пробует кашлять. Не с первого раза, но всё же ему это удаётся. Тогда, в девятнадцать, когда подобная напасть одолела его впервые, врач в больнице, куда привезли его Агнес и Пауль, сделал какой-то укол, и Шнайдеру тут же стало спокойнее. Препарат, снимающий спазм мышц при неврозах — кажется, он называется амизил. С тех пор прошли годы, и Шнайдер научился жить со своими приступами — вычисляя их на ранних подступах, он предупреждает атаки молитвою, или седативными каплями, или же Пауль спасает его своими волшебными руками. Настал день, когда он остался один на один со своим наваждением. Кристоф продолжает кашлять — он надеется, что рано или поздно оцепенение спадёт, как уже спало оно с его губ. — Шнай, ты здесь? Снова морок! На этот раз Нечестивый пытается сбить его с толку, разговаривая голосом Пауля. Кристоф затаился. Показалось? — Шнай, ты здесь? Ответь! Что с твоим телефоном, почему он отключен? Дома тебя нет... Ты позвонил и... Шнай? Всё же морок или Пауль? Слишком уж складно говорит, и его добрый голос заносится в молельный зал вместе со свежим утренним ветерком. Свечи догорели, однако солнце взошло, развеяв полумрак. Двери церкви закрыты — Шнайдер сам слышал, как их запирали. И Пауль никак не мог здесь оказаться — в церковь без ключей не попасть. Да и не звонил он ему... Значит, всё же морок. — Шнай? Если ты внутри — ответь! Или я побегу за подмогой! — в тёплом голосе Пауля проскакивают нотки тревоги. Подмога? Только не это! Если это всё же Пауль, по наитию или напутствием Божьим оказавшийся здесь, встречаться с местными ему никак нельзя! В лучшем случае они запрут его вместе со Шнайдером, а в худшем... Слишком яркой картинкой запечатлелась в памяти Кристофа лопата, облепленная комьями дёрна. Шнайдер издаёт какой-то сдавленный гортанный вздох. У него получилось! Тут же отлёжанная левая нога, пронизанная тысячами иголок, наконец выпрямляется, принося одновременно и боль, и наслаждение. Но откуда идёт звук? Если это Пауль, то где он, как говорит с ним? Кое-как соскользнув со скамьи и опустив ноги на пол, Шнайдер присаживается, жмурясь от головокружения. Разогнав яркие пятна, застилающие взор голубых глаз подобно кляксам бензина, плавающим на поверхности озера, Шнайдер вглядывается в дверь. Пауль и вправду там, во дворе! Он присел на корточки справа от двери и приложился губами к дыре в витраже, что осталась от камня, брошенного когда-то манифестантами. Как давно Шнайдер собирался её заделать, и всё никак... — Пауль, тихо, не шуми! Тебя никто не видел? Где машина? Шнайдер скрипит раненым голосом, как древний старик, и Пауль вряд ли его слышит. Встав на ноги и дав вялым стопам привыкнуть к тверди, Кристоф делает первый шаг. Бёдра и икры по-прежнему напряжены и почти не чувствуются, суставы сгибаются еле-еле. Так, опираясь слабыми руками о спинки скамей, он следует по проходу прочь от алтаря — к дверям церкви. Скрипнув ещё и коленями, он опускается на пол и тянется лицом к витражной дыре. Их с Паулем губы чуть не соприкасаются. — Пауль, как ты здесь очутился? Где машина? Тебя кто-нибудь видел? — Шнай, что с твоим голосом? Почему твой телефон выключен? Почему на церкви замок? Обмениваясь шрапнелями вопросов, они просидели бы долго, так и не решив, что же делать дальше. Пауль оставил машину у дома Шнайдера, и пока шёл к церкви, кажется, никого не встретил... — Они узнают, что ты здесь! Уезжай! Вызови полицию! Я взаперти! — Шнайдер так яростно пытается донести до друга свои мысли, что переходит на крик, тут же срывается на свист и начинает задыхаться. — Шнай, погоди... Дождись меня. И Пауль пропадает. Через пять минут он спускается по лестнице со второго этажа прямо в коридорчик между трапезной, запасным выходом и ступенями в подвал. Его брюки замараны каменной крошкой, ладони — ржавчиной, а за каблуком туфли