***
Сорока очнулся лишь на пятый день и тут же скривил недовольную мину. — А я надеялся, что все ведьмы и нечисть во сне останутся. — И я рада тебя видеть, — улыбнулась Злата, заставляя его выпить отвар из ивовой коры и тысячелистника, приправленный мёдом, чтоб горечь сбить. — Ты же обещала вино. — Рано тебе ещё. — Одно вранье вокруг… Долго я? — Долго. На днях уже ждем посланцев из Херсона, будем их борова продавать. Ценный, гад, оказался — десять сундуков золота за его жизнь посулили. — Неплохо мы их вытрясли. А как обманут? — Не посмеют. За дверью послышалось какое-то движение, а после робкий стук. В комнату несмело заглянула Даника. — Дана? Что, отец прислал добить меня? — девушка отвела взгляд, силясь не заплакать — ещё слишком больно ей было об этом говорить. — Её отца убили в день штурма, — освободила её от надобности отвечать Злата. — Вот как? Ты, значит, должок забрать пришла? Девушка растерялась, так мерзко на душе стало — он ведь сам едва не умер, а она тут со старым долгами. Сорока перевёл взгляд с девушки на стоящего за её спиной Тихомира. — Считай, что он мой долг тебе отдал. — Да что за долг такой? — не выдержала этих загадок Злата. — Давно ещё, лет семь назад, проворачивали мы с её отцом одно опасное дельце, — пояснил Сорока Златояре. — Крысак тогда взял с меня обещание, коль с ним случится чего, позаботиться о дочке. И не забыл ведь, шельма. Я бы с радостью всё выполнил, да только теперь твой болтливый вряд ли позволит мне к девочке и на десять шагов приблизиться. Но ведь и сам её в обиду не даст, верно? Опоздал я со своей заботой, жалость какая… Посланцы из Херсона и правда не посмели нарушить уговор. Пришли к северным воротам Сугдеи точно в срок, с собою привели не больше сотни воинов только из почета перед наследником престола, и золота привезли, сколько условились. А к следующему утру в Сугдее не осталось ни одного новгородца. Крупные ромейские корабли, уведенные из Карши и Сугдеи, остались в устье Гиргиса. Борич с частью дружины пересел на легкие ладьи, другая же часть войска оседлала хазарских лошадок и следовала за воеводой по суше. Они, наконец, возвращались на север, туда, где осень уже отнимала у лета бразды правления, засыпая леса чистым золотом.Глава 19. Ты не одна
21 августа 2018 г. в 19:21
За дверью императорских покоев послышался шум боя. Маркиан, до этого лежавший в своих подушках ленивым мешком, задёргался в надежде, что его это гвардия рвётся к нему на помощь. Но его надежда угасла при виде забрызганного кровью темноволосого варвара, который вломился в комнату, едва не сорвав двери с петель. За его спиной маячили ещё четыре фигуры в кольчугах с топорами наперевес. Златояра и Марибор выдохнули с облегчением.
Радогор подошёл ближе, чтобы рассмотреть человека, ради пленения которого его жену продали в рабство.
— И это наследник престола? — спросил он, презрительно глядя в испуганные поросячьи глазки. — У нас он и дня не прожил бы. Ты цела? — обернулся он к Злате, придирчиво оглядывая её, так называемую, одежду.
Та кивнула в ответ, про себя радуясь, что с ним всё в порядке. Хотелось броситься ему на шею, обнять так, чтоб кости затрещали. Радогором владели те же чувства, да нежиться в объятиях любимой времени пока что не было. Они давным-давно условились, что на войне чувства лишние, и давать им волю не следует.
— Надо доложить Боричу, — он коротко кивнул Марибору, в благодарность, что был рядом, и отправился на поиски воеводы.
Злата обвела взглядом своих потрёпанных после боя ребят, понимая, что остальных из десятка уже никогда не увидит. Парни тем временем уже открыто посмеивались над младшим из-за его «одежды». Хохотали, мол, добавить ещё венок да косу, и от женихов отбоя не будет. Не повезло парню, теперь ему ещё долго эту юбку припоминать будут.
