***
Зная мы чужие тайны, какое утешение мы бы находили? Джон Чертон Коллинз
В кресле, словно покойник, сложив на груди руки и откинувшись назад, неподвижно сидел Чимин. Маятник качался из стороны в сторону, и Намджун чувствовал, как в такт его монотонным движениям пульсировала от повышенного давления кровь в его голове. Терапевтическая работа была почти окончена, настало время вернуть пациента в нормальное состояние, в настоящее время, но Намджун колеблется, поглядывая то в окно, то на часы. Он мысленно повторяет некогда заученные правила и техники, думает, как лучше всё сделать. Сначала надо привлечь внимание Чимина к наибольшему числу явлений в окружающей среде — к звукам, что раздаются в комнате или на улице, к свету, что пробивается сквозь закрытые веки, напомнить ему о том, что у него есть дела, что у него есть реальная жизнь. А потом… Чем больше Намджун думает об этом, тем больше сомневается. Параллельно с переориентацией он должен дать постгипнотические внушения, которые помогут Чимину в дальнейшем. Те самые, которые должны внушить ему правильное, адекватное поведение, которое облегчит или, наоборот, усложнит ему жизнь. Посмотрев в напряжённое лицо Чимина, на хмурую складку меж его бровей и плотно сжатые губы, с которых словно готовится сорваться грубое слово, Намджун борется сам с собой, с клятвой врача, которую он давал однажды. Он должен приложить все усилия, чтобы помочь пациенту, но что делать, если в голове то и дело крутится мысль о том, что после того, как пациент откроет после гипноза глаза, когда он якобы возвратится к нормальному состоянию, то это можно использовать в своих целях. Именно в этот момент, когда он будет находиться в промежуточном состоянии, его очень легко снова погрузить в транс и внушить нужное. И, главное, он ничего не вспомнит. «Должен ли я попытаться всё исправить, пока есть возможность? Имею ли я на это право? Сокджин мне не простит этого…»***
Остановив маятник, Намджун с силой сдавливает виски и, встав, наливает себе воды из графина, а потом с жадностью осушает весь стакан. Жажда, мучавшая во время сеанса, отступает, но голова всё ещё болит от обилия информации, нахлынувших мыслей и тяжести происходящего. Этой ночью он точно не сможет заснуть. Разве что он будет спать не один, если, конечно, Сокджин захочет быть рядом с ним, а не с Чимином в такое сложное время. Отогнав прилипчивую и не совсем уместную в данный момент мысль о Сокджине, он поворачивается к Чимину, приготавливается, чтобы завершить сеанс, вывести его из транса, но тот внезапно открывает глаза и смотрит на него в упор. Глаза у него тёмные и холодные, как никогда. — Что случилось? Намджун вздрагивает, поперхнувшись, и по позвоночнику пузырьками распространяется холод. Он пытается придать лицу невозмутимое выражение и ничем не выдать своего замешательства: ведь Чимин не должен был выйти из транса самостоятельно! — Как ты себя чувствуешь? Я использовал новую форму терапии. Ты помнишь, мы договаривались. Чимин? Ты в порядке? — Что случилось? — Это новая техника гипнотерапии. Ты отключился на достаточно долгое время. Кажется, у тебя возникла проблема пробуждения. — Ты уверен? Что я говорил? Намджун закусывает губу и начинает догадываться, что вскрыл ящик Пандоры. Поведение Чимина изменилось, прищурив глаза, он осматривает кабинет словно впервые. В придачу он уже давно не обращался к нему неформально, да ещё и таким тоном. По крайней мере, до сеанса он точно вёл себя иначе! «Нужно тянуть время! Нельзя его отпускать в таком состоянии!» — Возможно, ты хочешь что-нибудь поесть или стакан воды? Такое бывает. Давай я тебе налью. Чувствуя себя измотанным, Намджун