Опекун Окделлов

Как редки были его свидания с Кэналлоа, и как прекрасны. Раз в год ступать на теплый песок бухты, прогуливаться вдоль линии побережья, а потом, скинув просторную рубаху и штаны прямо у кромки прибоя, обнаженным войти в бирюзовое вдалеке и кристально-прозрачное вблизи море. Это было интимно, как свидание. Часть пляжа, что примыкала к территории замка, всегда пустовала, на нее не рисковали заходить ни рыбаки, ни моряки, ни, когда соберано был в замке, слуги. Только девушки, что жили при Палаццо, порой нарушали запрет, но для этих смуглых красавиц не было иного закона, кроме молодости и зова плоти. Иногда он, заслышав рядом громкий переливистый смех, глубоко нырял и плыл под водой, чтобы ухватить одну из не обремененных излишком одежды девиц за щиколотку и, когда она сделает вид, что испугалась, утешить ее в своих объятиях. Иногда и того не делал, просто выходил из воды и, опустившись на песок, так же как они не пытаясь прикрыть свою наготу, подзывал к себе движением руки, и вся стайка тут же оказывалась рядом, капая соленой водой с длинных черных волос. Сегодня девиц не было. Рокэ, который с утра получил отчеты со всех провинций и добрался до вожделенного моря только на закате, был достаточно хмур, чтобы даже легкомысленные кэналлийки поняли, что сегодня им ловить нечего. Он был совсем один на пустынном пляже, если не считать компанией бутылку выдержанной Черной крови. Пить прямо из бутылки столь благородный напиток полагалось разве что после боя, морисским ятаганом начисто срезав горлышко, но Ворон пил прозаически, вытянув из зеленого стекла пробку, словно последний пьяница — крепкое пойло. Можно было бы списать дурное настроение на бумажную работу, но Рокэ всегда был честен с собой. Тревожили его вовсе не цифры, которые упорно твердили о том, что и после смерти соберано Алваро, державшего тут все в стальном кулаке, Кэналлоа продолжает процветать. Мальчишка. Нет, ребенок по-прежнему оставался веселым и рассудительным, нашел в своем большом и добром сердце место для Алвасете, кучи слуг, которые его обожали, маленькой Соны, которую под контролем Рокэ учил ходить под седлом. Палаццо стал для него домом сразу же, Ричард моментально освоился в незнакомых стенах и среди чужих людей, влюбился в море и палящее солнце, которое до того сожгло его нос и щеки, что они покрылись коричневой коркой. Непривычная к такому северная кожа, которую никто не догадался защитить хотя бы шляпой, сильно потрескалась, причиняя невыносимую боль, да еще и начался жар, и Люсии пришлось всю ночь менять юному герцогу компрессы и петь старые кэналлийские колыбельные. Мальчик не жаловался и не плакал, только тихонько стонал, когда смоченная в пахучем отваре трав тряпочка снова касалась его лица. Стыдно признаться, но Рокэ в ту ночь так и не смог заснуть и едва ли не дюжину раз подходил в дверям спальни Ричарда, без свечи, чтобы не отвлекать служанку. Под утро Люсия убрала тряпицу, смазала многострадальный нос жутковато выглядевшей мазью и вышла, нос к носу столкнувшись со своим соберано в дверях. Отступать было некуда, хотя раньше Рокэ никогда не волновало мнение слуг, и он вошел в комнату. По иронии судьбы, Ричарду снова достались его бывшие покои, хотя на этот раз он никаких особых распоряжений на этот счет не отдавал. Здесь все было так, как он оставил, только на письменном столе лежало множество листков, исписанных слишком аккуратным для ребенка почерком. Рокэ взял верхний и скользнул взглядом по строчкам. Письмо сестре, такое нежное и наивное. В нем — обещание скоро вернуться, мольба не скучать и не грустить. Конечно, ведь мальчишка даже не подозревает… Удивленный тем, что не слышит никакого возмущения столь бесцеремонным проникновением в личную переписку, Рокэ вернул письмо на место и взглянул на Окделла. Юный герцог крепко спал, измученный болью и жаром. Половину его лица покрывала быстро сохнущая и напоминающая болотную жижу мазь, а короткая светлая челка прилипла ко лбу, который по-прежнему пылал, несмотря на забытье, в которое погрузился Окделл. Ворон задумчиво потер переносицу, а потом склонился над мальчиком, поправляя тонкое стеганое одеяло и невольно вглядываясь в черты лица. Днем он не мог себе позволить разглядывать Ричарда столь пристально. Хотя бы потому, что мальчишка сразу начинал нервничать, гадая, почему на него столь внезапно и тяжело смотрят, словно он что-то натворил. Поэтому герцог Алва отводил взгляд даже во время разговора, маскируя пренебрежением странное чувство, похожее на беспокойство. Черты Ричарда были правильными, по-детски закругленными и, надо сказать, ничем не примечательными. В тот миг, когда его глаза были закрыты, легко можно было представить, что тот вовсе и не наследник —а теперь и глава — древнего аристократического