Их крохотный островок веселья очень скоро захлестнуло волной безрадостных забот. Переодевшись в принесённые Карином простые рубаху да штаны, Злата поспешила в нижние залы дворца, куда уже начинали приносить раненых. Работы было много. Верея и другие девушки, которых дружина Борича сегодня освободила от рабской судьбы, сразу же вызвались помочь. В благодарность за то, что новгородцы не стали убивать и грабить мирных жителей, к ним присоединились и городские лекари. Раненых ромеев и русичей разделять не стали. Бой был окончен, город захвачен, и воины снова обратились обычными людьми, которым сейчас требовалась помощь.
Злата заканчивала зашивать неглубокий порез на чьём-то плече, когда к ней подбежал перепуганный дружинник из сорокиного десятка. Уже по его виду она догадалась, что стряслось что-то страшное. Быстро указала одной из девушек промыть и перевязать зашитую рану и поспешила за парнем.
Чутьё подвело её ровно наполовину — от увиденного у неё задрожали руки и сердце сжалось в ужасе. Сорока лежал на одной из кушеток белее полотна, бедро было спешно перетянуто каким-то поясом, кто-то прижимал к его животу окровавленную тряпку, доспех в нескольких местах зиял дырами, будто его ножом с дюжину раз ткнули, левая рука была явно сломана.
— Он сцепился с целым десятком, мы подоспели только последнего из них добить, — как-то виновато пояснил дружинник.
— Я бы и сам его прикончил, — прохрипел Сорока, ухмыляясь.
— Ты поможешь? — надежды в глазах парня было ничтожно мало.
— Найдите мне Марибора, быстро!
Проведя всё детство в доме бабки-знахарки, Марибор научился от неё всему, что она знала, и теперь мог бы посоперничать с любым опытным лекарем. Злата встряхнула руками, пытаясь прогнать дрожь, и принялась срезать с Сороки одежду.
— Полегче, женщина, у меня невеста есть! — даже в шаге от смерти он не мог перестать паясничать. — Гиблое дело, да? — голос десятника слабел с каждым словом.
— Молчи.
— Я всегда знал, что твоё лицо последним увижу, ещё от Избора.
— Тише, тише, — Злата пока и сама не знала, сможет ли ему помочь. Старалась держаться спокойно, да страх всё больше сжимал сердце, а тут ещё Сорока сам свою смерть закликает.
— Одно плохо — голубка моя опечалится…
— Закрой рот! — не выдержала.
— Злая ты… — по-доброму нахмурился он, — ты же скажешь ей?
— Сам скажешь, а пока молчи.
Марибор замер в нескольких шагах, будто боялся подойти ближе. Он сам за сегодня уже не одному воину с такими ранами глаза смежил.
— Злата, мы не… — заговорил было.
— Правильно, парень, вразуми её.
— Сорока, да когда ж ты заткнёшься?
— Когда сдохну.
«Да как он ещё и улыбаться может?»
Злата глубоко вздохнула и повернулась к Марибору:
— Мы справимся, должны справиться. Только делать всё надо быстро.
Парень мало верил в успех, но решимость в её голосе заставляла действовать, хотя бы попытаться. Злата уже принялась осматривать рану на животе, Марибор начал промывать проткнутое насквозь бедро.
— Ты там не увлекайся, парень, а то твоя мамка жениться заставит, — Злате уже хотелось вставить кляп Сороке в зубы, лишь бы не отвлекал, но ей важно было, знать, что он всё ещё дышит.
— Я тебя, наверное, добью сегодня, — пробурчала недовольно, готовя нитку с иголкой.
— Добьёшь, как же… сейчас иголками своими истычешь, а если выживу, ещё и травы горькие пить принудишь.
— Если выживешь, на вине отвары делать буду, — пробормотала в ответ, уже загоняя иглу в кожу.
— Вот это уже другой разговор, за такое и побороться можно.
