Когда долго всматриваешься в бездну, бездна начинает всматриваться в тебя. Фридрих Ницше
— Плавней. Плавней двигайся, сведи локти. Ноги вместе. Носок вытяни вперед, опиши полукруг перед собой! Плавней! Чонгук, да что с тобой сегодня? Тренер подходит к парню и кладет ему ладонь на плечо, легко сжимает и плавно ведет вниз, по напряженным мышцам. Тот тяжело дышит, уперев руки в колени и опустив голову. День не задался с самого утра и мысли его слишком далеки от танцев. — С тобой всё в порядке? — Да. Простите, сонсэнним. Чонгук извиняюще кланяется и стряхивает с лица пот, что заливает глаза. Челка слиплась и повисла сосульками, придавая ему изможденный вид. — Если тебе нехорошо, присядь, передохни. На, выпей, — учитель протягивает парню бутылку с водой, у которой уже заботливо отвинтил крышечку. Тот жадно пьет воду, запрокинув голову и позволяя мужчине смотреть, как ходит кадык у него под кожей. — Спасибо, сонсэнним. Я в порядке. Просто… Давайте ещё раз повторим эту партию. — Ты выглядишь уставшим, а ведь тренировка только началась, — не отстает учитель. — Простите… Я… Учитель хватает парня за руку и поднимает рукав выше локтя. Проводит пальцами по напряженным мышцам и вздувшимся венам, недовольно качает головой. — Опять ночью работал? Ты же знаешь, студентам нашей школы запрещены подработки. Если кто-то прознает, ты не просто лишишься стипендии, ты вылетишь отсюда, как пробка из бутылки. Мы же с тобой договаривались, если тебе нужны деньги, ты всегда можешь… — Мне так жаль… Кажется, Чонгук за всю жизнь не извинялся столько, сколько за сегодняшний день. Ему действительно очень жаль, что он подводит учителя, что нарушает правила школы, что ему приходится врать всем вокруг, включая родного брата. Он не может брать деньги у учителя, несмотря на их «особые» отношения, ему просто не позволяет совесть, поэтому лучше тяжкий труд. Но кто же знал, что и без того дорогущее обучение в этом семестре снова вырастет в цене? Чонгук понимает, что новые продвинутые компьютеры в читальном зале и современный ремонт с дизайнерским интерьером в женском общежитии очень важны, повышают репутацию Школы искусств и, вообще, с каждым нововведением превращают её в заведение высочайшего ранга, но в душе не может не возмущаться несправедливостью жизни. Откровенно говоря, ему плевать на новые компы, потому что у него есть ноутбук, впрочем, как и у всех студентов, а живет он не в общежитии, а с братом в доме родственницы. Какое ему дело до этих апгрейдов, и почему он должен платить за них? В итоге жизнь богатеньких студентов, которые без проблем могут потратить за день даже миллион вон, станет ещё лучше, а он должен рисковать всем и надрываться, чтобы хоть приблизительно соответствовать нужному уровню. Ему нравится учиться здесь, но он уже не единожды пожалел, что решил прыгнуть выше своей головы, и с каждым днем злился на весь мир всё сильнее. Повзрослеть Чонгуку пришлось очень рано, и ещё раньше — обзавестись кучей неприятных тайн. Он, как никто другой, понимал, что родители не могут обеспечить его всем необходимым, а брату тоже нужны деньги на учебу, одежду и еду. Чувствовал себя обузой с раннего детства и, хоть никто из членов семьи никогда не относился к нему плохо, всё чаще задумывался, что родителям не стоило рожать второго ребенка, не имея для этого финансовых возможностей. Он словно случайно появился в семье, незапланированно и спонтанно, и его просто оставили. Поэтому всё чаще строил из себя недалекого дурачка, скрывая боль от вины за свои мысли, поступки, желания и пряча свои секреты за глупыми шутками и шаловливым поведением. А ведь он такой же ребенок, как и все. Он хочет веселиться, радоваться жизни, бегать на свидания и покупать всякие прикольные штуки, которые есть у других. Если бы не эти чертовы богатенькие