Золото и Сталь

      Скоро и первый снег выпал. Еще вечером тучи на небе собирались, а к утру сугробы почти по колено насыпало. Да такой мягкий да пушистый снежок был, на солнце серебром сиял, даже глядеть больно. Златояра тут же все половички из дома вынесла на снегу почистить. Стирку затеяла. Только сорочки чистые развесила, как об её плечо снежок разбился, все лицо снегом засыпало. Оглянулась — «ах ты ж злыдень!» — Радогор у двери в кузницу стоит, ухмыляется да новый снежный шарик лепит.       «Ну, держись», — подумала. Бросила ушат, что в руках несла, на землю и сама за снегом присела.       Ловко от снежка увернулась и свой в ответ бросила, в грудь Радогору попала. А он отряхнулся и ещё больше разыгрался. От ее бросков уклоняется, сам новые снежки делает. Целая война у них развернулась. Как дети малые, по двору бегают, хохочут.       Тут Злата приловчилась и прямо в лицо Радогору снегом угодила. Тот такую грозную мину скорчил, что она и со смеху покатилась. Он тут же к ней ринулся — поймать и наказать негодницу! Та сразу же поняла что он задумал и наутёк бросилась. Бегает от него по двору и ещё громче смеётся:       — Не поймаешь, не поймаешь!       Из боковой калитки выскочила, и знай, дразнится. Только Радогор к ней — она взвизгнула и к реке побежала. И десяти шагов не одолела, как в его руках оказалась.       — Попалась — выдохнул, к себе лицом её поворачивая.       Злата ухмыльнулась хитро, мол, «посмотрим ещё кто кого!» Извернулась и под колено его подсекла — отец и с людьми драться маленько подучил. Радогор на ногах не устоял, да так вместе с нею в снег и рухнул. Кубарем прокатились они с пригорка до самого берега. Злата даже глаза зажмурила, а когда открыла, оказалось, что прям на груди у него лежит, а он до сих пор её в объятиях крепко сжимает. Встретились глазами да так и замерли оба.       От взгляда его Злату в жар бросило. А Радогор смотрит на неё и наглядеться не может. Шапка с головы слетела давно, косы растрепались, румяная от мороза, дышит часто, с губ алых парок срывается. Он и власть над собою потерял — сам не заметил, как притянул её к себе и к губам этим сладким прильнул. Нега мёдом хмельным по груди растеклась, как же горячо, как сладко. Захотелось прижать её к себе ещё крепче, прямо там, в снегу, её своею сделать, получить то, что так давно ему обещано было.       Злата было прижалась ближе, застонала сладко, не в силах самой себе противиться, да вдруг опомнилась, отпрянула, краской залилась. Прытко на ноги вскочила и в избу сбежала. Он не стал её удерживать, так и лежал в снегу, в небо синее с улыбкой глядя.       «А я-то все думаю: как подобраться, как к себе привернуть? Захочет — не захочет. А она, оказывается, теми же думами мучается. Ну, теперь точно не сбежит, не обманет. Моя! Перед людьми и богами — моя».       Злата в избу забежала, спиной к двери прижалась, и сама понять не может, что на неё нашло. Губы огнём горят, сердце из груди выпрыгивает, и стыдно и радостно, и сладко так, что ни с мёдом, ни с ягодами не сравнить.       «Это что же? Неужто мила я ему стала? Что же делать? И ведь не спросишь прямо — стыдно».       До вечера она Радогора сторонилась, будто боялась чего. Прям в комочек вся сжалась, что твой ёжик, иголок только не хватало. А он её и не трогал, понимал, что не так просто все для девушек. Это ж как целую крепость сдать. Сколько злилась, рычала, противилась женитьбе, и все в пустую что ли? Так просто не покорится, надо ей времени дать. Он даже специально пораньше спать ушёл, чтоб не смущать её ещё больше.       Утром он Злату в избе не нашёл. Завтрак приготовила и в горнице закрылась — прячется опять.       «Ну, это не надолго».       Поел быстро и в кузницу ушёл, к лету надо инструментов новых выковать, людям могут новые плуги да косы понадобиться.       Около полудня к нему Олеся, девчонка соседская, забежала — глаза перепуганные, еле дышит:       — Радогор, там…       — Что такое?       — Там… Веснян в воду… Злата за ним… Его вытащила, а сама…       — Где?       — На речке…       Сердце у него, словно и биться перестало — под лёд провалилась. Тулуп с крючка сдёрнул и к реке, со всех ног, бросился. Только со двора выбежал, сразу ватагу детишек увидал, Весняна, мокрого насквозь, домой повели. Остальные мальчишки мечутся, что делать не знают, девочки слезами заливаются — полюбилась им Златояра, часто с ними играла. Стоят гурьбой вокруг полыньи, а Златы уж не видно, ко дну пошла, только след кровавый на снегу остался, там, где она об лёд поранилась.       Радогор гаркнул на малышню, чтоб прочь от реки ушли и больше сюда не совались, а сам, не раздумывая, в ледяную воду ухнул.       «Так вот оно как, русалкой становиться — больно».       В кожу, будто тысячи иголок впиваются, мускулы все холодом сковывает — и пальцем не двинуть. Где-то далеко наверху солнышко светит, снежок сверкает, а к ней со всех сторон тьма подступает.       «Не увидеть мне его больше… ни солнца, ни снега. И Радогора не увидеть, улыбки его, огоньков в глазах янтарных. Жаль. Жаль, что так поступила, что сказать не решилась, как он дорог мне стал, как близок».       Мимо тень какая-то промелькнула.       «Рыба? Интересно, а меня рыбки быстро съедят? Вкусно им будет? Кто знает…»       Темно вдруг стало, что-то её схватило и в сторону потянуло.       «Наверняка, Водяной. Бороться сил нет, да и за что бороться? Может, он заберёт меня к себе во дворец, русалкой сделает? Может, это не так уж и плохо… Радогор себе хорошую жену найдёт, счастлив будет, так ведь?»       Свет перед глазами её окончательно померк, кожа, будто одеревенела совсем, в груди вдруг так больно сделалось.       «Вот и все, сейчас сердечко стукнет в последний раз и замолкнет».       Вдруг, будто издалека, голос родной донесся:       — Не смей, слышишь? Не позволю! Ни нечисти, ни богам не отдам! Дыши!       Все тело вдруг огнём полыхнуло, так горячо, больно. Всему телу больно. Смутно различила треск рвущейся ткани, показалось, будто к телу раскалённое железо прикладывают. От боли кричать хотелось, да горло не слушалось. Как в тумане перед глазами образ Радогора мелькнул.       — Прости… — только и сумела прошептать.       Взглянула в последний раз в глаза его огненные и канула в забытьё.