тянется серая мотня старинной паутины. Вскарабкавшись по рельефной кладке, он проник в церковь через узкое коридорное окошко второго этажа — того самого, через которое они с сестрой Катариной когда-то наблюдали за нашествием манифестантов на церковный двор. Прочные металлические ставни там давно заржавели и почти намертво срослись, но задвижки на них не было. — Боже, что они с тобой сделали? — причитает он уже в подвале, пытаясь лишить Кристофа одежды. В душевую ему пришлось тащить Шнайдера чуть ли не на себе — шокированный внешним видом друга, Пауль не мог не заметить и скованности его движений. Шнайдер выглядит нездоровым, и дело не только в перемазанном засохшей кровью лице — его нездоровье пробивается изнутри тихим заикающимся голосом, нетвёрдой походкой и почти негнущимися конечностями. — Это твои прихожане? Они посходили с ума? Они тебя покалечили и заперли здесь?! — Нет, — отрезает Шнайдер. — Это не они на меня напали. Он рассказывает другу всё, что в состоянии вспомнить сам. Такой смены эмоций на смешливой мордашке Ландерса он давно не видел: сперва Пауль встревожен — внешний вид друга выбил его из колеи; заслышав об исламистах и попрании святого распятия, он до скрежета сжимает челюсти; как только речь заходит о телефонном вызове — понимающе кивает; история о сектантах в приходе, ни численность, ни суть верований которых не известна и самому настоятелю, заставляет его выжать из своих губ нервную нерешительную улыбку. — Телефон и ключи у тебя отняли — я вызову полицию! Ты — жертва! Никто не станет обвинять человека в твоём положении. Полицейские тебе поверят, не бойся заявить на этих сумасшедших! Надо было тебе раньше мне всё рассказать, спрашивал же, — с обидой бурчит Ландерс и тянется за мобильником. Шнайдер перехватывает его руку: — Погоди. Это мой провал — я не разглядел еретиков в собственном приходе! Поверь, полиция их не остановит. Они движимы силой намного более мощной, чем мы можем себе представить. Я уверен — в их лице сам Дьявол бросает мне вызов! Я должен сам... Поняв, что его друг не в себе, Пауль показушно откладывает телефон. Он позвонит в полицию позже — когда Шнайдер успокоится. Видно же, что он не в порядке. Опять нервный криз или вроде того. В церкви лекарств нет. Зато его руки, волшебные руки Пауля, всё ещё с ним. Шнайдера нужно лечить. — У тебя здесь чистые вещи хотя бы есть? — тихонько интересуется он, откладывая в сторону грязную и почти пришедшую в негодность одежду Шнайдера. Сюртук подран, брюки целы, но вывалены в грязи настолько, что стирка их добьёт. Ворот рубахи тоже порван. На стеклянную полочку в стороне от раковины отправляется лишь распятие — Шнайдер почти вырвал его из рук друга и, прежде чем отдать, долго и скрупулёзно промывал с мылом под струёй проточной воды. Туфли с облепленными сухой травой подошвами остались у входа. — Есть праздничное облачение, и на каждый день, а в ризнице есть и брюки, и пара сорочек... Возможно, найдётся и смена белья. Ландерс про себя отмечает, что Шнай всё же не совсем обезумел — он в состоянии трезво мыслить, да и складывать слова во фразы ему удаётся без труда. Просто в нём сейчас борются страх, непонимание происходящего и стремление к правде. — Садись, — командует он, нажимая Шнайдеру на плечи. Тот повинуется и опускается на пол душевой кабины, совсем голый и ватный, как скандинавская кукла тильда. — Так неудобно, — он стесняется, но не находит сил сопротивляться дружеской заботе. — Неудобно — это кровища, грязища и твои закоченелые конечности. Молчи, пока я буду избавлять тебя от всего этого. Ландерс ждёт, когда вода достаточно нагреется и пойдёт из лейки с существенным напором — здание очень старое, как и все коммуникации в нём, и на то, чтобы сладить с водопроводом, уходит время. Он направляет воду Шнайдеру на макушку, сперва тщательно