Опекун Окделлов

Герцог сказал, что отъезд будет в последний день Летних Скал, так что у Ричарда был целый месяц для того, чтобы узнать о Кэналлоа все, что только можно. Он часами выспрашивал Хуана о том, сколько занимает путь до Алвасете, какой там замок, а главное — море. Дик никогда не видел моря и мог лишь представлять его, скользя взглядом по искусным рисункам и гравюрам в книгах. Измученный Хуан, между тем, рассказал, что к морю они выйдут уже в Савиньяке после восьми дней пути вдоль Данара, а потом будут идти вдоль побережья до самого Алвасете. Правда, уточнял он, вряд ли у мальчика будет возможность любоваться водами до конца путешествия, потому что на родину соберано буквально летит, загоняя людей и коней. Однако Ричарду было плевать, он грезил о предстоящем приключении. Он даже не замечал взволнованных взглядов Айри, а потому изумился, когда ночью она аккуратно потрясла его за плечо, вырывая из цепких объятий сна. — Дик, мне страшно, — сходу прошептала сестра, и глаза ее заблестели в свете единственной свечки, которую она принесла с собой. — Ты уезжаешь. Ричард стряхнул с себя остатки сна и сел, растерянно оглядываясь вокруг. Он не привык к тому, что Айрис бывает страшно, если уж на то пошло, обычно пугался он сам, а сестренка поддерживала его. Теперь они поменялись местами. Юный герцог опустил руку на плечо сестры. Летняя ночь была теплой, но Айрис все равно дрожала, несмотря на то, что помимо ночной сорочки на ее плечи была накинута шаль из какого-то жутко дорогого кружева. Мальчик улыбнулся утешающе и прижал Айрис к себе, поглаживая по аккуратно заплетенным русым волосам. — Я ненадолго, обещаю, — твердо сказал он, стараясь не обращать внимания на тоненькие всхлипы. Постепенно Айрис успокоилась и отстранилась, пряча красные глаза. — Мне хочется верить, Дик, но у меня ощущение, что я отпускаю тебя навсегда, — глухо и, как всегда, не по годам взросло сказала она. Ричард не нашелся с ответом, и Айри ушла к себе, забрав свечу и аккуратно притворив дверь. Мальчик остался в темноте и еще долго смотрел на светлеющий квадрат окна, думая о том, что Айрис не может быть права на этот раз, он не оставит свою семью. Утром того же дня случилось удивительное в своей природе событие. Рокэ Алва, которого все новые жители его особняка почитали существом безупречным и к низменным порокам не склонным, поскольку еще не имели чести воочию увидеть опровержение, явился к порогу собственного дома веселым и устращающе пьяным, да еще и в компании двух совершенно одинаковых блондинов в мундирах. Мудрая Луиза и хитрый Хуан тут же собрали детей и едва ли не заперли в гостиной восточного крыла, запрещая выходить без особой нужды, да те и сами не рвались. Из комнат Алвы доносились песни и звуки гитары, а в остальном доме повисла гнетущая тишина, сизая, будто небо перед бурей. Особенно перепугалась Селина, ее светлые глаза были настороженно распахнуты, и даже болтовня Айрис не могла вывести ее из оцепенения. — Что случилось, — наконец прямо спросила маленькая герцогиня, властно, как ее матушка вопрошала детей, молились ли они перед сном. Селина не выдержала напора и, опустив голову, шепотом поведала, что когда ее папенька является домой в таком виде, нужно ждать беды. Луиза покраснела до корней волос и оборвала дочь на полуслове. — Твой отец, — грозно начала она, и все дети обернулись, отрываясь от своих дел. Даже сам Ричард поднял голову от книги. — Твой отец и герцог Алва даже рядом не стояли. Герцог — дворянин и наш благодетель, не смей даже заикаться о том, что он может повести себя недостойно! — Ну отчего же, госпожа Арамона? — раздался от дверей ленивый голос. Герцог Алва вошел бесшумно, это он умел в совершенстве. Кроме того, он совершенно не производил впечатления пьяного человека, а через плечо была небрежно перекинута… — Первый маршал? — ахнула Луиза, прижимая ладонь ко рту, и Ричард вскочил, роняя книгу. Да, перевязь спутать было