отошёл к столу, и начал лить воду из графина в стакан. Руки его дрожали. Ещё, кажется, он ощущал страх. Чимин, наоборот, сначала казался немного растерянным, а потом… На лице появилась непонятная ухмылка. Калейдоскоп мыслей в его голове наверняка сложился в определённую картинку, и она была совсем не та, что хотелось бы. Чимин должен помнить практически всё, о чём был разговор во время сеанса гипноза, и сейчас это информация переваривалась и усваивалась. Чимин смотрел по сторонам и медленно осознавал, что нужно делать и, главное, как. И думал о том, что лучше поспешить, пока он ещё понимает, что творит. — Нет, мне нужно идти. — Вызвать тебе такси? Или дождёшься Сокджина? Я позвонил ему, он приедет с минуты на минуту. — Нет, нет. Я в порядке. — Я рад, что тебе лучше. Воды? Протянув стакан, Намджун ожидал, когда тот возьмёт его в руки, но Чимин не шелохнулся. — Кажется, у меня открылись новые горизонты, — Чимин усмехнулся, погружаясь в новые ощущения и всё больше теряя связь с реальностью. Он смотрел прямо в глаза собеседнику. Без страха и напряжения. Кажется, момент, когда он ещё мог что-то с собой сделать, теперь утрачен. Если он всё понял и вспомнил, то теперь у него будут совсем другие мысли и цели. — Расскажи мне об этом, — Намджун словно невзначай делает шаг назад, ближе к двери, но Чимин это замечает, резко встав с кресла, он подходит к окну и отворачивается. Ему больше не было страшно поворачиваться спиной, и ему было всё равно, сбежит психолог или нет. «Ты серьёзно хочешь меня задержать? Почему твои глаза так бегают? Судя по всему, гипноз открыл тебе много моих секретов», — улыбнулся Чимин мысленно, но всё же решил немного поболтать. — Я должен признать, — продолжил он уже вслух, — что не знал, смогу ли контролировать свои естественные побуждения, и из-за отсутствия контроля не чувствовал себя уверенно. Я был беспомощным. Кажется, мы раньше уже говорили об этом. — Как же ты себя чувствуешь сейчас? — Свободным. Намджун скосил глаза в сторону двери и снова посмотрел на Чимина, нервно усмехнулся. Его пальцы подрагивали, а губы были плотно сжаты. Он боялся. Внутренний зверь Чимина почувствовал эту боязнь, и ему стало весело. Ощущение чужого страха опьяняло. — Так ты признаёшь, что тебе до сих пор нравится совершать преступные действия? — вместо того, чтобы попробовать повернуть ситуацию в свою пользу, попытаться успокоить пациента, Намджун словно нарывался, провоцируя, задавая не те вопросы. — Чимин? «Чимина здесь нет». — Собственно говоря, одно из них я совершу прямо сейчас.***
Чонгук чувствовал себя отвратительно. От страха перед возможным неприятным будущим его тошнило, кружилась голова, а перед глазами стоял Джунки, что совсем недавно так неистово отсасывал ему в заброшенной аудитории, а перед этим — на крыше. А ещё раньше он был жестоко отодран в танцевальном зале, после его закрытия, ведь учитель нередко оставлял Чонгуку ключ. Перед огромными зеркалами, на мягких матах, секс казался таким восхитительным. Чонгук тогда упивался своей силой и властью над одногруппником, он с силой сжимал его тело и вдалбливался в горячее нутро, не беспокоясь о последствиях. Джунки боялся шуметь, закусывал губы, но всё равно из его перекошенного рта иногда вырывались хриплые стоны и тихие вскрики, словно мольба о пощаде. Но Чонгук знал, даже если Джунки выглядел жалко и несчастно, он обожал эту игру. Заломив ему за спину руки, практически вывернув суставы, и уткнув его лицом в мат, Чонгук беззастенчиво трахал его, упоённо наблюдая за процессом в отражении зеркал. Джунки был настоящим мазохистом, потому что всегда кончал, когда ему делали больно и ему