смывая грязь, позже он добавляет шампуня, используя его и как гель для душа. Он просто поливает Шнайдера мыльной водой. Пришла пора перейти к деталям — отложив лейку на дно кабинки, Ландерс присаживается у бортика на колени, выдавливает на ладошки ещё немного шампуня и отдаётся волшебству своих рук. Он взбивает на волосах друга объёмную пену, затем несколько раз чистыми пальцами проводит по его лицу — губы Шнайдера совсем разбиты, должно быть, вода нестерпимо их щиплет, и Пауль старается быть осторожным. Далее он массирует плечи, шею, спину, легонько поглаживая — проводя по рукам вверх-вниз, он кончиками пальцев чувствует, как напряжение покидает мышцы Кристофа. Его руки такие рельефные, но не чересчур. И они не перекаченные — скорее просто крепкие. Ландерс рад, что на нём самом сейчас узкие плотные брюки, не позволяющие их содержимому проявить себя на весь белый свет. Он чувствует, как возбуждается. Такое и раньше бывало — невероятная пытка, на которую он обрекал себя добровольно каждый раз, когда одаривал ничего не подозревающего друга своими ласками в моменты нервного наваждения, а потом уединялся, проклиная собственную сдержанность и собственную судьбу. Сегодня же — особый случай. Его возлюбленный уже серьёзно пострадал, а какие опасности ждут его впереди — даже страшно представить. Он разминает крепкую спину и вдруг замечает, как Шнайдер откидывается на стенку, вытягивая свои примечательные ноги и открывая то, что между ними. Его глаза закрыты, а на лице застыла маска мученика. Невозможно прочитать его чувства: он может быть потерян в своих мыслях и не отдавать отчёта в происходящем, а может — напротив, быть вовлечённым... Пауль едва ощутимо проводит по его груди, и вниз — по животу, следуя за тонкой дорожкой волос, тянущейся от солнечного сплетения к самому паху. Проигнорировав очевидное напряжение Шнайдера, сейчас скопившееся именно там, он следует руками ниже — по волосатым ногам, бесконечно длинным и идеально стройным. Они стали куда более податливы — тёплая вода и ласковые касания частично изгнали из них оцепенение. Решив, что на большее он не способен, Ландерс вновь берётся за лейку и направляет воду прямо Кристофу в лицо. — Шнай, вставай, уснул что ли? Пойдём в ризницу — тебе нужно одеться. А потом будем думать, как выбираться отсюда. Шнайдер распахивает глаза — значит он и вправду был в забытьи; он дышит ртом, отфыркиваясь, расплёскивая воду по всей душевой, и наконец замечает собственное положение — откровенное и раскрытое. Его щёки мгновенно наливаются румянцем. Он беспокойно посматривает на Пауля, спешно поднимаясь и хватая с вешалки полотенце. — Брось, чего я там не видел, — стараясь придать голосу как можно бо́льшую отрешённость, Пауль чувствует, что сам еле держится. Его инстинкты ещё никогда не были так близки к тому, чтобы вырваться наружу. Но он сильный, он умеет держать себя в узде. Всегда умел, и так всегда и будет. Или нет? Уже в ризнице Пауль сидит в сторонке, наблюдая за тем, как преображённый и оживившийся Шнайдер одевается. Тонкую сорочку он заправляет в брюки, пару верхних пуговиц оставляет незастёгнутыми. Возможно, интуитивно чувствует что-то вроде удушья, раз игнорирует воротничок. Распятье он прячет за пазуху, а влажные волосы промакивает целой охапкой бумажных салфеток. На Ландерса он не смотрит, но его взгляд чувствует всем телом. — Что? — он напряжённо улыбается и оборачивается в сторону друга. — Ничего, — тот тоже улыбается, и тоже напряжённо. — Просто ты очень красивый. Пауль и прежде такое говорил — ничего особенного. Но лицо Кристофа принимает вдруг крайне серьёзное выражение — ему отчего-то неудобно сейчас это слышать. — А ты... — и он не знает, что ещё добавить. — А я — не очень. Отец Кристоф наблюдает, как за Паулем закрывается дверь ризницы. Оставшись один, он долго не может понять — что тот имел в виду? В груди неприятно ёкает.***