невозможно, перед ними стоял новоиспеченный Первый маршал Талига. В тридцать лет. Невероятно. Герцог небрежно отмахнулся, мол, пустяк, и продолжил: — Не путайте детей, от меня всего можно ожидать, — он улыбнулся одними губами и чуть наклонил голову, разглядывая испуганные и восхищенные лица и останавливаясь на одном. — Идемте, юноша. Буду знакомить Вас с теми немногими, кому можно доверять. Ричард рвано кивнул и поплелся следом за Алвой. Он думал о том, что тот все же безбожно пьян, поскольку трезвым ни за что не сказал бы такого. Или сказал бы? «Немногие» оказались теми двумя одинаковыми блондинами. Одного из них, сложно было казать какого, Ричард мельком видел у Надоров, когда они проезжали мимо остававшейся армии. Либо у братьев был третий близнец, либо в провинции все кончилось. Дик искренне надеялся на последнее. — Лионель и Эмиль Савиньяки, — представил их Алва, наливая себе вина. На этом, очевидно, он решил, что его миссия выполнена, а потому освободил ворот рубашки и сел в кресло у камина, позволяя двум парам одинаковых карих глаз внимательно разглядывать мальчика. Дик так и остался растеряно стоять у дверей. Значит, это и есть граф Савиньяк и его брат-близнец, граф Лэкдеми. В Надоре мало внимания уделяли современникам, делая в обучении упор на доолларианскую историю, поэтому о святом Алане и Эрнани Ракане Ричард знал куда больше, чем о современных представителях знатных фамилий. Кроме того, Савиньяков почитали предателями Людей Чести, хотя юный Окделл так и не смог уложить это в своей голове. Скорее всего, из-за оленя на их гербе. Ричард любил этих величественных животных. О том, что во время восстания Карла Борна, о котором матушка говорила сквозь зубы, а отец молчал вообще, был убит граф Арно Савиньяк и титул перешел его старшему сыну Лионелю, Дик тоже знал. И то, что у этого Лионеля есть совершенно одинаковый брат. Он даже слегка завидовал. Мальчик всегда мечтал о брате, а тут еще и такой же как ты, и мысли у вас одни на двоих. Осталось понять, который из них Лионель, а который Эмиль. Секрет ему открыли сразу же. Навстречу шагнул улыбающийся близнец и протянул ему руку: — Эмиль, — представился он и, получив в ответ смущенное «Ричард. Окделл», засмеялся просто и весело. Его глаза сияли странным огнем. Пусть он был пьян, но Ричард видел, что перед ним человек открытый и своеобразно добрый, как добр пастух, что заботится об овцах, но, когда приходит время, без сожаления гонит их на убой. Перепутать его с братом было так же сложно, как ночь со днем. Лионель, несмотря на хмель, держался прямо и холодно. Он не подал Дику руки, но обидно от этого вовсе не стало. Да и не хотел Ричард жать его холеную руку, хотя и неприязни не ощущал. Лионель вызывал странное чувство уважения и желание держаться от него подальше. Впрочем, продолжалось это ровно до того момента, пока он не улыбнулся внезапно ничуть не хуже своего веселого брата и не сказал: — Взгляни, Милле, он не старше нашего Арно, а какой серьезный юноша, — в голосе его было вовсе не умиление и не насмешка, а одобрение и злое веселье, такое же, как проскальзывало в голосе Алвы порой. Ричард расслабился и улыбнулся. Похоже, эти двое действительно были друзьями. Мальчика не стали выгонять, хотя пить продолжили. Позвали слугу и приказали принести кувшин невероятно вкусного клюквенного компота, который тот пил, сидя на полу и слушая рассказы. Временами он краснел до кончиков ушей, когда кто-нибудь из братьев или сам Алва выдавал особенно пикантную подробность собственных приключений, а мужчины по-доброму смеялись над ним, приговаривая, мол, ты нам еще фору дашь, как подрастешь. Полдень сменилось вечером, в кабинет подали ужин, а гора пустых бутылок уже выходила за все рамки разумного. Ричард не был уверен, что такое количество вина нашлось бы во всех погребах Надора, а мужчины все пили и пили. И тут Алва взял в руки гитару. Дик сидел, словно завороженный, наблюдая за