рода, а обычный деревенский мальчишка, а может и городской, может из мелких дворян или какой-нибудь третий сын дриксенского кесаря. Отчего-то Ворону подумалось, что на резких надорских ветрах из мальчика вырос бы второй Эгмонт, такой же широкоплечий и высокий, но тусклый в своей классической красоте мученика с иконы Алана Святого. Что же вырастет из него в жарком Кэналлоа? Этот вопрос грозил остаться без ответа. Ворон сидел на горячем песке и отчаянно пытался нащупать в голове решение. Как приготовить омлет, не разбив яиц? Как оставить Окделла здесь, в безопасности, не разбив его глупое доверчивое сердце? Рокэ резко мотнул головой и разозлился сам на себя. Ему приписывали гениальный в своей жестокости ум и абсолютную бесчеловечность, а он боролся с собой, разрываясь между необходимостью сдержать данное кардиналу (по своей же инициативе) слово и страхом расстроить взваленного на свою шею ребенка, которого еще в начале лета не знал и знать не хотел. Алва глотнул Черной крови и едва не поперхнулся, когда его издалека окликнул звонкий детский голос. Поднявшись, он непринужденно стряхнул песок с одежды и повернулся навстречу. Ричард, вопреки обыкновению, был один и мрачнее тучи. Такое выражение его лица Рокэ видел в последний раз еще в Надоре, когда мальчишка стоял у него на пути, закрывая грудью свою мать с окровавленными руками. «Неужели Люсия проболталась?» — ядовитой змейкой скользнула мысль, и он придал своему лицу самое холодное и отстраненное выражение, на которое был способен. — Эр Рокэ, — начал юный герцог, не обратив на это никакого внимания и протягивая ему трепещущий на ветру лист бумаги, — это доставили только что, оно было вложено в письмо Айрис. Стараясь ничем не выдать любопытства, Алва выхватил из его рук рвущийся прочь листок и быстро пробежался по сточкам глазами. Уж витиеватую манеру кансилльера он бы ни с чем не спутал. А пишет он что? Пропустив заверения старика в вечном расположении и помощи, Ворон наконец добрался до сути, и его темные брови медленно поползли вверх. «Это ж надо было так проколоться, старый ты менкал!» — подумал он едва ли не радостно, вернул письмо его владельцу и притворно вздохнул: — Что ж, Ричард, вот Вам и Люди Чести, друзья отца. Вы все поняли? *** — Вы все поняли? – нет, Ворон не наставление ему делал, а действительно спрашивал. Ричард смял в ладони злополучную бумажку и сделал глубокий вдох, сдерживая злые, обидные слезы. Не хватало еще заплакать перед герцогом из-за какого-то письма. Сточки из него, щедро умасленные притворным беспокойством, жгли не хуже розог. Как бы ни доверился Ричард кэналлийскому герцогу, как бы ни верил в его неожиданную доброту и заботу, в голове всегда были вдолбленные с младенчества истины. Есть Люди Чести, а есть предатели и навозники. Первые подставят плечо и выручат всегда, от вторых жди удара в спину, особенно если они улыбаются в лицо. Герцогу он планировал вернуть сторицей все, что получил от него в помощь, а вот предательства от «своих» не ждал. Просто не мог помыслить о такой возможности. На плотном листе желтоватой бумаги Штанцлер, о котором все друзья отца отзывались с благоговением, щедро распинался в сочувствии и обещаниях вырвать его из цепких лап Ворона. Среди них была выражена надежда, что Ричарду хватило ума не подписывать бумаг, передавая во владение Рокэ Алвы Надоры, а так же многословные вопросы о том, как ему живется, не обижают ли его кэналлийцы и сам герцог, известный развратник и пьяница. Такие вопросы казались злой насмешкой, потому что единственным, что получал от этих людей Ричард, были забота и бесценные уроки — то, чего в родном доме было катастрофически мало для четырех маленьких детей. Такой была первая половина письма, призванная усыпить его бдительность, почувствовать поддержку. Ричард не был сведущ в политике и взрослых дипломатических хитростях, но за долгие недели, проведенные в библиотеке, кое-что успел уяснить. Например, то, что герцог, будь он хоть трижды Повелитель и четырежды вассал короля, без своих земель не мог более претендовать на титул. То есть герцог Окделл является герцогом лишь до тех пор, пока является полноправным владельцем Надора и прилежащих к нему земель. Разумеется, история еще не знала случаев, когда Повелитель лишался своих земель полностью, но Штанцлер, вероятно, любил неординарные жесты. Во второй части письма, якобы для того, чтобы обезопасить юношу и его сестер от подлецов и предателей в целом и Рокэ Алвы в частности, юному герцогу предлагалось передать все земли непосредственно Августу Штанцлеру. Разумеется, далее шли горячие заверения, что все земли будут переданы Окделлу в день его совершеннолетия, коим можно было бы поверить, если бы не одно «но». Господин кансилльер нижайше просил прощения за