Лучше всего в секрете хранится то, о чём все догадываются. Джордж Бернард Шоу
Намджун заранее заказал столик в маленькой и уютной кафешке и теперь дожидался Сокджина. Обычно они обсуждали последние новости в булочной около офиса, где выпивали по чашечке кофе и съедали по неизменному круассану. Свободного времени у обоих не так уж и много в дневное время, обычно дружеские беседы не затягивались надолго, но сегодня всё должно быть немного иначе. День сегодня самый обычный, и разница лишь в том, что оба не так давно пожаловались на скуку и однообразие в повседневности. И раз уж оба в похожем положении, то условились немного культурно развлечься. Правда Сокджин почему-то задерживается. Намджун постукивает пальцем по столу — именно так выражается его нетерпение. Он старается контролировать свои жесты и мимику, но сейчас его никто не видит. Подавляя всё нарастающее желание начать грызть ноготь, он несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает, а затем смотрит на висящие на стене напротив часы. Джин задерживается уже на двадцать минут, и от этого появляется гнетущее чувство неловкости. Вдруг он не придёт? Может, нашёл занятие поинтересней? А вдруг вообще забыл? Намджун безумно боится выглядеть смешно или глупо: если прождать слишком долго, то Сокджин может подумать, что в нём слишком заинтересованы. А если уйти сейчас, то он может посчитать его недостаточно серьёзно настроенным. Возможно, его просто задержали на работе или он попал в пробку… Уходить не хочется, но спокойно ожидать и не дёргаться не позволяет гордость. — Чёрт. Волнуюсь, будто на первом свидании, — негодует Намджун, морща нос и стараясь не следить глазами за секундной стрелкой часов. — Ещё десять минут и всё. Внезапно звякает колокольчик, открывается дверь, впуская в помещение прохладный сырой воздух и шум дождя. Выход перекрывает большой чёрный зонт. Стряхнув с него капли дождя, высокий молодой человек складывает зонтик и ставит у двери, а потом растерянно оборачивается и встречается взглядом с Намджуном, широко улыбается. Намджун сглатывает и, привстав, зовёт за столик, а потом неловко раскланивается, здороваясь. Со стороны это выглядит крайне забавно, словно два старика встретились. «Ну наконец-то, явился», — мысленно ворчит Намджун, стараясь заглушить неистово бьющееся сердце. — Боже, я так виноват, — сразу начинает оправдываться Сокджин, продолжая кланяться. — Если что-то случается, то всё сразу! По дороге спустило колесо, а телефон разрядился, эвакуатор не смог вызвать, пришлось самостоятельно менять его. А тут ещё этот дождь — я промок до нитки! Поэтому переоделся в домашнее, хорошо, что в машине комплект был. Вы уж простите меня за такой фривольный внешний вид, я уже отвык на людях так появляться… Выгляжу как идиот… Намджун смотрит на него во все глаза, пытаясь найти хоть одну причину назвать его вид идиотским, но Сокджин выглядит возмутительно привлекательно. Белый ангоровый свитер с высоким горлом выгодно подчёркивает широкие плечи и узкую талию, простые черные брюки — стройные ноги. Обычно уложенные наверх волосы сегодня свободно спадают на лоб, придавая Сокджину мальчишеский вид и делая похожим на студента-первогодку. Заверив гостя, что он совсем не заждался, что всё в порядке и что его совсем не оторвали от важных дел, Намджун, наконец, усаживает Джина за столик и уговаривает сделать заказ. — Имбирный кофе для начала, — не задумываясь, Сокджин оглашает заказ подошедшему официанту, который пялится на него чуть ли не с благоговением, будто звезду увидел. Это, впрочем, недалеко от истины, психолог и сам едва сдерживается, чтобы не начать глазеть чересчур