Сестра Катарина покидает обитель в светском, по привычке повязав на голову косынку, а лицо затемнив огромным солнцезащитными очками. Аксессуары делают её похожей на кинодиву шестидесятых, а болезненная худоба даже добавляет сходства с самой Твигги. Широкие джинсы с высокой талией и клетчатая рубашка, завязанная на животе узлом, на ногах — босоножки на высокой платформе, а на плече — объёмная тряпичная сумка, напоминающая нечто из эпохи ранних хиппи. Сестра постаралась сделать всё, чтобы не быть узнанной случайными встречными. Выдать её может разве что примелькавшийся чёрный мерседес, и потому она оставляет его за пару кварталов от места назначения. По заданию своего куратора она направляется на самую странную встречу — на рандеву с фрау Керпер. Та уже ждёт за столиком гламурной кофейни. Судя по публике, местечко это облюбовано креативщиками всех мастей: щеголеватые мужчины в модных бородках а-ля Георг Пятый, экзальтированные дамы в очках с вычурными оправами и туфлях, более напоминающих реквизит стриптезёрш, нежели настоящую обувь. Неудивительно, что Катарина здесь впервые: такие местечки — не её уровень. Место выбирала Керпер — видимо, именно тут, среди всей этой надменной публики, обменивающейся друг с другом при встрече кривоватыми поцелуями в щёчку, томно потягивающей кофе с сиропом и отгораживающейся от мира экранами яблочных гаджетов, она и привыкла обитать. Полная дама в мужиковатых штанах — неужели это лишь образ? А по вечерам она напяливает каблуки, хватает в зубы айфон и садится с бокалом "Маргариты" за столик у окна. Ухмыльнувшись своим представлениям, Катарина занимает стульчик напротив уже ожидающей её мадам. — Надеюсь, Вы понимаете, фрау Керпер, что я здесь с неофициальным визитом, и полагаясь на Вашу порядочность, я смею надеяться, что наша встреча будет конфиденциальной, — не здороваясь, сестра сразу переходит к делу. Так учили её на факультете журналистики — агрессия, напор, доминирование. Иначе оппонент с тебя не слезет. — О, а сестричка-то не так проста! Признаюсь, Ваш звонок немало меня позабавил. Я ожидала подставы, но теперь вижу, что Вы не из тех, кто оправдывает ожидания. И всё же я всегда подозревала в Вас натуру непростую... — Ближе к сути, фрау Керпер. Сразу оговорюсь, что эта встреча — моя инициатива. Как представителя епархии меня не может не волновать ситуация, сложившаяся вокруг тела, найденного в Рюккерсдорфе, — игнорируя придирчивые разглядывания дамы напротив, она силится выставить дело так, чтобы отвести всякие подозрения от участия в нём господина епископа. — Ой, только не надо ла-ла. Я прекрасно знаю, что все эти вбросы насчёт причастия моей организации к смертоубийству — ваших рук дело! Держу пари, вы с господином епископом — та ещё парочка! От такого нахальства сестру аж передёргивает, причём дважды — и от упоминания о "смертоубийстве", и от того, что неприятная мадам назвала их с Лоренцем "парочкой". — Как бы то ни было, теперь Вы понимаете, что наши ресурсы не ограничиваются церковными рамками. Вы нам сильно насолили и получили по заслугам. Но у меня к Вам предложение... Она делает паузу, в упор глядя на собеседницу поверх своих черепашьих очков. Керпер заинтересована — по всему видно: она импульсивна, и как ни силится строить из себя стальную леди, необузданный темперамент управляет её действиями, а не холодный расчёт. Оно и к лучшему — импульсивными людьми проще манипулировать. — Предложение? Я вся внимание! — Вы ищете врагов во вне, и до недавних пор мы занимались тем же. Хотя врагов хватает и внутри нашей организации... Катарина намеренно говорит "организация" вместо "Церковь", чтобы придать своим речам минимальную эмоциональную окраску. Но Керпер так просто не проведёшь: — О, неужели? Уж не желаете