Запах тлена. Записки на полях

Если колдун не умрет, и дева Глаз не откроет, испугавшись дико, Мне не стукнуть на прощание дверью, Мне не оторваться от твоего лика.

      Она сжимает мои руки, и я чувствую, как Её бьёт дрожь. Похоже, истерика. Желание и страх. Жизнь словно на пороховой бочке. Ей-Мерлин, гриффиндорцы такие странные.       — Луна, беги. Бери отца и уезжайте за границу, — Её дыхание обжигает ухо, рождая мурашки, которые покрывают меня с головы до ног, приподнимая белые волоски на предплечьях.       Я молчу. Я уже и так сказала Ей больше, чем могла.       — Помнишь, октябрьский выпуск «Придиры»? Твой отец писал, что на берегах Дуная нашли следы морщерогих кизляков.       — Какие, к Мерлину и Моргане, кизляки, Джинни? — я даже топаю ногой от раздражения. — Зачем ты мне это говоришь?       — Потому что ещё не поздно. У тебя нет метки, он не достанет тебя, — Она оглядывается на мрачную громадину особняка и ещё сильнее сжимает мои руки. Почти больно. Я зажмуриваю глаза и приказываю мурашкам угомониться. — Не нужно портить жизнь из-за меня. Я себе этого не прощу.       — Успокойся и не говори ерунды. Я сама сделала свой выбор, тебе не в чем себя винить, — я стараюсь сделать свой голос на двести процентов спокойнее и увереннее, чем обычно. Мягко высвобождаю руки, не в силах больше терпеть эту пытку. — Лучше напиши мне координаты аппарации. Если Тёмный Лорд позволит. Он ведь позволит?       Она пожимает изящными плечами.       — Я не знаю, насколько публичным он планирует сделать свой дом.       — Ваш дом.       Она очень внимательно смотрит на меня, потом хрипло смеётся, но глаза Её не смеются.       — Ну да, пусть будет наш.       — Где Дельфини?       — Мистер Лестрейндж вынесет её.       — А-а-а.       Рабастану не нравится эта ситуация больше, чем он позволяет себе это показать. Но Тёмному Лорду не подчиниться немыслимо.       Мысли крутятся в голове, нужно так много Ей рассказать. Но отчего-то не получается выдавить из себя ни звука.       Рабастан распахивает дверь волшебной палочкой и спускается к нам с лестницы. На руках он держит Дельфи, которая, словно чувствуя скорое расставание, капризничает и изо всех сил сжимает шею мужчины.       — Ра-а-а-би.       — Успокойся, Дельфи, смотри кто тут у нас, — он тихонечко шепчет это на ухо ребёнку, поглаживая её по спинке. Позади них семенит эльф Минни, левитируя перед собой клетку с Уриком, которая выше домовика минимум в полтора раза. Мужчина останавливается рядом с нами, на газоне, на котором я стою босиком. Трава приятно холодит ступни.       — Ничего не забыли, Джиневра? — Она протягивает руки и осторожно забирает девочку у Лестрейнджа. Он отдает ребёнка с явной неохотой. Дельфи продолжает кукситься. Я отворачиваюсь и обнаруживаю на траве божью коровку. Сажу её на палец. Насекомое перебегает с пальца на палец, добегает до конца ладони, а тут я уже подставляю ему другую. Но все равно божья коровка может улететь. А я - нет.       — Кажется, нет, но если что, то я напишу. Ну, или зайду в Министерство, — да уж, сколько сил нужно будет приложить, чтобы казаться нормальным маглом, если даже маги считают, что ты не в себе. Остаётся только пожалеть меня.       Двери вновь распахиваются, и выходит Тёмный. Человеческая внешность и синие глаза совершенно не идут ему. Они не так точно передают состояние его души. Дельфи испуганно замолкает и во все глаза смотрит на Тёмного. Опасается, или не узнаёт.       — Готовы? — говорит он негромко. Мысли его явно где-то не здесь, и я гадаю, сдув наконец божью коровку с пальцев, удивлен ли он так же, как и остальные, что обзавёлся семьёй. Это смешно так же, как Рабастан в образе Клайда, но смеяться не слишком хочется.       Она сосредоточенно кивает, а Дельфи всё смотрит на отца, словно понимая, какой чести удостоилась. Наверное, девочка вырастет очень не глупой.       Его объятия весьма бережны. В это так же трудно поверить, как в существование заглотов, что заставляет меня пялиться и пялиться в пустоту, когда воронка аппарации схлопывается за ними. Эльф тоже трансгрессирует следом, прихватив авгурея.       Ветерок приподнимает полы моей мантии, и лёгкие пряди, лежащие на плечах, трепещут, как крылья стрекозы.       — О чём думаешь? — я совсем забыла, что Рабастан стоит за спиной.       — О том, что воевать летом — дурацкая идея.       