откровенно. — И запечённую телятину с овощами. К черту диету, — махнув рукой, он оглашает Намджуну своё решение и доверительно сообщает: — Весь день только о еде думаю, даже работать не могу. Придётся пожертвовать фигурой в угоду желудку. — У вас прекрасная фигура, — не подумав, ляпает Намджун и тут же прикусывает язык. — Что? — Джин немного рассеян и пропускает фразу мимо ушей, а, возможно, комплименты ему настолько привычны, что он их фильтрует, не воспринимая. От этого Джуну немного досадно. — Небеса совсем сошли с ума, столько дней льёт как из ведра. У меня из-за этого давление падает и суставы ноют, как у старика, — усмехнувшись, продолжает жаловаться Сокджин, не обращая внимания ни на что вокруг. Он суетится, то волосы поправляет, то воротник свитера, то закатывает рукава, оголяя предплечья с узкими запястьями, то снова их опуская. Нет, он не взволнован, не нервничает, в отличие от самого Намджуна, что ловит эти жесты с неприсущей его натуре жадностью. Он просто такой вот по-домашнему суетливый, будто сняв деловой костюм, он превратился в обычного парня… Обычного, но очень тёплого и привлекательного, которого почему-то хочется прижать к себе и потискать. «Чимину очень повезло иметь рядом с собой такого человека, жаль, что этот паршивец этого не ценит», — завистливо думает Намджун, а потом осекает себя — ситуация ясна не до конца, поэтому так категорически судить не стоит. Намджун заказывает себе хорошо прожаренный стейк и салат, хотя аппетита у него нет. Пока еду готовят, они болтают о погоде, повышении курса доллара и изменениях в оформлении документов при посещении заграницы, а потом практически в торжественном молчании приступают к ужину. Сокджин сдержанно хвалит повара, а потом вдруг предлагает Намджуну отведать прекрасно приготовленной телятины, протянув небольшой кусочек к самому его рту, и тому приходится потянуться губами и принять пищу. Он и не помнит, когда в последний раз его кто-то кормил, разве что мать в детстве, но это было так давно, что он уже и забыл, каково это. Чувствуя себя очень неловко, он едва не роняет мясо на рубашку, а потом, поперхнувшись, начинает сдавленно кашлять. От стыда его бросает в краску, а Сокджин реагирует быстро, хлопает его по спине, подаёт стакан воды. — Намджун-ши, Вы такой неловкий! — он беззлобно смеётся. — Я чувствую себя отравителем. Хорошо хоть не пришлось метод Геймлиха применять, у меня он не очень хорошо получается… — А что, приходилось? — заинтересовавшись, психолог даже забывает о только что произошедшем инциденте. — Пару раз. Ещё в институте, на одной из вечеринок подавилась девочка с курса. И один раз Чимин потрепал мне нервы. Он любит болтать во время еды… Любил, то есть, — взгляд Сокджина, только что такой живой и искристый, тухнет, что не скрывается от внимательного психолога. — Как он сейчас? Мужчина пожимает плечами и сжимает губы в тонкую полоску. Намджун ловит себя на мысли, что ему очень нравится наблюдать за мимикой этого человека. Смена его эмоций настолько яркая, что можно писать пособие по физиогномистике. — Неважно. Мне кажется, ему становится хуже. Болтает сам с собой, спорит о чём-то, это так жутко, когда знаешь, что в комнате он один, а кажется, будто разговаривают двое. — Что вы имеете в виду? — моментально навостряет уши Джун. Значит ли это, что проявилась вторая личность? До сего времени Чимин показывал удивительную устойчивость в этом плане и «переключить» его не получалось. — Если бы я не был атеистом, то подумал бы, что он одержим. Он реально спорит сам с собой, пока считает, что я не вижу или не слышу, даже его голос и интонация меняется! — Сокджин