студентики, родители которых только тем и занимаются, что придумывают и требуют новые улучшения для школы, из-за которых каждый семестр растет цена на обучение, то было бы намного легче… В прошлый раз построили бассейн, в этот — ремонт в общаге, а что будет в следующий? Супер-важная обсерватория или космическая станция? С горем пополам, надрывая жилы и выдавливая из себя фальшиво-счастливую улыбку, Чонгук заканчивает тренировку и направляется в душ. Мокрая от пота футболка неприятно липнет к телу, но при этом выгодно облепляет рельефный пресс и мускулы на руках, и парень, проходя мимо окон, пытается рассмотреть своё почти идеальное отражение в идеально чистых стеклах. Естественно, погрузившись в свои мысли, он не замечает группу студентов, что стоят посреди коридора, и цепляет одного из парней плечом. — Смотри, куда прешь! — парень недовольно замахивается, а потом резко шарахается назад: — Ну и несет от тебя! В конюшне моего отца от лошадей и то приятней пахнет! Брезгливо стряхнув нечто невидимое со своего плеча, он морщит нос и размахивает рукой, отгоняя от себя воздух. Со всех сторон раздаётся хихиканье, самое обидное — со стороны девчонок. Чонгук машинально облизывает губы и, мельком посмотрев на Соён, сразу опускает глаза. Она поистине прекрасна — самая красивая в школе по мнению и учеников и учителей, а ещё отличница и очень талантливая актриса. Она уже подписала контракт с большим агентством, но, с каким именно, пока держится в тайне. Тут большинство студентов уже являются трейни в агентствах, а некоторые успели сняться в дорамах, рекламе или шоу. Чонгук явно не из их лиги, да и не хочется ему туда. Он не такой, как они, он — другой. Злость и обида закипает с новой силой. Хочется стереть эти наглые ухмылки с лощеных лиц, раскрошить зубы, превращая ехидно искривленные губы в кровавое месиво. Сжав кулаки, парень оттесняет толпу плечом и быстрым шагом направляется в душ, едва сдерживая гнев. Забежав в душевую, он бросает рюкзак в шкафчик и прямо в одежде заскакивает в одну из кабинок, со всей силы ударяя кулаком в стену. Резкая боль, пронзившая едва ли не до самого копчика, отрезвляет, разливаясь приятными волнами по окаменевшему телу. На белом кафеле, под наплывом пара, медленно растекается розовое пятно; Чонгук смотрит на разбитые костяшки, слизывает с них выступившую кровь и улыбается.***
На обратном пути он опять сталкивается с Соён в коридоре, когда спешит на урок, но в этот раз она без подружек и вечно таскающихся за ней прилипал-старшекурсников. Она мило улыбнулась и заправила прядь идеально ровных длинных волос за ухо, глядя в упор на него, а Чонгук сразу же опустил глаза в пол и почувствовал, как тело снова сковывает напряжение. Девушка почти преградила ему дорогу, не нахально, чтобы принять это за наглость, но достаточно очевидно, чтобы было неприличным проигнорировать. — Чонгук-ши, — она томно выдохнула последний слог и стрельнула глазками. — Прости моего брата, он совсем не злой, просто дурачок. Чонгук кивает, не в силах произнести ни слова. Ему хочется оказаться подальше от этого места и этой красотки. Снова облизнув губы, он нервно блуждает глазами по коридору, натыкаясь то на стены, то на потолок, то на носки модных красных туфелек на маленьких ножках девушки и не в силах поднять глаза выше. При этом даже кожей чувствует пристальный, липкий взгляд девушки, что шарит по его телу, лицу, губам, и последние зудят всё больше, заставляя их облизывать снова и снова, привлекая ещё больше внимания. Не видя никакой реакции с его стороны, Соён тянет ладошку с аккуратным маникюром к лицу парня и поправляет ему чёлку. Тот едва сдерживается, чтобы не шарахнуться в сторону, и покрывается красными пятнами. — Тебе стоит почаще смотреть в зеркало, — хихикнув, зовет за собой: — Пойдем, пара по истории скоро начнется! Ты ведь знаешь, у нас сегодня совместные уроки? Она берет его за локоть своей маленькой, но такой цепкой ладошкой, Чонгук деревенеет и как овца на заклание следует за ней. Ему хочется попросить её не прикасаться, но он не может, подавившись своими же словами. В аудиторию девушка затаскивает его чуть ли не силой и только там отпускает, когда внимательные взгляды одногруппников скрещиваются на них, и один из них такой злой, такой яростный, что едва не протыкает насквозь. Чонгук поднимает глаза и смотрит в лицо брату Соён, понимая, что сегодня после занятий ему скучать не придется. После пар он спешит собрать рюкзак и покинуть территорию школы. Сегодня он решает не идти на подработку, а отдохнуть, предаться безделью или ещё чему-то, более приятному. Чонгуку надоело надрываться, а той суммы, что он накопил, уже достаточно, чтобы добавить к деньгам родителей и брата и оплатить новый семестр. Это так радует, что хочется плясать, а в крови бурлит адреналин, требуя разрядки. Он внезапно понимает, чем хочет заняться, поэтому притормаживает почти у самого выхода из ворот школы и возвращается, минует арку между двумя корпусами и сворачивает к библиотеке. Проскакивает мимо четырех одногруппников, бросив беглый взгляд в сторону одного из них, и, когда удаляется, слышит за спиной: — Я сам с ним разберусь, не вмешивайтесь. Он заходит за здание, поднимается по пожарной лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, и, достав из кармана дубликат ключа, ловким привычным движением с первого раз попадает в дверной замок, открывает просторную аудиторию. Повсюду стоят парты, кое-где они сдвинуты в кучу, а одна даже лежит боком на полу; на стене старая перекошенная доска, на которой обычным мелом нарисована корявая роза, а в воздухе витает запах пыли и запустения. Скоро сюда доберутся и переделают помещение под иные нужды, но сейчас им никто не пользуется, здесь лишь изредка заседают ребята из разных клубов, когда нужно свободное место или заглядывают такие вот одиночки. Вокруг сгущается полумрак — на улице уже смеркается, дождь хоть и прекратился, небо затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, что грозятся вот-вот прорваться и излить на город всю скопившуюся влагу. Бросив в угол рюкзак, Чонгук складывает руки в замок, поднимает их вверх и прогибается назад до тех пор, пока не перестают хрустеть позвонки, замирает, прислушиваясь к шагам на лестнице, и не двигается, даже когда за его спиной хлопает дверь. — Долго ты. Гость хмыкает, и Чонгук резко оборачивается, бросается вперед, сжимая горло своей покорной жертвы и прижимая его к стене. Тот рывками хватает воздух, зрачки его расширяются, а сердце бешено бьется, но он даже не пытается вырваться. — Скажи, что это ты устроил в коридоре? Тебе не нравится, как я пахну? — Чонгук наклоняется к самому уху парня и шепчет: — Нарываешься? — Нравится… Джунки как две капли воды похож на Соён: те же большие глаза с длинными густыми ресницами, детский взгляд, что так нелепо смотрится, когда парень пытается строить из себя крутого, и те же пухлые розовые губы, напоминающие опавшие лепестки цветов японской вишни. От сестры его отличает подбородок чуть мощнее и волосы покороче, не черные, а выбеленные, но все равно их длины достаточно, чтобы собрать в короткий хвостик. А ещё он — парень, и его шея под пальцами Чонгука не такая тонкая и хрупкая, но все равно кажется, что сожми пальцы чуть сильнее, то она переломится, поэтому он чуток ослабляет хватку, позволяя вздохнуть свободней, и Джунки шепчет: — Я соскучился. Как увидел тебя в коридоре в этой чертовой мокрой футболке, так и не выдержал. Резко перевернув парня, Чонгук хватает его левой рукой за волосы, с силой вдавливает грудью в стену, а сам прижимается сзади и