ли Вы обнародовать наконец правду о педофиле Майере и о том, как сами его прихлопнули, а теперь пытаетесь свалить всю вину на нас? И всё же импульсивность и разум идут разными дорожками. Керпер не глупа, но нетерпелива и склонна к скоропалительным выводам. — Отец Майер не был педофилом. И наша организация не имеет отношения к его гибели. Как и ваша. Зато я знаю, кто имеет, и мне кажется, вам тоже стоит это знать, — склонившись к собеседнице через стол, Катарина почти шепчет: — Разгадку рюккерсдорфской тайны стоит искать в самом Рюккерсдорфе. Возьмите на заметку и будьте спокойны — на этот раз епископат не станет на пути ваших изысканий. Но предупреждаю Вас: будьте осторожны, — поймав скептическую ухмылку на губах фрау, она добавляет ещё тише, почти неслышно: — Будьте очень осторожны. Рюккерсдорф — опасное место. Фрау долго переваривает услышанное, потупив взор. Наконец, собравшись с мыслями, она отвечает: — Если у вас действительно есть какая-то стоящая инсайдерская информация, почему бы не посвятить в неё прессу, а следом и общественность? Почему бы не подтолкнуть полицию на верный путь расследования? Зачем вам мы? Зачем вам я? Катарина ожидала подобного, поэтому реагирует, не задумываясь: — Полиция действует слишком топорно, мы на неё не полагаемся. И имя нашей организации не должно быть замарано в этой истории — если хотите, настал момент, когда мы готовы таскать каштаны из огня чужими руками. Но если вы, достигнув каких-то успехов в собственном расследовании, решите прибегнуть к помощи органов правопорядка — мы возражать не будем. Думайте. И торопитесь. Возможно, труп отца Клауса Майера — не последний. С этими словами она поднимается с изящного стульчика и направляется к выходу. Уходит, не попрощавшись, как и приходила — не поздоровавшись. На очереди звонок епископу с отчётом о выполненном поручении. Впервые Катарина ловит себя на мысли, что не испытывает ни страха, ни неприязни в отношении человека, который ею управляет.***
Вернувшись из душа — всё же своим странным звонком Шнайдер буквально выдернул его из дома, не позволив толком ни перекусить, ни помыться — отец Пауль застал отца Кристофа в трапезной. Солнце за окном близилось к зениту, и голод давно дал о себе знать. За напряжённой беседой они поглощали оставленные Веберами припасы — мясо, овощи и хлеб. Ландерс думал, что они просто выберутся через окошко второго этажа и направятся на его фольксвагене в соседнее селение — в ближайший полицейский участок. Но чем больше он вникал в повествование Шнайдера о событиях минувшей ночи, тем сильнее сомневался в благополучном исходе побега. Телефон всё ещё лежал в кармане его брюк — четыре нажатия, и полиция будет здесь максимум через час, но вспомнив, как красочно Кристоф описывал эпизод расправы над исламистами (Бах! Бах! И... Бах!), тем ярче сам себе представлял, что подобная судьба может постичь и несчастных патрульных. Кто знает, сколько сумасшедших в этой деревне? Может, жалкая горстка, а может — они все? За невесёлыми разговорами и тяжёлыми раздумьями друзья почти не расслышали, как хлопнула входная дверь. Когда они добежали до молельного зала, ключ в замке уже вновь поворачивался со стороны улицы, и люди по ту сторону двери спешили удалиться прочь. Их удлинённые силуэты отражались в цветастых витражах, а в зале, по эту сторону, остался только Клемен. Поздоровавшись с обоими мужчинами, он деловито присел на скамью и разложил на коленях книгу. По тому, что присутствие в церкви отца Пауля его совсем не удивило, стало ясно, что местные уже давно обнаружили фольксваген у дома Шнайдера и сделали верные выводы. Теперь у них целых два пленника. Несмело примостившись на скамье позади Кристофа и Клемена, Пауль вслушивался в то, как юноша зачитывал отрывки из непонятной книги, ласково называемой им "Священные