Опекун Окделлов

Эйвон Ларак никогда не считал себя человеком смелым. Он не был глуп, не был подл, но часто, слишком часто, чтобы можно было закрыть на это глаза, плыл по течению. Даже тогда, когда порядочность требовала проявить твердость, он шел на сделку с совестью, отговариваясь общим благом. Вот и в этот раз, когда в его дом пришли люди кансилльера, он выслушал их внимательно и покорно. Авторитет Августа Штанцлера никогда не ставился им под сомнение. Не пошатнула его даже странная просьба: отдать документы, писанные рукой Эгмонта Окделла. Посланцы объяснили это просто: герцог признан мятежником, а потому любая связь с ним была опасна. Эйвон отдал все бумаги без размышлений. Лишь потом, как молнией, в ночи его прошибет вопрос: почему «отдать», а не «уничтожить»? Ведь это были обычные, надо сказать, бумаги, ничего особенного. Запросы о закупке зерна в неурожайный год, варианты договоров о продаже камня из надорских карьеров — Эйвон помогал Эгмонту в хозяйственных вопросах. Люди Штанцлера вернулись полтора месяца спустя. К тому времени до Ларака из Олларии уже долетели слухи о том, что детей Эгмонта взял под крыло Ворон, а Мирабелла сослана в Агарис. Граф даже направил вдовствующей герцогине письмо со словами поддержки и беспокойства. Ответ на него подоспел аккурат перед посланцами. С самого утра Эйвон был сам не свой. Он даже приказал нести шадди, хотя обычно не позволял себе подобного. Кухарка даже сбегала на рынок, чтобы купить немного морисских зерен. Граф достал несколько иных писем, чтобы сравнить почерки и убедиться, что пишет ему действительно Мирабелла. Сравнение не оставило сомнений в авторстве письма, однако его содержание заставляло забеспокоиться о собственном умственном здоровье. Всегда холодная и безукоризненно сдержанная герцогиня Окделл в своем письме умоляла Эйвона о помощи. Нет, не в возвращении статуса или имущества… Она молила графа Ларака выполнить все просьбы Августа Штанцлера, какими бы они ни были. Пусть придется опозорить имя Эгмонта или Ричарда, Создатель воздаст герцогам Окделлам за все страдания. Потому что это единственный способ вернуть детей, пусть и не всех. Кансилльер обещал ей переправить в Агарис двух младших дочерей. Слова пришедших посланцев Штанцлера упали на благодатную почву. Впечатленный материнской любовью и эсператистким смирением Мирабеллы, Ларак, не зная всей подоплеки и скрепя сердце, заверил кансилльера в том, что поддержит версию о безумии Ричарда, не задавая лишних вопросов. Ему пришлось написать несколько писем, подписав их задним числом, согласовать «степень безумия» юного герцога, о которой он будет рассказывать, если спросят. В конце концов, посланники напомнили Эйвону о необходимости молчания и убрались восвояси, оставив графа наедине с ноющей совестью. Из столицы начали приходить все более и более тревожные слухи. Казалось, что все вокруг совершенно убеждены в сумасшествии ребенка. Постепенно, всего за какой-то месяц, даже его слуги и домашние поверили в эту сказку, несмотря на то, что не раз видели мальчика лично и даже любили его. Эйвон почувствовал, что совершил страшную ошибку. И вдруг решился. Решился на поступок, одна мысль о котором вызывала у него паническую дрожь в больных коленях. Он пойдет прямо к Королю — и будь что будет. Быть может, его слова против слова Штанцлера будет недостаточно, но письмо Мирабеллы расставляет все на свои места — герцогиня, видно будучи в расстройстве, не подумала о том, чтобы зашифровать имена, выложив все прямо. Граф же Ларак был не настолько важной персоной, чтобы кто-то стал проверять его корреспонденцию. Видимо, у Штанцлера нашлись дела поважнее. * * * Рокэ и сам слышал рассказ Ларака впервые. Разумеется, он знал, что у графа есть некая важная информация, но даже подумать не мог, что все сложится настолько удачно. Король был совершенно впечатлен. Он потребовал письмо Мирабеллы, а потом долго сравнивал почерки, пригласив