даже не нужны были для этого руки. А теперь его нет. Как и слегка сумасшедшей, невероятно прекрасной и довольно назойливой Соён. Зато есть куча полицейских, снующих туда-сюда, опрашивающих всех подряд и сующих везде свой нос. А ведь Чонгук был одним из последних, с кем общались сумасбродные близнецы. Вытерев потные ладони о бёдра, Чонгук теребит завязки на штанах и до боли кусает губы. Как долго он сможет сидеть здесь и наблюдать за происходящим, прежде чем его заподозрят? Если кто-то из студентов ляпнет, что у них с Джунки были тёрки, или, не дай бог, кто-то догадывался об их истинных отношениях, он сразу станет первым в списке подозреваемых. В придачу к нему постоянно липла Соён, многим это сильно не нравилось, что им стоит сказать, что Чонгук не тот, за кого себя выдаёт? А если кто-то найдёт тот дурацкий алтарь в комнате у Джунки, обнаружит там вещи Чонгука, сложит два плюс два… Это лишь дело времени. «Чёртов Джунки! Почему бы тебе не оставить меня в покое?» Честно говоря, Чонгук не совсем осознал, что произошло. Он слышал о смерти близнецов, но не видел их, поэтому в полной мере не принял произошедшее. Где-то в душе ему казалось, что сейчас они зайдут в аудиторию и посмеются над ним, расхваливая себя и свой гениальный розыгрыш. Ему было очень страшно. Ведь если всплывут его секреты, то ничем хорошим это не закончится. Что тогда будет с ним? Что случится с Хосоком? Ведь брат ничего не знает, и, когда на него свалится подобная новость, сможет ли он понять, принять? Простить?.. Задыхаясь, Чонгук встал, обернулся и вдруг наткнулся на Седжина. — Учитель? — выдохнул он нервно, сжимая руками край спортивной кофты. — Ты в порядке? Выглядишь бледно. Почему остановил тренировку? — Я… — не зная что ответить, Чонгук запнулся, оглянулся на зал, где продолжали тренироваться несколько одногруппников. — Давай ещё часик, а потом по домам. Отработай связку движений, что я сегодня показывал. Они тебе понадобятся на зачёте, хочу, чтобы ты сделал идеально. Нехотя кивнув, Чонгук вернулся к зеркалу и приготовился подстроиться к танцам. Если учитель спокоен, то и ему не стоит так сильно волноваться. Уж кто-кто, а учитель Седжин знал о многих «грешках» Чонгука, и, если бы ему грозила опасность, то он обязательно бы намекнул на это. Когда музыка дошла до нужного момента, Чонгук начался двигаться в такт, отрабатывая движения, но в голове всё равно была каша, он не мог сосредоточиться, то и дело сбиваясь. Он попытался выкинуть из головы все лишние мысли и, почти войдя в нужный ритм, вдруг увидел в отражении зеркала нежданных гостей. Полицейские, до этого торчавшие около кабинета директора, почему-то решили зайти и сюда. Тогда он поспешил пройти мимо, не рассматривая их, но сейчас… «Не может быть!» Глаза Чонгука ползли на лоб, а в голову ударила кровь. Сбившись, он зацепился ногой о ногу, с разбега несясь вперёд, больно ударяясь локтем и разбивая зеркало. Крупные осколки с отражением множества перепуганных лиц со звоном полетели вниз, а сам Чонгук упал сверху, разрезая ладони. Кровь в мгновение ока растеклась по полу, но он не почувствовал боли, его сердце бешено скакало, а губы дрожали. Он смотрел вверх широко раскрытыми глазами, не веря своим глазам, ведь среди толпы, его окружившей, стоял тот самый парень. — Боже, Чонгук, ты в порядке? — первым к нему бросился учитель, подхватил из осколков, оттащил в сторону, отряхнул. Его лицо белее, чем потолок, он попытался совладать с собой, но потом всё же отступил на шаг и, закатив глаза, упал в обморок. Крупное мускулистое тело мешком повалилось на пол, сбежавшиеся на шум студенты и преподаватели кричали, кто-то вызывал скорую, а