тянет правую руку к его паху, сжимает член через ткань брюк. Там уже чувствуется напряжение, и он грубо мнет член, не церемонясь с нежностями, пока Джунки не начинает жалобно стонать и дергаться у него в руках. Тогда он просто отпускает его, отступает в сторону и парень сползает на пол, тяжело дыша и держась за пострадавший орган. Плечи его подрагивают. — Не нравится? — усмехается Чонгук., — Тогда вали отсюда. Но Джунки поднимает голову, растрепавшиеся волосы лезут ему в глаза, прилипают к лицу, но рассмотреть его настоящее выражение довольно сложно — в помещении уже почти ничего не видно. Парень ползет на коленях вперед, тянет руку вперед, но получает по ладони. — Не заслужил. — Прошу тебя… Хмыкнув, Чонгук берет один из стульев, садится на него и, откинувшись на спинку, широко раздвигает ноги. Одногруппник тянет руки к его ширинке, расстегивает и аккуратно берет член в рот, но почти сразу начинает захлебываться — запустив пальцы в его волосы и надежно сжав их на затылке, Чонгук тыкает парня лицом в пах, заставляя брать глубже и двигаться резче. Тот никак не может приноровиться, задыхаясь от нехватки воздуха и собственной слюны. Чонгук иногда любит, чтобы его член ласкали, нежно водили языком по гладкой коже, по вздувшимся венам, но сегодня ни настроение, ни обстановка не соответствуют фантазиям, желанные образы не возникают перед глазами. Наблюдая сверху за тем, как собственный член раз за разом исчезает во рту Джунки, он сильнее сжимает пальцы на волосах, вызывая стон боли, и хрипло выдыхает. Жар пузырьками удовольствия поднимается по всему телу, накапливаясь в паху и грозя скорой разрядкой, но такой расклад его не устраивает. Не так быстро. Он резко останавливает одногруппника и, когда член с приятным хлюпающим звуком выскальзывает из его рта, тот начинает кашлять и хватать воздух, но ему не дают опомниться: Чонгук, как пушинку, поднимает его на руки и укладывает на одну из парт, заставив свесить голову с края и приказав взять в рот уже в таком положении. Стоя рядом, он с большим удобством может контролировать силу и амплитуду толчков. Джунки начинает давиться сильнее, его горло сжимается от спазмов, он не может подстроиться под ритм, нервно хватается то за края парты, то сжимает бедра Чонгука, но отстраниться даже не пытается. Если бы в аудитории было светлее, Чонгук заметил бы тень страха на лице Джунки, но даже в этом случае вряд ли бы что-то изменилось. Под конец, устав и избавившись от накатившей в начале ярости, Чонгук начинает двигаться плавней, словно в танце, и, достигнув пика, с облегчением выплескивается прямо на рубашку парня. Ему всё равно, в каком виде тот будет возвращаться домой, и ему плевать, что он сейчас сидит у его ног и сжимает свой пах, намекая на ответную ласку, которой никогда не дождется. Пальцы Джунки дрожат, и он заглядывает в лицо Чонгука пытаясь увидеть там хоть какие-то эмоции, но в темноте видны лишь черные провалы глазниц — точно такие же, как сейчас и у него самого, занавешенные слипшимися прядями влажной челки. — Перекрасься в черный, — бросает Чонгук, выходя из аудитории, — блондином ты похож на шлюху.***
Вот уже несколько лет в жизни Чимина не происходит ничего, что могло бы разнообразить его будни. Он просыпается рано по утрам, если получается выспаться ночью, или после обеда, если ночью мучили кошмары и бессонница. Он идет в ванную, приводит себя в порядок, потом на кухню, где Джин готовит ему завтрак, а если друг отсутствует, то ждет, пока тот вернется и накормит его. Или заказывает еду на дом. Вообще, раньше он умел готовить, конечно, не кулинарные изыски, хотя угостить гостей было не стыдно, но теперь у него ничего не получается, и он бросил даже пытаться. Потом он обычно идет тренироваться; потерять форму для него что-то сродни предательства