Опекун Окделлов

Король заметно нервничал. Под его пухлой рукой лежал лист, исписанный острым угловатым почерком. Было видно, что раньше этот лист был сложен вчетверо, но, судя по всему, был зачитан так, что линии сгиба полностью расправились. Фердинанд то и дело приподнимал руку и пробегался взглядом по строчкам, шевеля губами. Письмо доставили еще вчера. Точнее, вчера оно попало в руки Короля, до этого пройдя через все возможные тайные и явные проверки. И даже то, что Его Величество получил конверт запечатанным нетронутой сургучной печатью, не давало почвы для иллюзий. Все заинтересованные незаурядной перепиской опальной герцогини Мирабеллы Окделл с Его Величеством Фердинандом Олларом II получили к ней доступ раньше самого монарха. Раньше такое вмешательство воспринималось королем как что-то само собой разумеющееся, но в этот раз оно заставляло Фердинанда полыхать возмущением. *** Сложно сказать, что именно подвигло обычно индифферентного к государственным делам монарха на то, чтобы взять дело об опекунстве над герцогом Окделлом в свои руки. Возможно, то, что дело, в его понимании, государственным не было. Бедные сиротки, жертвы мятежа собственного отца, вызывали в короле смутную жалость. Обсуждать это чувство с Дораком было абсурдно, а Катарина, стоило ему заикнуться о детях Окделла, скривила свое очаровательное личико и посоветовала заняться собственными детьми. Фердинанд аж задохнулся тогда от возмущения и не разговаривал с супругой несколько дней. Если уж кому и было известно о «собственности» детей короля, то только королеве, в очередной раз, надо сказать, беременной. Был, правда, еще один человек, кому была прекрасно известна эта тайна. К удивлению короля, именно он стал его единственным собеседником по этому вопросу, пусть и в собственной манере. Герцог Алва явился во дворец сразу же, как вернулся от Надоров, к его прибытию был собран срочный совет. Фердинанд знал, что он везет в город юных Окделлов, и внутренне содрогался от одной мысли о том, как это может происходить. В его живом воображении то и дело всплывала то глухая карета без окон, в которой возили осужденных, то и вовсе запряженная клетка на колесах, продуваемая всеми ветрами, в которой жмутся друг к другу четверо маленьких грязных детей. Разумеется, расспрашивать об этом Алву было, мягко говоря… Король буквально видел, как появляется насмешка в красивых синих глазах, а с губ срываются холодные и жестокие слова — вежливые, но вынимающие душу. Что-то иронично-придворное, что потом будет долго мерещиться перед сном, сопровождаемое сожалениями о заданном вопросе. Однако выручила его, как ни странно, Катарина. Королева уже несколько дней была странно бледна, придворные шептались, но на вопросы Фердинанда был лишь ответ: Ее Величеству нездоровится. Впрочем, вопреки мнению злопыхателей, король идиотом не был, а потому внимательно приглядывался к странному поведению супруги. Вот и в этот раз, стоило Рокэ упомянуть о детях, как Катари вздрогнула, словно ее ткнули иглой, и подалась вперед, с грохотом роняя на пол драгоценные четки из оправленных в золотое кружево гранатов. — Как… — начала было она, но в обычной своей манере прервала себя, делая глубокий вдох, словно в просторном и полном свежего воздуха зале Летнего Дворца ей внезапно стало душно. — Мы хотим знать, как герцог Окделл и его сестры перенесли дорогу. Фердинанд готов был поклясться, что даже за грохотом падающего с сердца камня услышал несколько сочувственно-восхищенных вздохов со стороны Людей Чести, присутствовавших на совете. Их взгляды прикипели к бледной Королеве, чьи глаза, в свою очередь, метались по сторонам, избегая встречаться со взглядом герцога Алвы. И Фердинанд понимал, почему. Сложно лгать, когда на тебя смотрят насмешливо, словно на нашкодившего ребенка, которому позволили сокрыть шалость. Впрочем, мечущийся взгляд королевы лишь добавил убедительности ее беспокойству. Фердинанд уже почти без удивления наблюдал за представителями старой знати. Казалось, некоторые из них — в особенности это касалось самых юных — готовы были выпрыгнуть из чулок, чтобы прийти на помощь Талигойской Розе. Такая реакция всегда вызывала у него недоумение. В его понимании болезненная