длинными белыми пальцами и не замечая, как по его щекам текут слезы. И никто не замечал. Герцог пел с закрытыми глазами, а Савиньяки так же заворожено глядели на него. Слова были незнакомыми, но проникали в самое сердце. Отчего-то Ричард знал, что Алва поет о море, любви и войне. Герцог допел последнюю песню и отложил гитару, ласково погладив лакированный бок. — Идите, юноша, — совершенно трезво шепнул он, и Дик вскочил, вылетая из комнаты и на ходу вытирая мокрые щеки. Близнецы понимающе смотрели ему вслед. Окделл поклялся себе, что научится играть. Дни до отъезда пролетели незаметно. Айрис вела себя так, словно не было разговора ночью, но становилась все печальнее. У нее снова начались приступы кашля, и, как признался Ричарду Хуан, маршал лично обошел нескольких лекарей, чтобы найти девочке лучшего. Вечер 23 дня Летних Скал прошел напряженно. Ричард грезил о завтрашнем отбытии, но стыдил себя за это. Он оставляет девочек совсем одних, да еще и радуется отъезду — что за свинство? Ужинали в тягостном молчании, да настолько, что юный герцог впервые вспомнил день перед отъездом матери. Она так же молчала вместо прощаний, не обращая внимания на горе своих детей. Только для того, чтобы развеять мучительное воспоминание, Ричард поднял голову от тарелки и улыбнулся Айрис, которая бледной тенью сидела напротив. — Айри, помнишь, мы читали о морисских благовониях, — начал он. — И о тканях, которые легче шелка и вышиты золотом? Я привезу тебе все, что ты захочешь, только не грусти. Девочка слегка покраснела и кивнула, а малышки наперебой начали спрашивать, что Ричард привезет им. Луиза стало было тихо пояснять им, что это неприлично, но тоска была разогнана. Все, включая саму Луизу, облегченно рассмеялись. Наутро Дик выглянул в окно и онемел. Двор был полон красивых черноволосых мужчин и статных скакунов. Хуан, который принес воду для умывания, пояснил, что соберано отбывает на родину в сопровождении своих подданных, которые весь год несли службу в столице. Эти уроженцы Кэналлоа и Марикьяры двенадцать месяцев проводят в армии Его Величества и три месяца дома, а месяц занимает путь туда и обратно. На этот раз их отпуск будет короче, они задержались из-за восстания, а к последнему дню Летних Молний они должны быть снова в столице. Ричард терпеть не мог прощания, так что оно вышло скомканным. Он поцеловал сестер, Эдит по растерянности даже дважды. Малышки в очередной раз были готовы разрыдаться, но под бдительным оком Луизы держались умницами. Сама Луиза, украдкой поднося к глазам платок, обняла Ричарда, и тот был этому несказанно рад. Он успел привязаться к этой доброй и умной женщине, которая стала для его сестер почти матерью, да еще и такой, которой у них никогда не было. Кроме того, он пожал руки Герарду и смущенному Жюлю, совсем еще маленькому, а также кивнул не менее смущенным Амалии и Селине. Несказанно удивил Хуан, который внезапно проревел что-то кэналлийское и вряд ли предназначенное для детских ушей, а после крепко прижал Ричарда к своей широкой груди. Дик осторожно похлопал слугу по плечу и успел заметить восхищение и умиление в глазах Луизы, с которым она наблюдала эту сцену. Рокэ Алва, как всегда прекрасный и свежий, неподвижно сидел в седле, лениво щурясь и демонстративно поглядывая на солнце, мол, пора, высоко уже. Но не торопил. К седлу его была приторочена тяжелая резная урна из темного металла, плотно закрытая и перехваченная ремнями для пущей безопасности. Несколько раз Ричард видел, как некоторые мужчины из тех, что прибыли утром, подходят к ней и касаются ладонью, что-то шепча. Сарита, стоявшая тут же, печально косилась на нее и пыталась подойти к Моро поближе. Тот, непривычно благосклонный к ней сегодня, подпускал и даже позволил один раз положить голову на его шею, чего обычно за ним не водилось. Наконец Дик запрыгнул в седло и отбыл, оставляя за спиной тех, кого любил, и устремляясь навстречу новым приключениями.