Сорока сцепил зубы, понимая, что терпеть придётся долго. Несколько раз он от боли впадал в беспамятство. От одного вида его синего от кровоподтёков и бледности лица Злате становилось жутко. Она старалась всё делать быстро, но рана была серьёзной, надежда на успех тонкой, как шёлковая нить в её руках. За работой она невольно вспоминала, как сама его убить хотела, и удивлялась, насколько страшно ей теперь его потерять. Наглый, жестокий насмешник, он как-то исподволь стал для неё другом. На глазах изменился. То Агнию из лап смерти вырвал, то саму Злату собственным телом от опасности закрыл. И как только заметил её в безумии боя под стенами Тумен-Тархан? Ей потом рассказывали, что они с Радогором, чуть ли не через всё поле к ней на выручку прорывались. За те месяцы, что их дружина провела вдали от дома, десятки воинов сложили головы на пути от Вльги до Таврики. Только златин десяток уменьшился вдвое. Много их осталось в тех степях, она ни одного не оплакивала, но Сороку отпустить не могла, с самой Марой за него биться готова была.
Марибор скоро закончил зашивать и перевязывать раны на ноге десятника, принялся за мелкие порезы на груди и плечах. Нужно было торопиться, сломанная рука быстро кровью наливалась, а её ещё вправить предстояло. Сорока был в сознании, но уже слабо отзывался на боль, когда Радогор держал его предплечье, а Марибор закреплял его железными пластинами и повязками. Злата только наблюдала за ними. Теперь оставалось только молиться.
— Не смей умирать, слышишь? Ты обещал ей вернуться, — прошептала она, прежде чем Сорока провалился в болезненный сон, и его перенесли в отдельную комнату.
Эта ночь была долгой и трудной, ужаснее любого боя. Страшно смотреть в глаза побратиму, и понимать, что это последние его мгновения. Обещать помочь, когда надежды на спасение давно нет. Рассветное солнце уже заливало притихший город горячими лучами, когда Злата позволила себе уйти из пропахшего кровью зала, чтобы хоть немного отдохнуть.
Что ей на самом деле нравилось в этом городе, это купальни архонта. Они были совсем не похожи на родные баньки, по которым она уже порядком соскучилась, но была в них своя прелесть. Злата с наслаждением погрузилась теплую воду небольшого бассейна и прикрыла глаза, надеясь хоть ненадолго выбросить из головы боль и страдания, принесённые новгородской дружиной в этот прекрасный южный край.
Рядом с ней послышались шаги, и Злата лениво приоткрыла один глаз, чтобы убедиться, что ей ничего не грозит, и тут же блаженно закрыла его.
— Говорят, после боя ничего не может быть лучше, чем приласкать кого-нибудь, — голос Радогора отдавался эхом от высокого сводчатого потолка.
— Я тоже такое слышала.
— Мне бы попробовать, — он осторожно подхватил её за подбородок, заставляя запрокинуть голову назад, — да моя Лада всё ещё бегает от меня, как от чумы.
— Неправда, я сейчас даже ходить не в силах.
— Это хорошо. — Его мягкий поцелуй мигом разлил сладкую негу по телу Златояры. Вот то, чего ей так долго не хватало.
Радогор отпустил её и, сбросив одежду, погрузился в воду подле неё.
— Я говорил с Марибором. Он рассказал мне про ваше представление. — Глупо было надеяться, что он не заметит синяк на её плече и не узнает обо всём. Но голос его был спокоен, а значит, беспокоиться было не о чем.
— Надеюсь, ты не покалечил парня? — спросила она лениво.
— Что я, зверь какой-то? Влепил разок по лицу, по-братски, чтоб неповадно было, да отпустил.
— Он не виноват, ему пришлось так сделать. К тому же, ничего такого и не произошло.
— Но он прикасался к тебе.
— Это было «по-братски», — тонкая усмешка украсила её лицо.
Пользуясь тем, что Злата не в силах была даже пошевелиться, Радогор усадил её к себе на бёдра, чтобы оказаться лицом к лицу.
— Как он тебя касался? Расскажи, — его сильные, такие родные, руки мягко скользнули по мокрой коже, заставляя затаить дыхание. — Так?