***

      Солнечный луч лениво прополз по кровати, оставляя своё тепло на подушках меховых, запутался в косах золотистых, искорками яркими заиграл. Златояра пошевелилась во сне, показалось, будто снова в медвежьи лапы угодила. Так жарко, за спиной точно горнило. Глаза приоткрыла — и правда медведь. Испугалась бы, не знай она каждой пяди шкуры, которую своими руками выделывала. Только где это она? Огляделась, поворочалась в мехах и похолодела — Радогор… Почувствовал её возню, на спину во сне перекатился, из рук выпуская.       «Как я с ним под одним одеялом оказалась?» — начала в уме вчерашний день перебирать. Вспомнила, как у реки гуляла, увидела ватагу ребят на льду. Веснян… Точно, он в реку упал, а она на помощь поспешила. Потом лёд под ней проломился, и сама в студёной воде оказалась. Мальчишку из полыньи вытолкнула, а самой выбраться сил не хватило.       «Выходит, это он меня из реки вытащил? Не привиделось, значит».       Села в кровати, только сейчас заметила, что нагая совсем, и поспешила шкурой укутаться. Хотела разозлиться, но вспомнила, чему отец учил — живое тепло лучше всего от холода бережёт.       Так и сидела, глядя на него спящего, раздумывала, за что судьба его с такой непутёвой свела? То от медведя её спасать, то в мороз из реки вылавливать, ещё и с причудами её мириться пришлось. А ведь он хороший, добрый, да и собою хорош.       Поплотнее шкурой укуталась и ненароком с Радогора одеяло стянула, открывая взору широкую грудь, рассечённую ужасным шрамом, чуть пониже, на животе, заметила ещё два, поменьше. Злата даже дыхание затаила. Он рассказывал, что три раза у порога смерти стоял, вот они, значит, следы тех дней. Протянула руку, провела осторожно пальчиками вдоль одного шрама, другой прорисовала. Подняла взгляд на лицо мужа и замерла, как заяц, что охотника заслышал. Проснулся.       Хотела руку убрать, да не успела. Радогор её поймал и к щеке своей пальчики её приложил, улыбнулся:       — Тёплая… А я уж боялся, Снегурочкой станешь.       Ладошку поцеловал мягко и к груди своей прижал. Злата кожей почувствовала, как часто сердце его бьётся.       — Какой же я глупый, — заговорил снова. — Мне такое сокровище судьба даровала, а я и не заметил. Чуть не потерял тебя. Моя Лада.       Она почувствовала, как лицо краской заливается, глаза отвела — неужто и правда любит? Он сел рядом с ней, по щеке ласково погладил, в глаза заглянул.       — Только теперь понял, что не зря нас Макошь свела, Лада — соединила. Ты сама подтвердила, ночью в бреду мне всё рассказала. Прощения за что-то просила, да только не тебе виниться нужно, а мне. Я слепец.       — Но я же… — начала было, да губы жаркие речь её остановили — не время для слов.       Радогор растрёпанных кос её бережно коснулся:       — Позволишь ли?       Злата кивнула тихо. Чудно было наблюдать, как он осторожно, прядка за прядкой, косы её расплетает. Не думала она, что столько нежности в нём, столько ласки. Волосы сквозь пальцы, как шёлк золотой скользили, по плечам хрупким рассыпаясь.       — До сих пор боишься? — заметил, что дрожит она всем телом.       — Не боюсь, — шепнула, руками шею его обвивая.       Прильнула ближе. Все страхи девичьи в глазах его янтарных пеплом обратились. Шкура медвежья скользнула с неё, тонкий стан открывая — не стыдно, лишь жар по телу. Радогор коснулся губами её плечика, к душе прильнул, вздохнул тихо, лицом в золото волос зарываясь, вдыхая дурман нежной кожи — даже среди зимы она пахла полевыми травами и солнцем — летом. Прильнул к губам нежно, на подушки её увлекая.       