Золото и Сталь

      Прихваченные осенним морозцем пожухлые травы да листья глухо хрустели под мерной поступью лошадей. Войско двигалось спокойно, неспешно — пограничные заставы остались далеко позади, и на родной земле уже нечего было бояться внезапного нападения. Даника зябко куталась в меха — отвыкла от холодов. Перед её глазами вдруг мелькнула снежинка, крохотная, резная. Покружила в воздухе и прямо на кончик носа ей упала, на рукав ещё парочка опустились. Даника глядела на них, как на диво редкое. На юге ведь как? Выпадет снежок, а на утро солнышко выйдет и будто не было его, а тут… Подняла глаза к небу, а оттуда уже густой дымкой сыплют пушистые снежные хлопья. Душу вдруг чистой детской радостью переполнило. Тронула лошадку пятками и сорвалась галопом в сторону лежащего впереди леска. Тихомир оглянулся на Злату, и та кивнула с улыбкой:       — Заодно и место для лагеря разведаешь.       Он нашёл Данику под раскидистой елью. Она, покрасневшими от холода пальчиками, нежно, как котёнка, поглаживала тонкие иголочки, полной грудью вдыхая мягкий хвойный запах осеннего леса.       — Мне раньше сны являлись, — заговорила, — будто я по лесу среди ёлочек гуляю, и запах, такого запаха нигде больше не бывает. Я думала, что и забыла его давно уже. Это ведь не сон?       — Не сон. Ты дома. — Тихомир спешился и подошёл ближе, держа в поводу свою лошадку. — Через два дня в Новгороде будем, захочешь, и в Ладогу тебя отвезу.       — Нечего мне там делать, — с какой-то спокойной грустью отвечала она.       Теперь, когда Сорока рассказал, как всё случилось, что ей с отцом пришлось покинуть родной дом, Даника и сама вспоминать начала. Ей тогда лет десять было, не понимала толком, зачем отец её среди ночи сонную на коня усадил да увёз прочь из города. Она помнила влажный холод безлунной ночи и поспешное чавканье копыт по размокшей грязи. Как оказалось, Сорока с Крысаком облапошили тогда одного боярина, да что-то пошло не так, и их раскрыли. Тогда они добытые деньги поделили и поспешили убраться из Ладоги каждый в свою сторону. Вспомнилось и лицо Сорокино, не изуродованное ещё шрамом. Будь она постарше тогда, Даника сочла бы его красивым, если бы не взгляд. Он глядел на мир, как старый избитый жизнью пёс, не жалобно, нет — равнодушно, будто души в нём не было.       Тихомир на её слова улыбнулся, прижал к груди любимую, крепко, чтобы грусть отогнать, чтобы она почувствовала, что есть для неё место в этом мире — в его руках, в его сердце.       Лагерь разбили тут же, у опушки. Девушки, вызволенные из рабства, привычно уже сгрудились у одного костра в центре лагеря — Борич их оберегать велел. Часть из них уже разбрелись по родным деревням на юг от Новгорода, другим предстоял ещё долгий путь на север, если в столице остаться не захотят, а многие захотят наверняка. Как бы воевода ни запрещал, а против самой Лады не выступишь, коли тронет сердца, то не вырвать уже её печати — любовь, она границ и запретов не видит.       К ночи снега уже по щиколотку насыпало, и парни, что помладше, игру затеяли — не сидеть же сиднем у костра весь вечер — и девчат повеселить, и самим погреться. Никто не заметил, кто первый снежок бросил, но ему в ответ тут же десяток других просвистел. Кого задело, тот сразу же в игре оказался. Глазом моргнуть не успели, а уже чуть не половина войска с хохотом носилась по лагерю, забрасывая снегом тех, кто зазевался. Старики глядели на всё это и только усмехались: молодость — огонь в крови.       Сорока со Златой сидели поодаль от разыгравшейся снежной битвы, но веселье докатилось и до них. Комок снега разбился об плечо десятника, засыпав снегом и его, и сидящую рядом Златояру. Марибор и пара девушек застыли в почти детском любопытном страхе — ой, что будет… Сорока с тихим утробным рыком стряхнул с лица подтаявшие снежинки и метнул взгляд на эту троицу.       — А-ну, шасть отсюда! — все трое не замедлили послушаться, и бросились бежать, хихикая на ходу. — Поймаю — отшлёпаю каждого! Как дети, ей-богу. А ты чего зубоскалишь? — повернулся к Златояре.       — Грозный такой, — перекривляла она его, — отшлёпает… Да ты ходишь ещё с трудом, только неделю как на коня сел, а этих поди догони.       — Вот заживёт всё, и отшлёпаю!       — Ладно, тебе, не серчай. Они столько пережили, пусть повеселятся.       А пусть и веселятся. Сороке не до них было, он думал о том, как там голубка его поживает, не забыла ли его ещё.       Новгород встречал дружину ясным небом да искрящимся на солнышке снегом. Даника затаила дыхание от восторга. Она бывала здесь только раз, серой, угрюмой дождливой осенью. Теперь же казалось, что город серебром усыпан. Снежные шапки на домах слепили глаза чистотой да переливами света, воздух морозом дышал. Чуть не весь город к воротам высыпал, а во главе всех — Светозар со своею княгиней. Только подошли, суета поднялась — каждый своих искал, чтобы поскорее родных к груди прижать. У кого-то и слёзы на глазах блеснули — далеко не все домой вернуться сумели.       Только Сорока спешился — на шее у него Агния повисла, прижалась, как котёнок испуганный, в глаза заглянула, не до конца ещё веря, что вот он, здесь, рядышком. Незажившие ещё раны отдались болью, но Сорока не пикнул даже.       — Ты с ним полегче, — окликнула её Злата, — ему нелегко в этом походе пришлось.       — Что? Тебя ранили? Где болит? — засуетилась девушка, хотела отстраниться, чтобы свежие шрамы не задеть.       — Нигде уже не болит, — улыбнулся десятник, зачарованно глядя в её глаза. Сжал в объятиях крепко, к устам алым прильнул. И пусть даже страшно ей станет, но ему важно было почувствовать её, наконец, рядом, знать, что цела и невредима, и всё ещё его, родная.       Агния и не вздрогнула, зарделась только — людей ведь вокруг тьма, стыдно у всех на виду-то. А Сороке, будто весь свет померк вокруг, только она важна, только её дыхание на его губах.       — Не обижал тебя никто?       — Нет, — отвечала, а сама взгляд в землю.       — Агния? — неладное почуял, насторожился.       — Было раз только… — взглянула мельком в сторону дружины Всесила.       — Рассказывай.       — Вон тот, одноглазый, ходил за мной неделю, золотом да подарками сманивал, потом угрожать стал. А как не вышло, то в бане подстеречь решил.       — И? — в голосе десятника уже угроза звучала — только дослушает, и не жить мерзавцу.       — А там мы с княгиней тогда были. Ну… он до того дня одноглазым-то не был… Я не хотела его сильно ранить, так само вышло.       — Это ты его так? — Сорока удивлённо выгнул бровь.       — Угу. Боялась, что князь меня за то накажет, да за меня княгиня-матушка вступилась. Светозар, как узнал, что там и Крижана была, так взъярился, чуть не казнил дружинника, а после смягчился, плетей тому дать велел. На том и разошлись. Больше и приблизиться не смеет.       — Так ему и надо. Я ещё после потолкую, чтоб не повадно.       Пировали почти неделю. А после Коляды загремели по городу свадьбы. Самой шумной стала свадьба в княжьем тереме — Сороку с Агнией да Тихомира с Даникой женили. Сам Светозар для девушек отцом выступил. Уж кто знает, сколько мёду тогда выпито было, сколько сапог в пляске стёрли, да только свадьбы веселее долго ещё в Новгороде не видели. И невесты — красавицы, всем на зависть, и женихи — сила дружины княжьей.       Сорока от счастья земли под ногами не чуял, сердце радостью сжималось, едва ли веря, что это наяву происходит. Столько лет он в горе прожил, жестокостью и кровью чужой душу свою в Яви удерживал, и вдруг снова живым себя почувствовал. Глядел на любимую, как на сокровище невиданное, про себя мечтая, чтобы день поскорее закончился.       Наконец-то дверь за ними затворилась, и они остались наедине. Сорока притянул к себе Агнию и жадно к устам её прильнул. Он весь день ждал этого мига. Да что там? Не один месяц томился уже, ведь она постоянно рядом была, а не прикоснуться. Хоть и согласилась его невестой быть, хоть и не девица уже, а обычай он уважил, и словом не обмолвился, как сильно хотел её своею сделать. Прижал к груди крепко, руками к бёдрам скользнул, а она вдруг, будто сжалась вся, задрожала.       — Нет! — на шаг отступила, а в глазах уже слёзки собираются. И видно же, что хочет быть с ним, а не отпускает её прошлое. — Не могу.       — Агния…       — Нет. Прости, — по щекам её покатились солёные капельки. — Я думала, это прошло. Думала, что привыкла к твоим рукам, но не выходит. Только касаешься — снова страх берёт. Сразу перед глазами… снова… — она хотела уж сбежать, но Сорока поймал её за плечи.       — Не прячься от меня, мы ведь едины теперь, и мы справимся с этим.       — И как же? Разве можно вырвать что-то из памяти?!       — Нельзя… — понурился, зная, что и сам за столько лет тягостные воспоминания так и не одолел. — Но страхи можно побороть, печаль за радостями спрятать. Уж поверь, я знаю, о чём говорю.       — И ты знаешь, как мне можно сбежать от этого?       Сорока задумался ненадолго, перебирая в голове все известные ему способы. Напиться до беспамятства? Глупо. Взглянуть в глаза страху? Так те глаза уж давно вороны выклевали, поди сыщи теперь… а может?       — Месть! — мысль лукавым огоньком блеснула в его глазах.       — Месть? И кому я мстить буду? — Агния даже злиться немного начала. — Всех варягов в мире перебьём?       — Нет, ты ведь не варягов по правде боишься, а мужчин… Ты через меня им всем отомстишь. Давай! Избей меня! На клочки порежь, — он выдернул нож из-за пояса и протянул ей, — всади мне в сердце! Я на всё готов, лишь бы ты смогла свободно от этого жить.       Будь она не знакома с Сорокой, подумала бы, что он вдруг ополоумел, да только знала уже, что не шутит.       — Я не хочу тебе боль причинять. Не смогу просто. Да и сил мне не хватит.       — Да брось! Злата вон не сильнее тебя, а однажды чуть не убила меня, так разъярилась. Вспомни, что с тобой делали, в последний раз, и вымести всю обиду на мне. Ну же!       — Что делали? — Агния погрустнела ещё больше, а потом вдруг краской залилась, осторожно исподлобья на Сороку взглянула. — Надругаться?       Сорока даже повеселел от таких слов:       — Хм… можно и так.       — Да разве ж такое возможно? — она никак не могла представить этого могучего воина беспомощным, какой она себя чувствовала тогда, в боярском тереме Избора.       — Возможно! — Сорока мигом сбросил с себя кафтан, поспешно развязал пояс и стянул рубаху так резко, что на ней аж нитки затрещали.       Агния взглянула на него с опаской, сглотнула нервно. А когда он подошёл к ней, затаила дыхание от страха. Но он лишь снял с неё пояс и бросил его на кровать. Стащив с себя сапоги, Сорока потянулся было к пояску на штанах, а потом взглянул на Ладу свою, улыбнулся лукаво:       — Сама справишься… — после запрыгнул на кровать и, устроившись полулёжа, раскинул руки в стороны. — Иди сюда, — позвал он Агнию ласково, хотя дикие огоньки в глазах выдавали все его мысли.       — Что ты задумал?       — Привяжи меня.       — Что?       — Давай! Боишься моих рук, так уберём их подальше.       Агния взяла в изножье брошенные пояски и подошла ближе. Она и представить не могла, чтобы кто-то на подобное согласился, тем более мужчина, тем более грозный воин, каким Сороку все знали. Стараясь унять дрожь в пальцах, она привязала его правую руку к изголовью и обошла кровать кругом, чтобы закрепить левую.       — Надеюсь, ты будешь ласкова, — ухмыльнулся её муж, — у меня такое впервые.       Агния не сумела сдержать улыбки. И поспешила завязать узел покрепче.       — Хорошо, а дальше-то что?       — А дальше делай, что захочешь. Видишь, я совсем беспомощен. Я — твоя кукла, играй мною, как вздумается. Хочешь — убей прямо сейчас, хочешь — ремней из меня нарежь, хочешь — насилуй. Я выбрал бы последнее.       — Это безумие…       — Нет. От тебя я приму всё, что угодно. Если не сделаю тебя счастливой, то мне и жить незачем, помнишь?       Агния мысленно собрала всю решимость в кулак, едва ли веря, что это с ней сейчас происходит, вздохнула глубоко и принялась расстёгивать верхний сарафан. Шёлк неслышно скользнул на пол, оставляя её только в тонкой сорочке. Сорока шумно втянул воздух, пояски на его запястьях заметно натянулись, но он старался не выказывать своего нетерпения.       Она несмело взобралась на кровать и села рядом с ним, раздумывая, с чего бы начать. Взгляд её упал на изрезанную шрамами грудь любимого.       — Так много… — сама не зная почему, она перешла на шёпот. Провела дрожащими пальчиками по этим отметинам. Остановилась ненадолго на свежих, ещё розовых шрамах.       — Из стольких битв нельзя выйти невредимым, — ответил ей Сорока, внимательно следя за каждым движением её рук.       