кто-то плакал, и шум вокруг стоял невообразимый, пока только что прибывшие полицейские во главе со следователями не разогнали толпу и не навели порядок. Уже минут через сорок Чонгук сидел в медкабинете с тщательно перемотанными руками, а рядом, на кушетке, с компрессом на голове лежал учитель. На них недовольно посматривал помощник следователя. Сам следователь невозмутимо листал какую-то папку с документами, иногда наклоняясь к своему помощнику и делая короткие замечания. Чонгуку плевать на него, ему интересен лишь помощник. Как успел прочесть он на бейдже — его зовут Ким Тэхён. «Ким Тэхён», — словно мантру, он перекатывал на языке волшебное имя. — Надеюсь, сейчас вы в состоянии давать показания? — голос у Тэхёна оказался под стать внешности: глубокий и красивый, с низким гортанными нотками, и Чонгук задохнулся от восторга. Он не сводил с него глаз, и это любование для него было словно анестетик — боли он не чувствовал совсем, а в животе порхала целая стая хищных бабочек. Чонгук и учитель кивают, и, если у первого из глаз чуть ли искры не сыплются, то у второго очень виноватый и пристыженный вид. — Простите, я просто не переношу вида крови, — Седжин опускает голову. — Стыдно, конечно, но ничего не могу с этим поделать. Детская травма. — Сказать, что нас шокировало происходящее, ничего не сказать. В этой школе действительно насыщенная жизнь. — Такое впервые, до этого ни разу не случалось ничего подобного. Как и… Пауза настолько очевидная, что даже не нужно продолжать, чтобы понять, о чём речь. Убийства тут тоже раньше не случались. По крайней мере, Чонгук ни разу не слышал ничего подобного. — Тогда давайте лучше поговорим о ваших учениках. Когда в последний раз вы их видели и не заметили ли чего странного в их поведении? Важны любые мелочи, даже совсем незначительные, — следователь, задав вопрос, посмотрел сначала на учителя, потом на Чонгука, но тот успел опустить глаза на свои руки. Ему не нравился этот тощий бледный тип с внимательным и цепким взглядом. Казалось, что стоит посмотреть ему в глаза, как он обо всём догадается. — Я даже не знаю… — промямлил учитель Седжин. — Обычные дети, учились хорошо, беспорядки не совершали, вели активную общественную жизнь в школе. Я не уверен насчёт Ма Джунки, надо посмотреть в журнале — я всегда отмечаю присутствие студентов на занятиях, но Соён я точно видел два дня назад у себя на уроке танцев. Вела себя она как обычно. «Как гладко врёт», — неприятно удивился Чонгук, вспоминая, в каком бешенстве бегала в тот день Соён по школе, а на занятии и вовсе была сама не своя. Хотя, возможно, в тот день он действительно ничего не заметил? Впрочем, сейчас ему было не до учителя и его лжи. Чонгук посмотрел на Тэхёна, ожидая поймать его взгляд, но тот даже не думал поворачиваться в его сторону, продолжая слушать своего начальника и учителя. Чонгука это бесило, кровь в жилах закипела с новой силой. Ему хотелось вскочить, вышвырнуть лишних свидетелей, а потом высказать всё, что он думает о Тэхёне, припомнить предыдущую встречу, ткнуть носом в то, что не престало служителю закона шляться по злачным местам и обслуживать престарелых нимфоманок. А потом схватить его, сорвать одежду, заломить руки за спину и драть до тех пор, пока он не будет молить о пощаде. Пока не выпросит прощение за такое очевидное безразличие и равнодушие, и тогда Чонгук его великодушно простит, залижет раны, прижмёт к себе, чтобы больше никогда не отпускать. «Мой. Ты — мой!» Несмотря на неистовое желание, Чонгук молчит, давясь комом обиды и почти не слушая, о чём идёт разговор, почти забыв о страхах. Длится всё недолго. Когда доходит очередь до него, его спрашивают лишь о том, как близко он дружил с близнецами Ма, равнодушно записывают его вялую ложь, щедро сдобренную похвалами учителя — мол, Чонгук очень правильный и трудолюбивый парень, вон, даже от переутомления ноги заплетаются. Именно потому он и в зеркало врезался. Потом его фотографируют, якобы для базы данных свидетелей. Чонгук получается немного испуганным, растрёпанным, бледным на фото и совсем не похожим на обычного себя.***