Мы стоим молча, а я всё не могу оторвать взгляд от места, где исчезла Она. И такая тоска поднимается к самому сердцу.       — Лучше бы справиться до зимы.       Тёмный не выиграет. Ни за что не выиграет. И мы пойдем ко дну вместе с ним. Взамен нас придут маглорождённые, но знания будут утеряны. И он добьется ровно противоположного тому, чего хочет.       — Ну, я пойду? — на солнце набегает облако, и я вижу, как тень падает на лицо Рабастана, когда заставляю себя повернуться в его сторону.       — Останься, — Рабастан подходит близко-близко, и можно рассмотреть на его щеках почти бесцветные веснушки и стрелы прямых, и тоже светлых, ресниц. — Места здесь много.       — Я не могу. Папа ждёт.       От него веет дым-травой и, почему-то, морской водой.       — В Азкабане пахло морем?       — Да.       Я знаю, Лестрейнджу неприятно вспоминать о тюрьме, но он не может не думать о ней. Возможно, если не держать эту тоску в себе, когда-нибудь ему станет легче.       — Мне нужно забрать рабочий костюм.       — Хорошо. Милли, — старушка-эльфийка появляется недалеко от хозяина. — Принеси вещи Луны.       — Мисс Луна уходит от нас? — глаза Милли становятся печальными.       — Не грусти, Милли, — я сажусь на корточки и беру маленькие ручки в свои. — Давай я буду приходить три раза в неделю, и мы вместе будем поливать саженцы сливацеппелины? — мордочка эльфийки смешно сморщивается, и она оглядывается на Рабастана, раскуривающего папироску.       — Ну, а что? Не нам одним же их поливать. Верно, Милли? — Рабастан улыбается, и домовуха с готовностью кивает.       Когда она с хлопком возвращается, я беру протянутый саквояж и уже достаю палочку, чтобы трансгрессировать, Рабастан говорит:       — Подожди, вместе пойдём, — кидает окурок на траву, давит его ботинком.       — Это ещё зачем? — не понимаю, чего во мне больше — желания, чтобы он остался или пошёл со мной.       — Вдруг что-то пойдет не так?       — Что может пойти не так? Это же мой папа.       — Если он не обрадуется твоему выбору?       — Не обрадуется? — возвращаться домой очень стыдно, но я не маленькая девочка и должна встретиться с последствиями своего выбора. — Вероятно, он решит, что я спятила.       Рабастан хмурится. Искушение спрятаться за его спиной слишком сильно, и я, к своему стыду, протягиваю руку для аппарации.       Наш милый уютный коттедж окружён седым одуванчиковым полем. Шаги заставляют головки цветов терять зонтики волос, взлетающие с обеих сторон от нас. Папы дома не оказывается.       — Он редко отлучается. Наверное, поехал за бумагой для журнала или за продуктами, — я стукаю дверцами кухонных шкафчиков.       — Подождём, — отвечает Рабастан и садится на скамейку под раскидистым кустом сливацепелины, чьи ветви словно скрученные старушечьи ладони, устремляются в небеса. В серебристых листьях позвякивают медные колокольчики. Это дерево ещё мама сажала. А колокольчики повесили мы с отцом, чтобы было не так тоскливо потом, когда её не стало. Папа обычно не говорит о маме, но я-то помню, что лёгкая медная трель напоминает её смех.       Рабастан снова закуривает самокрутку, и руки его почему-то мелко подрагивают. По состоянию кухонных шкафов я заключаю, что папа вероятно ушёл за продуктами. Не помню, писала ли ему, какого дня вернусь. Я выхожу из дома и сажусь рядом с Рабастаном.       — Будь осторожен, в ветвях живут нарглы.       — Кто? — Лестрейндж вдыхает слишком много дыма и, кашляя, сгибается пополам. Моим рукам хочется погладить его по выгнутой дуге спины и проступающим под тканью позвонкам, но я сжимаю ладони между коленями, чтобы они не своевольничали.       — Нарглы.       — А, понятно, — такой бесконечно терпеливый тон. И ухмылка в уголках губ.       Мы немного молчим. Я считаю облака и слушаю тихий, убаюкивающий звон меди от лёгкого ветерка.       — Знаешь, если ты думаешь, что я вчера пошутил, то я… Не шутил, в общем, — странно, обычно Лестрейндж совсем не косноязычен.       Я поворачиваю голову в его сторону, лениво щурясь от солнца.       — Ну, по-моему, Министр воспринял тебя всерьёз.       — О, Моргана, — он закрывает глаза рукой и устало опирается спиной о скамейку. Смех распирает меня изнутри, щекочет ребра. — Ты прекрасно знаешь, что я говорю о другом. Я хотел бы, чтобы ты стала моей женой.       