мнётся, будто не решаясь произнести слова вслух, но потом все же наклоняется вперёд, от чего его лицо становится близко-близко и шёпотом спрашивает: — Скажите, это шизофрения? Или ему все же можно помочь? И, мне кажется, наш план не работает. — Он уже нашёл документы с диагнозом? — Да. Хотя и не сразу. Но был очень настойчив — перерыл всю мою комнату! — Это хорошо, — Намджун не уверен до конца, что это положительная динамика, но подобное упорство однозначно показывает заинтересованность Чимина в происходящем. Теперь важно направить его в нужное русло. — Придерживайтесь той же линии поведения, пусть он понимает, что вы в нем нуждаетесь и не справитесь без него. Он должен чувствовать, что нужен, что он не обуза, а важный для вас человек. Что вы рады, что он у вас есть, и что счастливы, что не нужно возвращаться в пустой дом. Ну и всё в таком роде. Сокджин расслабляется и улыбается уже свободнее. — Вы меня успокоили… Значит, я всё делаю правильно. Теперь мне кажется, что всё не так плохо. Похоже, он даже вернулся к танцам. По крайней мере, я слышал топот в танцевальном зале, хотя зайти и не решился, чтобы не спугнуть. — Пока не время расслабляться. Восстановление — долгий процесс, нам предстоит много работы. Если бы Намджун и хотел, то не смог бы сказать однозначно, будет ли положительный результат. Всё слишком сложно. Он кивает, соглашаясь с самим собой, и с силой трёт виски. Честно говоря, сегодня ему не хочется говорить на эту тему вообще, потому что в голове крутятся совсем другие мысли, и его собеседник, будто поняв это, опускает глаза и слегка улыбается. В этот момент психологу очень хочется знать, о чём он думает. А ещё почему-то хочется потрепать по волосам, откинуть их с его лица и увидеть, что там, в его глазах, которые он так упорно сейчас не поднимает. Всегда, когда Намджун сталкивался с Сокджином, его прошибало током от прямого взгляда, от чуть изогнутых в усмешке губ. Не насмешливо, а так вот приятно-добродушно, словно мужчина знает о чём-то, о чём не знает никто. Будто он знает секрет. И это злило, рука дёргалась произвольно, хотелось въехать по его смазливой физиономии, чтобы стереть эту всезнающую усмешку. Злило и то, что иногда хотелось вцепиться в волосы, притянуть к себе и впиться губами в его рот. Намджун прекрасно понимал, откуда эти мысли и что они значат, не зря он столько лет изучал психологию, изучал окружающих и… себя. Не зря Чимин сразу заметил его скрытую сторону. Всё стало слишком очевидным. Он хотел этого парня, что сейчас сидит напротив. Хотел до одурения, до боли в груди и паху. А ещё понимал, что Сокджин не дурак, видит его состояние, его похотливые взгляды, которые он неумело пытается замаскировать под участливость, сочувствие и желание помочь. Странно, что он не заехал ему по роже за такое лицемерие. Или он всё же ничего не заметил? Иначе зачем постоянно встречается с ним, делится наболевшим, улыбается? Неужели? Намджун не верит в свои догадки, хотя ему жутко хочется проверить их подлинность. Только вот он не знает, как себя вести, как вообще начать с ним ту тему, что его интересует, и стоит ли её вообще начинать… — Может, перейдём на «ты»? — вдруг меняет тему Сокджин, и его лицо слегка краснеет, словно он предложил нечто неприличное. То ли он такой хороший актёр, то ли действительно смутился, но Намджуну ничего не остаётся, кроме как только кивнуть. А дальше события несутся как сумасшедшие: сначала они решают заказать соджу к мясу и выпивают несколько бутылок кряду, потом перемещаются в бар, оказывается, что оба любят бренди, и, едва не соревнуясь, кто выпьет больше, сбиваются со счета, опрокидывая