Откровения преподобного Иеронима Диппеля" — сомнений не осталось: в Рюккерсдорфе действительно окопались еретики. Вдуматься только — они готовятся принести мальчика в жертву, да при этом так промыли ему мозги, что тот, похоже, только рад своей участи. Ну, а что Шнайдер? Ему как единственному сановитому человеку в округе уготовлена роль палача? И при этом они называют себя добрыми христианами? Да что там — таковыми считают их все, если уж до последнего дня даже их собственный настоятель считал так же. За мальчиком вернулись через час: супруги Вебер открыли двери церкви, поприветствовали обоих священников, обещали вернуться к вечеру и посвятить отца Кристофа в тонкости его "миссии", заперли двери и ушли. — Пацана нужно спасать, Шнай, — нервно подёргиваясь, произносит Ландерс, когда они снова остаются одни. — Но даже если бы двери были открыты, а машина в нашем распоряжении, он же сам не дастся! Ты слышал, что он буровил? Ангелы воссоединятся... Чего там ещё? Этот зомбёж похлеще любого ваххабизма будет! — Вот именно! Теперь ты понимаешь, почему полиция нам не поможет? Вот если бы сюда нагрянули "Нечужие дети" со своими мегафонами и прямыми трансляциями в интернет... — Сплюнь, Шнай! Здесь и своих сумасшедших хватает! Шум моторов раздаётся со двора, и тут же витражи затеняет силуэтами человеческих фигур. Не сговариваясь, Шнайдер и Ландерс бросаются наверх — на второй этаж, к хорошо знакомому коридорному окошку. Пара внедорожников притормозили на противоположной от церковного двора обочине дороги — всё, как во время предыдущего набега! Контингент тот же — фрау Керпер вышагивает во главе группы и направляется прямо ко входу в церковь. Мужчины приседают, прячась под окном, и продолжают вслушиваться. — Закрыто. Наверное, у святош понедельник — тоже выходной. Что ж, подождём кого-нибудь из местной администрации. Раз уж пресса окрестила именно нас убийцами старого настоятеля, то почему бы нам наконец не осмотреться на месте вменяемого нам преступления? Хрипловатый и нагловатый говор фрау Керпер друзья узнают сразу — но с кем она разговаривает? Ощущение такое, что она готовила свой монолог заранее. — Наверное, пишут на камеру, — шепчет Ландерс. — И как у них только совести хватило сюда заявиться? Как думаешь, то, что говорят о них в прессе — правда? Шнайдер понимает, что друг имеет в виду обвинение организации мадам Керпер в смерти Майера. День назад он и сам в этом не сомневался. Но минувшая ночь внесла коррективы в его мироощущение. И Пауль, не дождавшись ответа, понимающе кивает — после всего случившегося он тоже больше не склонен делать скоропалительных выводов. — А ну, вон с наших земель! — со двора раздаётся громогласный приказ Гюнтера, снова взявшего на себя роль вожака. Судя по нарастающему шуму, он появился не один — люди продолжают прибывать на церковный двор. — Мы требуем доступ в церковь! — отвечает некто из числа общественников. — Раз уж продажные журналисты не гнушаются обвинять нас в убийстве, а полиция не особо рвётся докопаться до правды, мы решили взяться за собственное расследование! — Вооон, пошли вооон! — раздаётся уже отовсюду. — Мы — зарегистрированная общественная организация, и у нас есть права, прописанные в законе об НКО. В частности — право на беспрепятственное нахождение в местах общественного пользования. Вы не можете запретить нам доступ в церковь. Церковь — публичное место! — Рюккерсдорфская Церковь — собственность Католической Церкви Германии. И вы здесь — персоны нон-грата. Отправляйтесь восвояси, богомерзкие... — скрипучий голос принадлежит пристарелой органистке фрау Мюллер. — Ну, раз так, — встревает Керпер. — Ханс, ты снимаешь? Снимай всё! Их заявления пригодятся нам для суда! Раз так — мы вернёмся с полицией. Запретить доступ в церковь полицейским вы не сможете ни по каким законам. Так