Дождь усиливался, тучи сгущались, сумерки наваливались постепенно, но очень стремительно. Волосы промокли и слиплись сосульками, мешая зрению, а холодные капли затекали за шиворот, заставляя покрываться гусиной кожей. Сколько времени он беспорядочно передвигался в неопределённом направлении, Чимин не знал. Покинув кабинет психолога, он чувствовал себя спокойно и уверенно, хотя и слегка противоречиво. Он будто смог наконец решить неразрешимую загадку и принять то, что долгое время отвергал, но при этом опасался действовать свободно, прощупывал почву и свои возможности. Он всё ещё сомневался в правильности своих решений, но чужие-свои мысли уже переплелись, и отличить одно от другого становилось всё сложнее. Всё так хорошо начиналось, однако время шло, адреналин и эйфория спадали, а отвратительная погода всё больше отрезвляла, погружая в пучину отчаянья. Чимин очнулся от наваждения в совершенно незнакомом месте, продрогнув настолько сильно, что зуб на зуб не попадал. Зверь внутри, ощутив дискомфорт, притих, ослаб и дал волю своему пленнику. Ему не нравилось, что он оказался в таких неприятных условиях, и он решил спрятаться. Чимин, дрожа от холода, остановился, оглянулся, не понимая, где он и как тут очутился. Он почувствовал, что снова принадлежит себе, и может думать самостоятельно, и от этой метаморфозы и возможности вновь владеть своими мыслями и телом волосы стали дыбом. Он почти не помнил, где был, что делал и как сюда пришёл. Лишь непонятные обрывки, словно вспышки, которые при каждой попытке рассмотреть их подробней, отдавались жгучей болью в воспалённом мозгу. Чимин посмотрел на свои дрожащие руки, белые и холодные, с мелкими порезами и напряжённо выступающими синими венами. Под ногтями тёмными полумесяцами виднелась грязь. Или это была кровь? Дождь продолжал лить как из ведра, и на Чимине давно не осталось сухого места, ему становилось всё холодней, силы стремительно покидали. В какую сторону идти — было непонятно. Ночь уже вступила в свои права, вокруг, насколько позволяла увидеть темнота и стена дождя, простирались бетонные площадки, изредка пересекаемые огромными чёрными металлическими контейнерами с жёлтыми и белыми ничего не значащими номерами. И ни одного огонька света, ни одной живой души. — Где я? Что это за место? — жалобно спросил темноту Чимин, ответа, естественно, не дождавшись. Он немного прошёлся в одну из сторон, чувствуя, как путаются мысли и захлёстывает паника. Бетонный лабиринт выглядел бесконечным. Мокрая одежда липла к телу, мешала движению, в ботинках при каждом шаге хлюпала вода. От усталости хотелось лечь и уснуть глубоким, без каких-либо тревог, сном, ноги подкосились, и он упал в лужу. Попытался встать, мелкие острые камешки глубоко впились в ладони, но боль ощущалась отрешённо, словно и не его собственная. В заледеневшем теле болела каждая клеточка, сил подняться уже не было. Чимин чувствовал, что именно так и приходит смерть. Сначала становится очень больно, обидно, что не успел многое сделать, не успел сказать важные слова дорогим людям, не смог осуществить мечты, а потом приходит освобождение. Чимин подумал, что Сокджин наконец освободится от обузы и сможет полноценно жить. Он