самого себя. Владение своим телом — единственное, что осталось от прежнего Чимина. Ему и так было сложно восстановиться в первое время, но затем изнуряющие тренировки на тренажерах или отработка движений какого-нибудь сложного элемента танца стали спасением от дурных мыслей. А если удавалось загнать себя до состояния полудохлой лошади, то и вовсе отлично — в таком случае достаточно принять горячий душ и завалиться в кровать, отрубившись, словно от двойной дозы снотворного. А следующим утром повторить всё по кругу. День ото дня ничего не менялось, слившись в череду ничем непримечательных будней, Чимин уже не отличает один от второго, не понимает, понедельник сегодня, пятница, день рождения или новый год. Одинаково. Чем проще, тем лучше. И каждый день борьба с самим собой. Одна его часть души жаждет правды. Хочется понять, почему механизм жизни сломался, некоторые детали перестали работать, а некоторые всё ещё скрипят и пытаются тащить тело вперед; сбои уже так утомили, что терпеть это каждый день становится всё невыносимей. Хотелось просто падать в пропасть, не задумываясь, чтобы никто не трогал и ничего не спрашивал. Поскорее долететь до дна и разбиться на мелкие осколки. Вторая часть желает иного. Темноты. Не той, что бывает в закрытых подвалах и укромных уголках ночных клубов, где укрываются целующиеся парочки. А той самой, что прячется на дне каждой души и плещется в расширенных адреналином зрачках, которую не принято показывать посторонним. Она такая сложная, довлеющая, разрывающая на части. Она так пугает и манит одновременно. Чимин её боится до дрожи в коленках и срывающегося до хрипа голоса. Он её хочет. Так, как хотят самую желанную, но недоступную женщину. Чимин не понимал сам себя, а то, что невозможно понять, он старается засунуть поглубже, в самый укромный и поросший паутиной уголок, закрыть на все замки и принять образ жизни овоща, нежели согласиться с тем, чего желает эта тьма. Он практически справился. Но… Нет. У него все ещё остается Ким Сокджин, который постоянно нарушает шаткое равновесие его никчемной жизни. Чимин любит его и ненавидит одновременно. Иногда ему хочется остаться одному, и тогда всё это закончится. Он даже знает, как именно. Но Сокджину плевать на планы Чимина, у него свои планы. К примеру, гребаный психолог Намджун. — Чёртов недопедик, — выругался парень сквозь тяжелое дыхание, выполняя очередное скручивание. Сегодня утром изучившему в зеркале свою помятую тушку Чимину показалось, что он теряет форму. Или похудел. Или поправился. Он не мог понять, но увеличение тренировок стало очередной целью. Других целей у него не предвиделось, и даже такая мелочь позволяла прожить еще один день. — Ненавижу психологов, — повторил он через минуту, заводясь сильнее. Намджун его бесил. Начиная от смазливой внешности крутого перца и заканчивая глубоким низким голосом. Намджун выше и шире Чимина, и ему не надо ничего делать, чтобы круто выглядеть. А ещё он жутко дотошный, вечно лезет, куда не просят. Например, в душу Чимину. И, кажется, они с Сокджином что-то задумали. Эта мысль оказалась особенно неприятной и обидной, Чимин даже резко дернулся, всем естеством демонстрируя отвращение, и спину пронзило внезапной болью, от которой его тут же скрутило на полу. — Ну вот, допрыгался, качок хренов… Он кое-как приподнялся, прополз на четвереньках до коридора, с кряхтением и слезами на глазах приподнялся и, скрюченный, поковылял на кухню, где была аптечка. Покопавшись, не обнаружил ни одной таблетки обезболивающего, и — что самое страшное — не было лечебного пластыря. Выругавшись ещё раз, он достал телефон и набрал номер Сокджина, но тот, по начавшему уже работать закону подлости, не брал трубку, а потом автоответчик сообщил, что: «Красавчик Джин сейчас жутко занят и не