и самого Ларака посмотреть. Они пришли к общему мнению, что письмо написано одним человеком и этот человек — герцогиня Мирабелла. — Оставьте нас, нам надо подумать, — Фердинанд наконец отодвинул письмо. Лицо его было по-детски растерянным и почти обиженным. Нет, он, разумеется, подозревал в Штанцлере подлеца и изменника, но никак не мог подумать, что тот опустится до подобного. — Только вот письмо… Алва понимал замешательство Короля. Письмо герцогини Окделл Лараку было слишком важным доказательством, чтобы возвращать его хозяину, но Ларак должен был идти с ним в комплекте, поэтому отпускать его и без письма нельзя. Невежливо перебив Короля, герцог пришел ему на помощь, почти физически ощутив исходящую от него благодарность. — Ввиду сложившейся ситуации, письмо лучше оставить во Дворце. И, если Ваше Величество не против, показать кардиналу, — тут Фердинанд чуть поморщился, словно у него внезапно закрутило живот, но не возразил. — А графу Лараку я советую остаться в Олларии до тех пор, пока не завершится это непростое дело. Комнаты над трактирами могут быть не слишком удобными, так что будет лучше, если вы воспользуетесь моим гостеприимством. Кроме того, юные герцогини Окделл будут рады видеть знакомое лицо. Ларак что-то жалко проблеял, соглашаясь. Сопротивляться тону Первого Маршала было совершенно невозможно, кроме того, граф явно переживал за собственные жизнь и здоровье, а что-то подсказывало ему, что герцог предлагает не столько кров, сколько защиту от людей Штанцлера. — Отличное решение, Рокэ, — Король аж повеселел. Кажется, в его голове начала оформляться мысль, что от ненавистного кансилльера появился вполне реальный шанс вскоре избавиться. — А теперь оставьте нас, оставьте. Фердинанд передал письмо Лионелю и приказал подать еще чаю, оставаясь в одиночестве. За дверью Ларак снова скомкано поблагодарил Алву за гостеприимство и отправился собирать вещи, а Ли придержал друга за локоть, вкладывая в его руку письмо Мирабеллы. — Полагаю, ты направляешься прямо к Дораку, — он не спрашивал, где только такую привычку подхватил? — Занесешь заодно? Ворон ухмыльнулся и склонил голову, что равно можно было расценить как кивок и как поклон. Ли улыбнулся светло и просто, как умели все Савиньяки, и ушел по галерее, одним своим присутствием заставляя гвардейцев из самого низшего дворянского слоя стоять львами и глядеть коршунами. * * * — Я слышал разговор, не пересказывай, — Дорак был в самом дурном расположении духа, а оттого перешел на «ты», но сразу выправился. — Присаживайтесь, герцог, выпейте еще шадди. Полагаю, у короля вам это сделать толком не удалось. И дайте уже письмо. Рокэ, не споря, опустился в предложенное кресло и протянул кардиналу письмо Мирабеллы. Он понимал причину недовольства Сильвестра: тот не любил, когда важные вопросы решались в обход Его Высокопреосвященства. Иногда казалось, что Дорак с удовольствием выпорол бы его как мальчишку, да еще и в угол поставил. На чечевицу. По крайней мере, именно это желание сейчас читалось в глазах кардинала. — Рокэ, вам далеко до вашего отца. Ошибка на ошибке. В политике нельзя действовать так же, как на войне. Грубой силой и ударом в лоб тут ничего не добьешься. Вам повезло, что ваш оппонент сделал на одну ошибку больше, чем вы. Подобное назидание от кардинала было далеко не первым в жизни Рокэ Алвы. Пожалуй, даже соберано Алваро поучал его реже. Но только потому, что папенька предпочитал розги. — И какие наши дальнейшие действия, Ваше Высокопреосвященство? — Ваши, герцог Алва, действия, связаны с вашими непосредственными обязанностями. Поручите графа Ларака заботам своих кэналлийцев — упаси нас Создатель, если с ним что-то случится — а сами отправляйтесь с ревизией в Северную ставку, я не желаю видеть вас в столице, когда все начнется. — Хотите сказать, что этого вам достаточно, чтобы уничтожить Штанцлера? — Более чем, герцог. И не притворяйтесь, вы это знали.