один стакан за другим. И так до тех пор, пока перед глазами не начинает двоиться, а язык заплетаться. Сокджин травит шутки и громко над ними смеётся, заставляя окружающих с восторгом на себя глазеть. Намджун смеётся над Сокджином и думает, что это лучший вечер за последние годы, ведь ему так хорошо, так свободно и на него смотрят с завистью, потому что рядом ни у кого, кроме него, нет такого красавчика. Апогеем вечера становится посещение DVD-клуба. Намджун и сам не понимает, как оказывается в подобном месте, почему фривольно разлёгся на мягком диванчике, раскинув длинные ноги в стороны, пока Сокджин со смехом перебирает диски, выбирая фильм на просмотр и предлагая различные глупые комедии. Обстановка донельзя странная, начиная с крохотной комнатки, в которой так уютно и интимно одновременно, и заканчивая полупрозрачной кабинкой душа, что приютилась в углу и совсем непрозрачно намекала на то, как именно тут проводят время. Когда Сокджин определяется с фильмом, то включает видео и добавляет звук погромче, а потом плюхается на диванчике рядом, едва не навалившись на психолога всем телом, и тому становится совсем не по себе. Это место… он никогда не думал, что, будучи серьёзным образованным человеком, который без проблем может позволить себе снять номер в дорогом отеле, окажется здесь, в месте, где уединяются на несколько часов бедные студенты и спешащие с работы парочки. Сокджин оказался полон сюрпризов, к которым он был не готов. При этом он не торопит, не давит, но вся атмосфера вокруг накаляется настолько, что, кажется, сейчас заискрится от напряжения. Молодой мужчина без зазрения совести хлопает по плечу, тыкает в бок и может даже положить руку на колено Намджуну, смеясь над глупыми шутками из фильма. Но тот словно не видит ничего вокруг, он смотрит лишь на него. — Слушай, ты в меня часом не влюбился, а? — усмехается Сокджин, когда ловит взгляд психолога, наклоняется к нему ближе. Он прекрасно понимает, как действует на окружающих и вовсю этим пользуется. — Глаз с меня не сводишь. — Я просто пьян, — не отпирается Намджун, — а ты очень красивый. — Ну, ты, наверное, чего-то хочешь от меня? Может, поцеловать? Ну, целуй уже что ли. Не томи… Давай, сделай уже хоть что-нибудь, сколько можно смотреть-то? Начав нервничать, Намджун напрягается, вся эта ситуация так не похожа на прошлое их общение. Всё заходит слишком далеко. Опять. Сокджин вдруг наклоняется ещё и оказывается так близко своим лицом к лицу психолога, что тот невольно дёргает головой и вжимается в спинку дивана. На что мужчина лишь усмехается, выдохнув ему в губы. Так горячо, так маняще… — Я… — Намджун не смог договорить, потому что Сокджин просто заткнул его рот своим. И всё. Ему приходится ответить, он не мог не ответить, и понеслось. Сокджин наваливается всем телом, трётся о пах Намджуна своим. И они оба очень хорошо чувствуют, как там становится напряжённо и тесно. У Намджуна кружится голова, и он где-то на задворках сознания радуется, что не стоит на ногах, иначе точно бы свалился на пол, не удержался бы. «Это неправильно, остановись», — мысленно кричит он, сходя с ума и покрывая шею Сокджина поцелуями. Он притягивает его к себе за талию и лишь позже понимает, что залез к нему под одежду и ласкает его голую спину. А потом Сокджин вдруг сжимает пальцы на его члене, и Намджун, словно отрезвев, отталкивает его. — Что ты делаешь? Нет! — Сокджин смотрит на него, тяжело дыша, растрёпанный и такой же растерянный от всего происшедшего. Намджун вытирает влажный рот рукой. — Я… не могу. Это неправильно! — Что неправильно? Тебе же понравилось, — усмехается он, демонстративно поправляя