обязательно выживет, ведь теперь сможет позаботиться о себе. Возможно, ему помогут друзья. Настоящие, а не такие, как он, который живёт паразитом, не принося никакой пользы и создавая лишь проблемы. В мутных воспоминаниях промелькнуло лицо лучшего друга, весёлое и беззаботное, им так было хорошо вместе, они так любили друг друга. Они были намного ближе, чем родные братья. «Жаль только, что я не успел сказать Джину, насколько благодарен за добро, что он сделал в моей жизни. Без него всё закончилось бы намного быстрее… Я бы давно сдался…» Упав набок, Чимин скрутился клубочком, обнял колени и закрыл глаза. Очень хотелось спать, и он перестал сопротивляться. Прошло ещё немного времени, оцепенение не казалось уже таким мучительным, он почти привык, а затем стало тепло-тепло… Как тогда… … — Смотри, мелкий, птичка! Хвать тебя за яичко! Дети больно ущипнули за руки, ноги, живот — кто куда достал — и бросились в россыпную, обидно смеясь и показывая пальцами. — Чимин дурак! Мы с тобой не будем играть! — Сами дураки! Маленький мальчик с трогательными пухлыми щёчками обиженно надул губки и отошёл в сторону. Он так мечтал, чтобы у него были друзья, но везде, куда бы они с родителями ни приезжали, ему не было места. Вокруг всегда было много детей, но все они оказывались старше и не хотели дружить, обижая малыша. Чимин был очень-очень одинок, с каждым днём чувствуя себя всё сильнее ненужным. Совсем недавно папа отругал его за разорванную одежду, а желание, которое он загадывал в свой последний день рождения, не сбылось. Оно никогда не сбывалось. — Я твой хён, не смей обзывать меня! — парнишка постарше подошёл и сильно толкнул его в грудь. Чимин не удержался на ногах и завалился назад — только и успел подставить руки, больно ободрав одну ладошку об острый камень. Боль была уже знакома, но привычной становиться совсем не хотела. Слёзы едва не брызнули из глаз, но он плотно сжал губы и зажмурился, ведь если заплачет, то все будут смеяться ещё больше, и с ним точно никто не станет дружить. А больше всего не хотелось, чтобы его слабость увидел один мальчик, которым он восхищался. Мальчик был старше на несколько лет, вокруг него всегда крутились остальные дети, стараясь понравиться. Он настоящий лидер: спокойный, такой весь плавный, уверенный, с умными прищуренными глазами, словно его ничего на свете не беспокоило. «Вот бы и мне быть таким, тогда бы никто не посмел меня обижать». Чимин никогда не разговаривал с ним, хотя очень хотелось. Его всегда тянуло к таким уверенным ребятам, словно он мог компенсировать этим свою слабость. «Он такой невероятный, крутой. А вдруг он сейчас посмотрит в мою сторону и подумает, что я плакса? Папа сказал, что с плаксами никто не дружит…» Сжав губы, Чимин уставился на глубокую царапину на руке. Там уже проступили капельки крови, ранка саднила и жутко болела. Хотелось позвать маму, хотелось, чтобы кто-то пожалел. Но мама никогда его не жалела, потому что тоже боялась. Вдруг солнце закрыла тень, а тёплая маленькая ладонь коснулась его израненной руки, а потом на ранку подули. Чимину никогда никто не дул на ранки, и это казалось таким… особенно приятным. — Никогда никому не показывай, что тебе больно. Понял? — Понял, — прошептал Чимин, чувствуя невероятное благоговение. — А тебе можно? — Мне — можно. И он снова подул на ранку, боль сразу отступила, а солнце засияло сильнее. Даже зелень вокруг стала ярче. Запахло летом и мятной жвачкой. Мечта сбылась. И не нужно больше никаких слов… Самое тёплое воспоминание из детства. То было лучшее лето в его жизни. «Как хорошо снова быть маленьким. Я хочу, чтобы этот сон никогда не заканчивался…»***