что... Шнайдер и Ландерс испуганно переглядываются. Да кто вообще подослал сюда этих скандалистов? Новость о полиции наверняка взбесит местных — как бы не случилось чего похуже, чем... А если полицейские обнаружат трупы ночных набежчиков? И вдруг об их пропаже уже спохватились их собратья... — Отец Кристоф, где Вы? Тонкий голосок раздаётся со стороны запасного выхода. Кристоф тут же спешит на зов, и Пауль — за ним. Задняя дверь церкви, которой ни Шнайдер, ни тем более Ландерс отродясь нe пользовались, приоткрыта — на пороге стоит маленькая Эльза Дюрер со связкой ключей. — Отец Кристоф, мои родители просили передать, что в связи с внезапной угрозой нам придётся изменить планы и провести ритуал защиты в ближайшие дни. О деталях Вам сообщат. Готовьтесь крестить Клемена, раз уж конфирмации нам не дождаться. Вот, — она протягивает Шнайдеру его безжизненный мобильник и ключи от церкви. — Ступайте домой, пока чужаки Вас не заметили. И помните: — она прикладывает палец к губам и пучит глаза: — Тссссс. — Шнайдер, идём скорее, — поторапливает друга Ландерс. — Боюсь, если Вы куда и пойдёте, то только к себе домой, отец Пауль. Ваша машина всё ещё там, где Вы её оставили. Поезжайте в Нойхаус и не появляйтесь здесь в ближайшее время. И без глупостей — не подводите своего друга. Мало того, что десятилетняя девочка говорит поучающим тоном видавшей жизнь женщины, так ещё эти словечки... "Не подводите друга" — либо это кажется завуалированной угрозой, либо это она и есть. Ландерс собрался уже поспорить, но Шнайдер выталкивает его на крыльцо заднего входа, не давая ничего сказать. — Пойдём, Пауль, девочка права — тебе нужно домой. Эльза, — обращается он к семенящей за их спинами девочке, — передай родителям, что я всё понял. Священники держат путь к дому Кристофа перебежками, скрываясь за кустами и деревьями. Гул церковного двора удаляется, и вместе с тем — затихает. Общественники нехотя убираются восвояси, пообещав вернуться. Они вернутся — в этом никто не сомневается, и если на этот раз они притащат с собою полицию... — Пауль, дружище, садись в машину и поезжай к себе. И ни о чём не беспокойся! И не бойся за меня! — Кристоф говорит вполголоса, будто даже газоны в Рюккерсдорфе имеют уши. Уже возле машины он крепко обнимает недоумевающего друга: — Ни с кем не связывайся. Я сообщу, как только будут новости. Пусть обезумевшие приспешники Сатаны думают, что я с ними. Обманем их, усыпим их бдительность! Господь нас не оставит! Правда святая на нашей стороне! Помни: главное — спасти мальчика! Поэтому мы не должны давать безумцам повода для поспешных действий. Ступай, Пауль, я позвоню на днях, если что... Молись за меня, мой Пауль... Кристоф не выпускает растерянного друга из объятий. Он тараторит без умолку, скорее стараясь убедить себя, чем Ландерса, в том, что надежда есть, что всё образуется... Сквозь пелену слёз смотрит он вслед удаляющемуся фольксвагену — в который раз, но кажется, будто именно этот раз — особенный. Он щурится на солнце, и вдруг ему думается, что он не надеется увидеть друга вновь. Возможно, так тому и быть. Он спасёт мальчика, или сам погибнет. И Ландерс не должен рисковать из-за его, Шнайдера, ошибок, из-за грехопадения его прихода, из-за его личной, выстраданной миссии... Прощай, Пауль, ты самый-самый лучший, не печалься обо мне...***