Златояра тихо застонала в ответ, прикрывая глаза от удовольствия. Цепочка горячих поцелуев легла от её шеи к груди, и она почувствовала, как разум медленно покидает её. Весь мир для неё померк против мгновения, когда она, после стольких дней, снова оказалась в крепких объятиях любимого мужа. И не нужны ей были ни нежность чужая, ни юность, потому что только в его руках она чувствовала себя дома, только он по-настоящему владел её телом и душой. Властно и жадно прижимал к себе, ревниво оставляя на коже свои метки.
Новый день принёс ещё больше суеты и беспокойства. Дым от погребальных костров застил небо. Борич с Радогором и другими сотниками готовился оборонять крепостные стены, на случай если архонт Херсона откажется отдавать выкуп за принца Маркиана и решит вернуть город силой. Злата снова веретеном крутилась в заботе о раненых. Наплевав на то, что людей было и так мало, она позаботилась, чтобы у постели Сороки постоянно кто-то находился. Десятника лихорадило, казалось, что он горит изнутри. Её ребята видели её беспокойство, а потому старались быть рядом, помогать насколько возможно.
Всё это, казалось, только Тихомира не тревожило. Он послушно выполнял любые поручения, и еду разносил, и раны перевязывал, и умерших помогал выносить. Ему всё будто ни по чём было, никто и догадаться не смог бы, что у него на душе творилось. Даника. Еще утром он увидел её у входа в этот огромный зал. Она долго мялась у порога, не смея ступить дальше. Потом всё же поймала кого-то из лекарей и предложила помощь. Тихомир видел, как ей страшно, как нерешительно она поначалу за работу бралась. Тогда он не посмел ее беспокоить.
Сейчас же он сидел на балконе одной из роскошных спален дворца — великовата честь для простого дружинника, он поспал бы и где-нибудь в людской, но Злата настояла, чтоб её ребята оставались рядом с ней. Прохладный воздух с моря приятно ласкал кожу, нисколько, однако, не остужая голову. В его душе сейчас боролись радость и чувство вины за то, что он натворил. Он хотел бы надеяться, что это был всего лишь сон, но это было правдой. Потому что прямо за его спиной на широкой кровати сейчас спала его милая Даника, усталая и пресыщенная, а он все не мог решить, имел ли право касаться её.
Уже поздно вечером он нашел её всё в том же зале. Она спала, сидя на каменной скамье у стены. Испачканное чужой кровью платье, растрёпанные волосы, тёмные круги под глазами — она, скорее всего, совсем не спала прошлой ночью, ещё и здесь за весь день едва ли хоть раз присела.
Тихомир неслышно приблизился и присел на корточки перед ней. Он мог бы, наверное, вечно сидеть вот так и молча любоваться ею, теряясь в догадках, как так вышло, что она его сердце украла. Протянул руку и нежно погладил её по щеке, там, где едва виднелись тонкие дорожки высохших слез. Девушка открыла глаза и от неожиданности вжалась спиной в холодный мрамор стены.
— Тебе не следует здесь спать, простудишься, — прошептал он, неохотно убирая руку от её лица. — Что ты здесь делаешь?
— Я хотела помочь.
— Помочь? Тем, кто ворвался в твой город, захватил твоего правителя, убил воинов, что защищали твой сон?
— Это ведь и мой народ… — она несмело подняла на него взгляд, надеясь, что в полутьме он не заметит её смущения.
Улыбка сама собою появилась на лице дружинника.
— Идем, — он поднялся на ноги и протянул ей руку.
— Куда? — Даника все ещё с недоверием к нему относилась.
— Туда, где сможешь поспать, ты, верно, и не ела ничего за весь день?
Даника потупила взгляд, коротко кивнула и послушно вложила руку в его широкую грубую ладонь. Тихомир заглянул на кухню, и набрал столько еды, что хватило бы троих таких девушек накормить.
Она ела молча, а Тихомир жадно ловил взглядом каждое её движение и никак не мог насмотреться. Есть какая-то особая прелесть, красота, в том, как женщина ест. Как аккуратно отламывает кусочки хлеба, кладёт в рот маленькие ломтики мяса, впивается зубками в сочные фрукты. Он налил ей вина, совсем немного, чтобы только снять с души напряжение долгого дня.
— Ты решила помочь нам с ранеными, а что на это сказал твой отец? — нарушил Тихомир долгое молчание.