Стратегия провалена, смех сам собой съёживается, так и не покинув границ груди.       — Почему? — в конце концов, пусть объяснит, какие такие причины вынудили его покончить с нашей чудесной дружбой.       — Потому что ты чудесная девушка, а я должен жениться.       — Деловое соглашение?       Я считаю про себя, Рабастан не отрывает от меня внимательных глаз, на солнце радужка огромная, как травяное море.       — Пусть будет деловое соглашение, — так вот как выглядит разочарование: в груди словно сдувается тёплый шар предвкушения. Становится холодно и пусто, и хочется обнять себя руками за плечи.       Прежде чем Рабастан успевает открыть рот и извергнуть из него что-то такое же разочаровательное, мы слышим рёв камина на первом этаже, донесшийся из дома. Я несусь на крыльцо, одуванчики под ногами стремительно лысеют. Папа выглядит больным и постаревшим. Я замираю на пороге, он опирается руками о стол.       — Привет.       — Привет.       Обычно мы обнимаемся при встрече и долго так стоим, тем более, в последний раз виделись почти год назад. Не знаю, как скоро он перестанет злиться.       — Кто это с тобой? — у Рабастана хватает такта не переться за мной, но его, вышагивающего перед домом, всё равно прекрасно видно из окна кухни. — Из этих?       — Да, — просто отвечаю я. — Это Рабастан, он пришёл убедиться, что всё нормально, — надеюсь, это немного смягчит папу.       — Хм, ну пусть проходит, убедится.       Рабастан входит в дом, тяжело топая своими ботинками, и выглядит гостем из другого мира в отрыве от мрачных стен своего особняка.       — Рабастан Лестрейндж, — с вызовом он протягивает отцу ладонь, и папа смотрит на него в своей обычной манере, словно насквозь.       — Ксенофилиус Лавгуд, — он всё-таки пожимает протянутую руку. — Я много слышал о Вас.       — Сомневаюсь, что хорошее, — Рабастан от досады немного ведет головой, но старается сохранять спокойствие.       — Верно, ничего хорошего.       — Что ж, если Вы не отступили от своих прошлых взглядов, не лучше ли будет, чтобы Луна вернулась назад в моё поместье?       У папы даже взгляд от возмущения фокусируется.       — Нет уж, никуда Луна не пойдет, мистер Лестрейндж.       — Папа, Рабастан — мой друг, не обижай его, — и отец, и Лестрейндж поворачиваются в мою сторону и смотрят одинаково злыми глазами.       — Помолчи, Луна.       — Да, Лу. Лучше пакеты разбери, — я пожимаю плечами и покорно шуршу покупками, громоздящимися на столе. Какое удивительное единодушие.       — И вообще, не слишком ли Вы стары, чтобы быть другом моей дочери?       — Ну да, тюрьма немного его вымотала, но это не значит, что он плохой человек, — пока Рабастан изумленно открывает и закрывает рот, я спокойно отвечаю за него.       — Луна, — стонет Лестрейндж и устало садится на стул.       Папа скрещивает руки на груди, намекая, что собирается стоять насмерть.       — А у нас вообще нынче мода на браки по расчёту. Невзирая на возраст и сохранность внешней оболочки, — видимо, Рабастан совсем растерялся, впору стукнуть себя ладонью по лбу.       — С чего это Вы заговорили о браке? — подозрительно тянет папа и даже, кажется, проверяет наличие палочки в кармане своей светлой мантии.       — А Рабастан уже уходит, — надо срочно спасать ситуацию, пока эти двое ещё чего-нибудь друг другу не наговорили.       — Но я, — мужчина с секунду смотрит на меня, словно что-то просчитывая в уме, но все-таки встаёт. — Да, приятно было познакомиться, мистер Лавгуд.       — Пожалуй, я должен сказать, что взаимно, но это не взаимно, мистер Лестрейндж, — папа продолжает сверлить Рабастана глазами, но я уже подталкиваю того к двери, и ему ничего не остаётся, как молча выйти из дома.       Поспешно захлопнув за собой дверь, я ещё мгновение думаю, стоит ли ему высказать всё, что я о нём думаю, или лучше промолчать. И молчу.       — Ты не ответила, — шёпотом говорит Рабастан, и очень уж хочется снова его поддразнить.       — Я подумаю, хорошо? — ладно уж, пусть живёт, а то ещё папа выйдет из дома и решит окончательно выяснить ситуацию.       — Хорошо. — Рабастан сбегает со ступенек, и, кажется, на его губах играет мечтательная улыбка. Хотя, это ведь Лестрейндж. Маньяк, убийца. Какие уж тут мечтательные улыбки.       — До встречи, Бонни, — нет, он всё-таки улыбается и на прощание машет рукой.       — До встречи, Клайд.