появится до глубокой ночи, оставьте ваше сообщение после длинного гудка». — Блять! И что мне делать? Боль становилась сильнее с каждой секундой, казалось, что в спину воткнули нож и медленно проворачивают его. Позвонить больше некому. Не Намджуну же? Чимин не пошел бы на это, даже умирая. Вызвать скорую? Но как он потом объяснит медикам, что его нужно лечить дистанционно, не прикасаясь? И что вообще-то он чокнутый псих? Вариант, где они просто дают ему волшебную таблетку, не рассматривался. Тем более его наверняка узнают, а это породит кучу новых вопросов и проблем. Оставалось единственное — терпеть. Или пойти в аптеку, что, естественно, оставалось самым крайним вариантом. Через час адских мучений, прокушенных до крови губ и завываний, Чимин решил, что не такой уж он и социопат и, кажется, готов к общению с кем-либо, лишь бы это помогло избавиться от боли. Он с горем пополам накинул куртку, бейсболку, влез в кроссовки Сокджина, которые были на два размера больше и поэтому их не пришлось расшнуровывать, и, пытаясь выглядеть не особо перекошенным, вышел на улицу. До маленькой аптеки в частном магазинчике всего полтора квартала, но дорога туда показалась невообразимо длинной. Он сквозь зубы поздоровался с улыбчивой аджумой, попросил самое сильное обезболивающее, которое можно купить без рецепта, и лечебный пластырь. Женщина сложила всё в пакетик и назвала сумму, Чимин сунул руку в карман и обомлел — о деньгах он даже не подумал. — Чёрт. Деньги… — он умоляюще посмотрел на женщину, она всё также мило улыбалась, но в глазах уже мелькнули искорки недовольства. Она потянула пакетик с лекарствами обратно на себя, Чимин застонал. — Я не смогу преодолеть дорогу ещё раз. Ну, будьте человеком. Вот, — он стянул с мизинца печатку, — платиновая. С черным бриллиантом. Жутко дорогая. Оставлю как залог, вернусь за ней позже. Этого кольца хватит, чтобы купить всю эту аптеку. — Молодой человек, не нужно меня оскорблять. Я вас не знаю, и кольцо мне ваше даже даром не нужно. Нет денег — нет покупки. — Да я живу тут по соседству! — возмутился Чимин, неосторожно дернулся, и его как током прошибло новой порцией боли. — Вы же видите, мне больно! — Никогда вас не видела. Лучше уходите и приходите с деньгами. Чимина затрясло. Перед глазами встала красная пелена, он ухватился за край стойки, поднял бешеные глаза на женщину. Она, увидев в его взгляде нечто невообразимо страшное, в ужасе отскочила к стене и завопила: — Я вызову полицию! — Дай мне эти чертовы лекарства, — прошипел парень и вдруг осознал, что словно наблюдает за собой со стороны. Он отметил, что та его половина ликует, как вырвавшийся на волю после долгого заточения хищник. И зверь жаждет убивать. Он скользнул взглядом по магазину, увидел на полке запечатанные кухонные ножи, хищно блестела на них новая нетронутая сталь. Там не хватало красного. Взглянув на женщину, он заметил, как трепещет на шее жилка, по которой перепуганное сердце быстро-быстро гонит кровь. Много крови. Страх на её лице казался слаще меда. Во рту скопилась слюна, словно он только что почуял запах любимого блюда. « — Сделай это. Ты ведь хочешь. — Заткнись. — Просто протяни руку. Она ничего не сможет сделать. — Заткнись! — Никто не увидит. Выпусти зверя…». — Я… вызову полицию… — пролепетала женщина едва слышно, ею полностью завладел ужас. Глаза незнакомца затягивали в пучину страха, она в ней увязла, как муха в патоке, хотелось бежать и прятаться, но оторвать взгляда не могла. — Женщина, успокойтесь. Вы же видите, парень совсем от боли неадекватен. Я заплачу за него. «Этот голос…». Чимин словно очнулся. Тьма куда-то исчезла, схлопнулась, вернулась боль, обида, и он застонал, хватаясь где-то за бок — до больного места достать не мог. Повернувшись, уставился на неожиданного спасителя. — Ты?