Даника заметно повеселела, насытившись, вино прибавило смелости. Сейчас она смотрела на него с весёлой улыбкой:
— Он ничего не сказал, потому что он мертв. Так что я теперь сама себе хозяйка!
— Постой, Борич ведь запретил местных убивать.
— А его местные как раз и убили, соседи, завистники. Они вынесли всю его лавку подчистую, но до тайника не добрались. Его и зная непросто отыскать, а уж наугад и вовсе невозможно. Так что я теперь не просто свободная, я ещё и богатая!
Тихомир видел, как сложно ей держать эту улыбку на губах, но не стал ничего говорить. Даника сама сломалась. Уголки губ её вдруг дрогнули, на глазах выступили слёзы, и красивое лицо исказилось маской горя.
— Они просто всадили нож ему в живот и оставили умирать…
Парень вмиг оказался рядом, усадил её к себе на колени и крепко сжал в объятиях, позволяя ей излить свою боль и горе.
— Я ушла с праздника, как ты и сказал, — уже не стесняясь, всхлипывала она, спрятав лицо на его плече, — но не успела дойти домой. Мы спрятались у Алексии. И только на рассвете осмелились выйти на улицу. Я поспешила домой, боялась, что заставила отца беспокоиться, а там… Он умер на моих руках, я видела, как он угасает, но ничего не могла поделать. Мне было так страшно, а он меня ещё успокаивал, говорил, что я уже взрослая, что справлюсь со всем сама. Потом велел найти Сороку и забрать какой-то долг, о котором я знать не знаю. Я пришла сюда, думала он и правда поможет, а он… Я осталась совсем одна, я не знаю как быть дальше. Это будто кошмар, что не желает заканчиваться.
— Это всё пройдет, пусть не сразу, но однажды станет легче, — мягко увещевал её Тихомир, нежно стирая с лица горькие капельки.
Он хотел бы забрать её боль на себя, сделать её поистине свободной от этого горя, но каждый должен сам пройти свой путь, босыми ногами по острым камням. Он преодолел свой уже много лет назад, испил до дна свою горькую чашу и как никто теперь понимал эту девочку.
— Не бойся, ты не одна, — прошептал он, взяв её лицо в ладони. Она была так близко, что парень не сумел сдержать желания, что терзало его не первый день.
Он чувствовал себя последним мерзавцем, целуя её соленые от слез губы. Даника не сопротивлялась, а после и сама ответила на его порыв, прижалась ближе, будто надеялась спрятаться в его объятиях от жестокого мира.
Тихомир помог ей забыться ненадолго в сладком, вязком тумане вожделения, но теперь до дрожи боялся наступления утра, боялся, что она возненавидит его за то, что он сделал. Ведь он был частью той жестокой силы, что ворвалась в прекрасный цветущий сад её жизни и безжалостно отняла у неё самое дорогое. А теперь ещё и украл её невинность, запятнал своей грязью.
Он вернулся в комнату тихо, стараясь не нарушить её сон неосторожным движением. Её белоснежная, словно мраморная в лунном свете, кожа манила прикоснуться. Вид изящного обнаженного тела отнимал рассудок. Разве можно здесь совладать с собой? Тихомир осторожно, едва касаясь, проследил кончиками пальцев изгиб её талии, бедра. В полусне Даника мягко улыбнулась, отзываясь на прикосновение. Перекатилась на спину и протянула к нему тонкие ручки. Взгляд её тёмных глаз тянул к себе арканом, подавляя волю. И он снова канул в омут, в её, уже более смелые, объятия. Он дышал её сладкими стонами, с каждым мигом всё больше пьянел, жадно впитывая сладость её губ, терял самого себя в её нежности. И, останься в его голове хоть толика рассудка, он не смог бы вспомнить ничего более желанного, чем этот самый миг.
Та ночь бесповоротно изменила его жизнь. И он отчётливо понимал это, нежно перебирая пальцами мягкие волнистые локоны, пока его маленькая богиня мирно засыпала у него на груди. Он уже знал, что сделает всё что угодно, лишь бы она согласилась уехать отсюда с ним.