на себе одежду. Его взгляд сейчас совсем другой: пылающий, завлекающий. — Я почувствовал. — Да пошёл ты, — вставая, Джун отталкивается от дивана, начинает собирать вещи, — мы просто пьяны! — Кажется, психологу тоже нужен психолог. Ну, чего ты, Намджун, нам ведь хорошо… — он усмехается, закидывает ногу на ногу и засовывает руки в карманы. — Или ты из этих? Намджун бросает на него злой взгляд. В голове проносится куча неприятных догадок, от которых становится стыдно. Он не хочет, чтобы о нём так думали. — Каких «этих»? — Тех, что боятся признаться в собственных желаниях, — Сокджин облизывается и демонстративно сжимает на себе ширинку, — думаю, тебе давно пора выпустить на свободу собственных демонов. Иди ко мне, — он протягивает руку и манит к себе, и Намджун, словно заворожённый, делает шаг вперёд. Ему на самом деле очень не хочется уходить. — Обещаю, сегодня ты станешь другим человеком. Он держит руку на весу и ждёт, когда Намджун решится, ждёт новых поцелуев и новой ласки, и тот вполне оправдывает его ожидания. Откинув сомнения, психолог валит его обратно на диван, они целуются до изнеможения, как сумасшедшие, будто подростки, дорвавшиеся до запретного плода, сдирая рубашки, сжимая ягодицы друг друга, с диким рвением расстёгивая ремни и ширинки. А потом Намджун просовывает руку ему в штаны на заднице, неумело, стесняясь, спускается вниз по горячей ложбинке и, когда находит то, что искал, осторожно гладит, сорвав тихий стон с губ Сокджина. Намджуну стыдно и неловко. Тот прижимается сильнее, но, не дождавшись больше никаких действий, шепчет: — Давай сегодня я всё сделаю сам. — Я… — от волнения, Намджун теряется и, обычно такой красноречивый, не знает, что сказать. Не признаваться же, что с мужчиной он впервые? — Я ещё никогда… — Это неважно. И он спускается на колени, кладёт руку на член Намджуна, сжимая и гладя его через брюки, а тот вздрагивает, выдыхает со стоном, понимая, что сейчас будет. А потом Джин делает то, от чего у Намджуна совсем сносит крышу. Стянув боксеры, он оголяет головку, которая давно просится наружу, и облизывает её. Не слегка, чуть-чуть, примериваясь, а именно так, как это делают, наслаждаясь, с оттяжкой, медленно. Намджуна выгибает от спазма мышц живота, от волны экстаза, распространяющейся от паха по бёдрам, и вверх, жаркой волной, захлёстывающей и без того разгорячённый мозг, смывающей все запреты и границы. Всё происходящее он проанализирует потом, а сейчас… сейчас он станет другим человеком…***
— Итак, что здесь происходит? Чимин замирает, откладывает нож в сторону, оборачивается и вопросительно изгибает бровь. Странное, неестественное поведение. Сокджин потрясённо молчит, а потом всё же выдавливает, с опаской посматривая на лежащий нож: — Ты что, готовишь? И чем это так… неприятно пахнет? — Прости. Я пёк мясной пирог и сжёг его. Два раза. Вот это, — он показывает на дощечку, где чересчур аккуратными кубиками нарезано свежее мясо, — будет третья попытка. — Мясной пирог? У Сокджина дёргается глаз. Кухня — его вотчина, и, в принципе, он всегда радуется, когда никто туда не вторгался. Сегодня у него слишком хорошее настроение, чтобы париться из-за такой мелочи, его больше волнует то, что его боксёры не на нём, а забыты то ли в кармане пальто Намджуна, то ли в бардачке машины. А может, они и вовсе остались лежать там, в DVD-комнатке, где-нибудь под диванчиком. От этого тянет похихикать, будто он совершил самую большую проказу в мире, а внутри до сих пор порхают бабочки удовольствия. Но обстановка дома слишком странная и первые ростки тревоги уже начинают опутывать его, сжимать в тиски, вытесняя остатки