самоуправство, но «…понимая, что Вы, Ричард, находитесь в плену и подвергаетесь жесточайшим притеснениям и унижениям…» решил избавить мальчика от лишних забот. Воспользовавшись доступом к бланкам с гербовой печатью Окделлов, он уже начал процесс передачи земель. Кроме того, Штанцлер писал, что как душеприказчик Эгмонта имел право на такой шаг только в случае, если наследник отсутствует или недееспособен, поэтому вынужден был заявить о умственной болезни Ричарда, выражающейся в нерегулярных, но крайне тяжелых приступах безумия. «Ваша матушка, храни ее Создатель, приняла во внимание все обстоятельства и отправила из Агариса письмо на имя короля, в котором все подтвердила», — писал Штанцлер. И еще: «Мне совестно просить Вас о подобном, но будет лучше для Талигойи и Вашей семьи, если Вы, мой мальчик, будете придерживаться тех же фактов». — Да, я понял. Эр Штанцлер и ма… — юный герцог осекся, но продолжил. — Кансилльер и герцогиня Окделл подтвердили, что я тяжело болен. Теперь я лишен титула и земель и даже не могу это оспорить, поскольку… Ричард сглотнул и поправил сползающий с тонкого пальца перстень Повелителя Скал, — поскольку подвержен приступам безумия. Мальчик снова перечитал последние строки. Письмо было без подписи, почерк неуловимо менялся от строки к строке, бумага была тонкой и не именной, такую легко спрятать между страницами другого письма. — А эта бумага не станет доказательством, потому что ее никто не видел ровно до того момента, как я ее вам показал, правильно? Вдруг я написал это в приступе своего безумия, узнав от кого-нибудь о последних событиях, — Ричард постепенно сошел на шепот, опустив голову. И дернулся от неожиданности, когда на его встрепанную макушку опустилась тяжелая рука. *** Рокэ Алва почти не слышал слов Ричарда. Он думал. План Штанцлера казался ему поразительно сырым и глупым. Конечно, время выбрано идеально, отпуск в Кэналлоа, а потом война и обязанности Первого Маршала должны были помешать герцогу Алва вести дела бедных сироток. Но неужели кансилльеру могло показаться, что он допустит такую несправедливость, имея возможность ее предотвратить. Нет, хитрый гусь не мог так проколоться, у него точно есть туз в рукаве. Хотя сейчас Шанцлер сыграл ему на руку, бесспорно. — Во-первых, кансилльер был уверен, что влил в письмо достаточно меду, чтобы у Вас и мысли о противлении не возникло, ведь он избавляет бедного мальчика от тяжкой ноши, — спрятав мрачное торжество как можно глубже, спокойно протянул Рокэ, растрепав мальчишке волосы. — Но Вы оказались достаточно умны, чтобы разглядеть змею под розовым кустом. Во-вторых, ему и в голову не могло прийти, что Вы покажете письмо мне, ведь герцогу Окделлу положено ненавидеть мерзавца, предателя и выскочку Алву. Но и тут наш гусь просчитался. И в-третьих, Штанцлер никак не мог предположить, что мне есть чем ему ответить. Повелитель Ветра уже и забыл, когда, помимо пьянок и военных советов, позволял себе такие монологи. С другой стороны, это и была война. Ричард удивленно и непонимающе вскинул голову и наткнулся на холодный и злой взгляд синих глаз. На этот раз он, скорее всего, чувствовал, что злость предназначена не ему, во многом благодаря теплой тяжелой руке, все еще рассеяно гладящей его по макушке. Рокэ опомнился и отнял ее. — Завтра утром я отбуду в Олларию и позабочусь о нашем дриксенском друге, — оставив бутылку с вином на берегу, Алва двинулся прочь от моря, убедившись, что Ричард за ним поспевает. — Земли он не получит, потому что, даже учитывая вашу мнимую недееспособность, я — опекун герцога Окделла и имею право наложить вето от имени подопечного до его совершеннолетия. Уж в моей-то дееспособности, пожалуй, не усомнятся, настрочи ваша матушка хоть сотню писем. Ричард бежал следом почти вприпрыжку, слушал и молча кивал, Алва боковым зрением видел его плотно сжатые губы. — Вы, герцог, останетесь здесь до моего распоряжения, — снова молчаливый кивок, удивительно. — Завтра Вас начнут учить ходить под парусом, держать в руках шпагу, делать вино и комплименты женщинам. Я вернусь через год, постарайтесь, чтобы я не отличил Вас от одного из кэналлийских мальчишек. — Год?! — выдохнул Ричард. Слава Создателю, а то Рокэ начал уже думать, что мальчишка переволновался и впрямь потерял рассудок. — Как год? А мои сестры? — Вы помните мое обещание? — Да, эр Рокэ. — Ваши сестры ни в чем не будут нуждаться в Олларии. В Вашем распоряжении лучшие гонцы на самых быстрых лошадях, пишите хоть ежедневно, но из Алвасете ни ногой. Как только Штанцлер поймет, что просчитался, следующим шагом станет «смерть наследника Эгмонта Окделла». В столицу вы вернетесь не раньше, чем научитесь выживать. — Как Вы? — догадливый мальчишка снова смотрел волчонком, но возражать перестал. — Именно, как я.