и порывистая реакция никак не могла быть предметом восхищения, тем более исходя от Ее Величества. Разумеется, монарх не питал в отношении самого себя особых иллюзий: лично он, в отличие от своих величественных предков, не был ни особенно умен, ни храбр, ни хорош собой. Однако чего нельзя было отнять у воспитанного быть королем — так это умения держать себя в руках. Разумеется, Катарину воспитывали не королевой. Но для «талигойской эрэа», графини Ариго, не менее странным было подобное поведение. Между тем, пока Фердинанд обдумывал недостойное (и привычное глазу) поведение королевы, Алва сподобился ответить. — Дети погибшего герцога, — пожалуй, таким тоном можно было бы говорить и о погоде, и об эпидемии моровой язвы, и о здоровье наследника: все равно подобная тонкая насмешка была бы неуместна, выедая душу собеседника. Но сейчас собеседник был не один, маршала слышал весь зал, внутренне содрогаясь при мысли о том, что этот монстр мог сделать с детьми, — были доставлены мной в Олларию в добром здравии. Герцог Окделл — прекрасный собеседник и отлично держится в седле, а юные герцогини имеют великолепное воспитание. Совет зашелестел шепотками, а Катарина дернулась вновь и замерла на троне каменным изваянием. Очевидно, никто не ждал подобного ответа. Половина присутствующих, из тех, что поумнее и постарше, судорожно пыталась вспомнить: хвалил ли Рокэ Алва хоть кого-нибудь на их памяти, а вторая, восприняв его слова как пощечину всем Людям Чести, тут же забыла о Катарине и пылала желанием вызвать маршала на дуэль. Правда, не слишком активно, самоубийц среди них не нашлось. Впрочем, Рокэ и не заметил бы. Он смотрел только на Короля. Его синие глаза не оставляли сомнений: он не лжет. И отвечает герцог ему, Фердинанду, словно зная, кого на самом деле волнует заданный вопрос. — И я, по древнему закону о побежденном и победителе, — легкий шум стих, все вновь слушали Алву, ожидая чего-то из ряда вон, и они не были разочарованы, — прошу у Вашего Величества опеки над детьми павшего от моей руки Эгмонта Окделла. Фердинанд был согласен, кардинал с непроницаемым лицом уронил «не возражаю». Решение было принято сразу после совета и указом короля оформлено документально. Стыдно признаться, но Алва излучал такую силу и уверенность, что король просто не решился спросить «зачем?». Он просто поверил. Однако вскоре начались проблемы. Начались, впрочем, как и многие прочие проблемы Фердинанда, с визита кансилльера. Запыхавшийся от ходьбы по длинному коридору, что вел в комнату для высочайших аудиенций, Штанцлер принес с собой распечатанный конверт, на котором было указано, что доставлен он из Агариса. Это уже не сулило ничего хорошего, и Фердинанд, у которого от одного взгляда на кансилльера начинала болеть голова, сразу попросил перейти ближе к делу и тут же потерялся в ворохе событий, отсылок и фактов, что вывалил на него пожилой граф. Однако письмо все расставило по местам. Мальчик, о котором Алва отзывался как о прекрасном собеседнике, был тяжело и безнадежно болен. Фердинанд ощутил смутный укол, отчего-то в районе желудка. Неужели Алва… Август Штанцлер, между тем, не прекращал живописать ужасы болезни юного герцога, упирая на то, что ни о воинской службе, ни о феодальном управлении речи быть не может. Ссылаясь на волю самого Эгмонта и письмо Мирабеллы, кансилльер предлагал передать земли под управление кого-то из «достойных людей». Насилу выставив старика, Фердинанд горько задумался, а после взялся за перо. *** И теперь перед ним лежал ответ от Мирабеллы Окделл, вдовствующей герцогини в изгнании, матери… Матери! Монарх в очередной раз пробежался по строчкам письма, цепляя взглядом отдельные слова: «в порыве безумия», «бешеный щенок», «неуправляемый». Герцогиня Мирабелла ответила на все его вопросы с полной обстоятельностью, не скупясь на эпитеты. Письмо было пропитано презрением к самому Фердинанду, презрением к сыну, ко всему миру, как казалось. — Граф Савиньяк? — разумеется, Лионель оказался рядом, как и всегда, когда был нужен. — Позвольте личный вопрос? Вы видели мальч… герцога Окделла? Каков он? — Он напомнил мне об Арно, Ваше Величество, — и все, не словечком больше. Но королю это сказало о многом.