Довольная тем, как ловко она подтолкнула фрау Керпер на нужный путь, Катарина вернулась в келью. В её планах — переоблачиться в клерикальное и присоединиться к сёстрам за обедом. На послеобеденное время матушка Мария назначила всеобщий сбор: впереди целое лето и множество праздников по всей Баварии. По традиции монастырский хор отправится на своеобразные гастроли по городкам региона — выступать на местных мероприятиях, параллельно с песенной выполняя свои гуманитарные и прозелетические миссии. Нужно определиться с репертуаром, графиком репетиций, составом хора и прочими организационными моментами. За это сёстры и любят лето — путешествовать по городкам, знакомиться с новыми местами, встречаться с новыми людьми. Жизнь монахинь не так скучна и однообразна, как об этом принято думать. В двадцать первом веке молитвами и натуральным хозяйством уже не проживёшь — Церковь поддерживает инициативы на местах, поощряя активные братства и сестричества. Монастыри по всей стране закрываются один за другим, будучи не в силах содержать свои владения и не находя поддержки как у католического руководства, так и у гражданского общества. Аббатиса давно приноровилась держать руку на пульсе времени. И куда бы они ни поехали, всюду славят сёстры своего епископа, разнося славу о нём далеко за пределы родного Аугсбурга. А епископ Лоренц умеет быть благодарным — в своё время он поддержал аббатису, тогда ещё молодую и неопытную руководительницу, и помог спасти монастырь святой Елизаветы от расформирования. И его поддержка, как финансовая, так и дружеская, помогает монастырю не только держаться на плаву, но и развиваться. Сёстры горды тёплыми отношениями между своей строгой наставницей и блистательным епископом аугсбургским, и только сама Мария знает, откуда эта дружба ведёт начало. Сумбурный и неожиданный телефонный звонок разбивает вдребезги не только планы Катарины на тихий уютный день в компании сестёр, но и её благодушный настрой. Завидев на экране имя Шнайдера, она и подумать не могла, какой разговор её ожидает. Шнайдер говорил сбивчиво, местами путанно, и всё же ей удалось уловить основную мысль его речи — кажется, отец Кристоф узнал о культе. Конечно, то ли из-за скромности, то ли опасаясь чрезмерно напугать коллегу, он не называл вещи своими именами. Он не произносил слов "культ", "секта" или, тем более, "жертвоприношение". Но он почти слёзно умолял сестру использовать все связи, очевидно намекая на её приближенность к епископскому престолу, дабы не допустить визита полиции в Рюккерсдорф. Катарина поняла: случилось нечто ужасное, событие, послужившее катализатором в исполнении безумного плана местных еретиков. А набег команды Керпер, инициированный ею же всего несколько часов назад, теперь грозит тем, что сумасброды могут приступить к претворению кровавой задумки в жизнь уже сейчас! Они посвятили Шнайдера в своё "дело", они его запугали, и он опасается, что приезд полиции в приход может закончиться непоправимым. Испытывая жгучее чувство вины за то, что зная всё, она так и не предостерегла отца Кристофа о возможной опасности, Катарина собиралась позвонить епископу... Но отступать от собственных планов — не в его характере. Он сам, с её же помощью, натравил Керпер на приход, он же дал негласное добро на привлечение правоохранителей. Он не пойдёт на попятную, даже слушать ничего не станет! Не зная подробностей, не имея полной информации о культе, он склонен преуменьшать масштабы возможной угрозы... Кажется, пришло время снова пойти наперекор его воле. Катарина кидает необходимые вещи в ту же безразмерную хипповатую сумку и, не меняя даже одежды, спускается на стоянку. Она поедет в Рюккерсдорф одна, перехватит мадам Керпер и убедит её повременить с привлечением силовиков. Поверила же та ей один раз — да так поверила, что за считанные часы собрала команду и направилась по указанному адресу с твёрдым намерением раскопать чего-нибудь эдакое... Поверит и сейчас. Шнайдер не стал бы звонить, будь это всё несерьёзно. Да и голос у него был такой... нездоровый. Внутреннее чутьё подсказывает Катарине: нужно торопиться, и она жмёт по газам, пользуясь простором пустых дорог послеобеденного города. Они с епископом хотели устранить проблему в Рюккерсдорфском приходе чужими руками, и кажется, серьёзно просчитались.