Злата и себя позабыла в объятиях жарких. Внутри будто гроза разыгралась, дыхание рваными порывами ветра обратилось, сердце в груди громом загрохотало. Ноготки своею волею кожу на спине Радогоровой молниями тонких царапин расчертили. Кузнец от того зарычал зверем, всё дальше уводя её к самому центру бури, что в них бушевала. Злата едва дышала уже, когда тело, словно молнией пронзённое, вспыхнуло пламенем, а после тысячью искорок рассыпалось, оставляя за собой лишь истому и сладость.       Уж и утро прошло, а Радогор со Златой ещё в кровати нежились. Она голову на грудь его опустила, вспомнила, как Макоши молилась о судьбе лучшей. Кто ж мог знать, что судьба её уже совсем близко была? Что счастье, богами ей уготованное, именно в тот день ей подарено было?       — Не больно тебе? — спросил её, нежно по спине поглаживая.       — Не больнее, чем стрелу из ноги вынимать… — хмыкнула.       Радогор даже сел в кровати от удивления и беспокойства.       — Что ещё за стрела?       Злата откинула одеяло и показала ему круглый шрамик на правом бедре.       — Как же это? На охоте?       — Нет. Это мне вздумалось сестру стрелять научить. Ей тогда лет восемь было. Я лук ей дала, как держать его показала. Сама пошла мишень соломенную поправить, а она уже стрелу наложила. Тетиву натянуть сумела, да не удержала. Вот такой урок мне дала…       Он склонился и лёгкий поцелуй на шраме оставил.       — Ты ведь научишь наших дочерей стрелять? — спросил, лаская губами нежную кожу, Злата, которая прикрыла было глаза от удовольствия, взглянула на него удивлённо.       — У нас ведь нет дочерей.       — Долго ли умеючи… — улыбнулся лукаво, в глазах его хищный огонёк мелькнул.       — Радогор, — выдохнула смущенно.       — Скажи ещё раз, — он до сего дня и не думал, что его имя вот так звучать может — нежно, чуть дыша.       — Обожди, — начала понемногу отползать от него, понимая, что он задумал, — день-деньской ведь уже, нужно… печку растопить… тесто поставить…       Радогор смотрел на неё, не отводя глаз. Крадучись, как кот, птичку завидевший, ближе подбирался. Злата сглотнула нервно, метнула взгляд в сторону, примеряясь, сможет ли одним прыжком из кровати выбраться. Будто это спасло бы её…       Дёрнулась в сторону, и тут же в его сильных руках оказалась:       — Не пущу, — прошептал, к её спине прижимаясь. Голос его на хриплое рычание походить стал. — Ты перемёрзла вчера, тебе отлежаться денёк надо… а я тебя согревать буду…       Подтянул её за бёдра к себе, и Злате ясно стало, что не выбраться ей. Тихонько застонала, чувствуя его горячие губы на плечах, по телу снова сладкая дрожь разлилась — и как с ним совладать теперь?

***

      Солнце медленно катилось к полудню, морозный воздух щеки пощипывал, снежок под ногами скрипел. Хороша зима!       Велеслав уж к двери потянулся, да замер на месте, прислушался.       — В кузнице Радогора нет, — на двор вслед за отцом Изяслав вошёл. — Неужели спит ещё?       — Похоже, занят твой брат сегодня, — задумчиво протянул Велеслав.       — Что значит занят? Давно ж условились на охоту пойти! — парень ринулся к двери, чтобы вытащить ленивого брата на мороз, но вдруг замер в удивлении — из избы женский стон донёсся, да такой сладкий, что зависть берёт… Улыбнулся удивленно, едва ли ушам своим веря.       — Я же говорил, поладят! — хмыкнул Велеслав. — А ты мне всё Любава… Василиса… Строптивую выбрал… Не позволит… Вон, слышал, поёт как? Соловьем заливается!       — А что в Василисе-то плохого? Буй-тур вон с лета вокруг неё волчком крутится. Бабы, говорит, много должно быть…       — А я и не говорил, что плоха, просто жена каждому своя нужна. Кому-то кроткая, кому-то большая и «мягкая», а кому и строптивая… Важно чтобы души коснуться смогла, в сердце огонь разжечь. Иначе и жизнь не жизнь, и мёд горький…