впечатлений от хорошо проведённого вечера. Пробежавшись глазами по кухне, он выискивает скрытую камеру или другие признаки розыгрыша, заодно отмечая творившийся беспорядок, разбросанные вещи и вскрытые упаковки. Чимин стоит у плиты и улыбается с дебильным выражением на лице, а потом принимается резать дальше. Горка мяса растёт, а останавливаться он, кажется, не собирается. В воздухе повисает напряжённое молчание. Не выдержав, Сокджин подходит к парню и его глаза расширяются от ужаса — у Чимина все руки в крови, в порезах, но он словно не замечает этого. — Что ты наделал? Разжать сведённые судорогой побелевшие пальцы оказывается непросто, хорошо хоть он не сопротивляется и вообще ведёт себя подобно роботу: резкие рваные движения, словно приклеенная улыбка, стеклянные глаза. Сунув руки под воду, Сокджин смывает кровь с его ладоней. К счастью, порезы небольшие, но их много, видимо, пока он нарезал мясо, то не замечал, как резал себя. На полу тоже много кровавых пятнышек. На столешнице, около рукомойника и на шкафчике почти у самого пола, красуются смазанные красные капли. «Он что, падал? Почему так много отпечатков около самого пола? — в ужасе мечутся мысли Сокджина. — Что это вообще за кровавая вакханалия здесь происходила?» — Чимин? Чимини, ну что с тобой? Скажи мне… Это же я! — Всё хорошо, я просто хотел приготовить пирог. Джин, ты ведь любишь пироги? — Чёрт подери. Ну какие ещё пироги? — Нет? Не любишь? Выражение лица Чимина меняется, улыбка пропадает, взгляд становится жёстким. Он вырывает ладони из рук Джина, отталкивает его от себя. — Так какого чёрта я тут перед тобой выёбываюсь? Тебе вечно всё не так! Ты когда собирался мне сказать обо всем?! — его голос срывается и он хрипит. — Ты лжец, такой же, как и все они! Пока Сокджин ошалело пытается понять, что происходит, Чимин хватает куртку и выскакивает на улицу. Быстрым шагом направляется по улице, совсем не замечая холодного дождя, заливающегося за шиворот. Он вообще ничего не чувствует, и это должно пугать его до смерти. Но почему-то не пугает, и это странно, неправильно. Он понимает, что с ним что-то не так, причём такие кардинальные изменения произошли совсем недавно, после того случая в аптеке. Или после новостей о Сокджине? Прошло несколько дней, притворяться нормальным становилось всё сложнее. Его словно подменили. До этого он тоже был не в себе, но тогда он хотя бы отдалённо напоминал человека, а теперь все эмоции исчезли. Осталась только дикая злость ко всему живому, что его окружало, даже к самому себе. Хотелось крушить, резать, убивать. И он попробовал. Сначала на себе. Вроде как не специально, а случайно. Он действительно хотел приготовить пирог, хотя и сам не понимал зачем. Но нарезка мяса волшебным образом успокаивала, завораживала, притупляла злость; погружать пальцы в мягкую мёртвую плоть казалось чем-то таким приятным и правильным… А потом он порезал палец, глубокая ранка моментально набухла кровью, и алые капли капали на дощечку с мясом, растекаясь аляповатыми кляксами-цветами. Никакой боли. Порез за порезом не вызывал никакого отклика, в нём словно отмерли все болевые рецепторы, зато алые потёки завораживали и приносили успокоение кипящей в душе злобе. Где-то в глубине его души всё ещё сражается за жизнь его второе «я». Оно кричит, что так нельзя, что нужно остановиться, что ему нужна помощь. Но сил достучаться недостаточно, зверь уже вышел на волю, осваивает новые территории и не собирается возвращаться в свою конуру. Теперь он так просто не сдастся, ведь и так долго просидел, не высовываясь и планомерно подтачивая последние крохи выдержки обессиленного противника.