Моменты

      Гарри очень боялся своего первого матча по квидичу. Он изводил себя часами. Вуд говорил, что он — прирождённый игрок в квидич, что он прекрасный ловец. Летать ему и правда нравилось, и тренировки увлекали не меньше. Хотя тот азарт, которым пылали большинство игроков в преддверии игры, ему был непонятен.       На тренировках всё было хорошо. Он знал свою задачу, знал собственную роль в игре, безропотно и легко выполняя все указания капитана команды. Он даже слишком легко разбирался в хитросплетениях стратегий Оливера, понимая их с первого раза, в то время когда даже близнецы Уизли то и дело переспрашивали. Но то — тренировки. Тогда он был сосредоточен лишь на игре и только на ней.       Теперь же его охватил предстартовый мандраж, сковывая телеса, не давая сосредоточиться ни на чём, кроме предстоящего матча. Всё-таки одно дело тренировка и совсем другое — матч против противника, да ещё и на глазах у десятков зрителей. Тысячи мыслей и предположений лезли ему в голову, одолевая, сводя с ума. А что, если он опозорится? Если не удержится на метле или его собьёт с неё пущенный противником бладжер? Что если он забудет все стратегии? То, что его, как ловца, все планы Вуда почти не касались, он благополучно забыл. Что если он подведёт команду, доверие МакГонагл? Гарри, всю жизнь веривший в то, что он — выродок и ничтожество, сын алкоголиков, не мог представить, как будет смотреть в разочарованные глаза гриффиндорцев, и, особенно, в глаза друзей и профессора МакГонагл, так глупо поверившей в него.       Еда не лезла в глотку. Он снова и снова терял баллы на уроках за рассеянность или неспособность ни слушать, ни отвечать на поставленные вопросы, ни колдовать. И никому не было до этого дела. Гарри нуждался в поддержке друзей, в ком-то, благодаря кому он поверил бы в себя хоть чуть-чуть, самую капельку. Но признаваться в этом Рону, кажется, и завидовавшему Гарри, но и гордому от того, что его лучший друг уже на первом курсе мог постоять за честь факультетской сборной — не хотелось. Тот просто не понял бы его сомнений. А Гермиона… Поттер был уверен, что она бы лишь фыркнула пренебрежительно и вообще попыталась бы отговорить играть за факультетскую сборную, особенно на первом курсе, ссылаясь на опасность, на бессмысленность и прочее-прочее. Она-то квидич не любила…       В день «икс», он шёл к игровому полю на ватных ногах, словно не на игру, а на собственную казнь. Старшие товарищи пытались его подбодрить, наконец, заметив состояние своего ловца, но, если честно, выходило скверно, да и он почти их не слышал. Они как раз подходили к раздевалке, как вдруг кто-то дёрнул Гарри за руку, призывая отойти в сторону. Он оторвал неосмысленный взгляд от земли под ногами, чтобы посмотреть на того, кто держал его за руку, и… встретился с тёплым взглядом медовых глаз.       — Ты справишься, Гарри! У тебя всё получится! — воскликнула уверенно немного смущённая Гермиона, чуть тише добавив: — Я верю…       Уже выходя на поле под громкие комментарии Джордана Ли, Гарри, всё ещё чувствуя на пальцах тепло рук Гермионы, думал о том, что подруга, кажется, как древнегреческая муза, внушила ему уверенность в собственных силах, а ещё вдохновила на победу. Он ведь не мог подвести веры подруги, не мог позволить себе разочаровать её. И как поэт, не словами, но полётом на метле, Гарри готов был выписывать любые пируэты, чтобы побеждать, потому что она — верила…       Гарри не знал, почему слова Гермионы так подействовали на него, но страха больше не испытывал.