Вот она уже смелее касается его груди, скользит маленькой ладошкой по животу и вдруг опасливо останавливается у самого пояска.       — Я в твоей власти, помнишь? — шепнул десятник, стараясь выровнять поспешное дыхание. — Ты можешь делать, что угодно.       Она подняла на него взгляд и быстро облизнула пересохшие губы — нет, пока не время. Нужно двигаться от привычного к новому. Агния придвинулась ближе и оставила лёгкий поцелуй на его искалеченной щеке, ещё один в уголке губ. Опираясь рукой на его грудь, она чувствовала, как часто он дышит. Ей и самой, будто воздуха не хватало, но она старалась оставаться спокойной. К губам прильнула, сначала несмело, но жар, что уже разливался по телу, толкал её прижаться ближе.       «Бояться нечего, — мысленно твердила она себе, — он ведь уже родной мне, он спас меня. Он в моей власти, в моей…»       Сладкая истома хмелем стекала по груди, собираясь в лоне горячим комком. Сердце набатом билось в груди, так, что даже голова закружилась. Сорока покорно отвечал на ласку, вторя её собственным тихим стонам.       Агния отстранилась от него на мгновение, чтобы немного отдышаться, и заметила мимолётную болезненную гримасу на его лице.       — Что-то не так? — спросила встревоженно, — руки перетянула?       — Нет, — ухмыльнулся Сорока, — просто… сними с меня штаны, мне становится больно.       Агния не сразу поняла, в чём дело, а после покраснела ещё больше, улыбнулась смущённо. Собралась с духом и потянулась к завязкам. Потребовалось время, чтобы справиться с тонкими тесёмками. Когда последняя из них поддалась, Агния нервно сглотнула и осторожно потянула края ткани вниз, ноготок за ноготком обнажая всё так же украшенную шрамами кожу.       — Не бойся, он не кусается, — ухмыльнулся, Сорока, видя, к чему прикован её взгляд.       — Не смешно, — насупилась Агния, подняв, наконец, взгляд на лицо мужа.       — Иди ближе ко мне, — мягко увещевал он, — я же вижу, что хочешь этого. Ну же, возьми меня…       Его взгляд придавал ей уверенности, а потому она смотрела прямо на него. Чувствуя это, Сорока изо всех сил старался смотреть ей в глаза, а не на то, как она приподнимает сорочку, обнажая стройные ножки, как ставит коленочки по обе стороны от него и, затаив дыхание, осторожно опускается сверху. Не в силах сдержать себя, он застонал от удовольствия, чувствуя её горячее, влажное лоно.       — Вот так… умница. Всё хорошо? — спросил он, желая убедиться, что она не принуждает себя. Она коротко кивнула в ответ. — Прости, плакать и звать на помощь у меня не получится, уж больно сладко ты это делаешь.       Агния смущённо улыбнулась — да уж, неправильное надругательство выходит. Она осторожно качнула бёдрами, привыкая к ощущениям, и вдруг подняла на Сороку испуганный взгляд:       — Я… я не знаю, что дальше.       — Ну, я бы помог, но у меня руки связаны, — вот же хитрец…       Она опасливо покосилась на его стянутые поясками запястья, и покачала головой, показывая, что пока не готова его развязать. Пусть страха в ней уже почти не осталось, но чувство власти над ним настолько будоражило кровь, что ей хотелось испить его до дна.       — Нет, так объясни.       Понимая, что и правда в плен попал, Сорока решил подчиниться:       — Обопрись руками о мои плечи и представь, что едешь верхом. Вот ты трогаешь лошадку пятками, и она делает шаг, — Агния повела бёдрами вперёд-назад, заставляя его судорожно вздохнуть.       — Так?       — Да, умница. А теперь ещё шаг… Хах… Чувствуешь?       — Да, — полушёпот, полустон сорвался с её губ.       — Хорошо, слушай своё тело, оно подскажет.       Агния сделала ещё несколько движений, чувствуя, как он заполняет её изнутри, касается самого сокровенного в её теле. Прикрыла глаза, отдаваясь чувствам, теряя власть над собственным телом. А оно с каждым мигом требовало всё большего, и она невольно стала двигаться быстрее, мысленно подсказывая, себе, что лошадку можно пустить рысцой. Напряжение внизу живота росло, подсказывая, что она всё делает правильно. Сорока тянулся к ней, сколько позволяли связанные руки, губами лаская её шею и грудь в распустившемся вороте сорочки, заставляя её прижиматься ближе, врывая из груди сладкие стоны.       Ведомая желанием, Агния и не услышала, как жалобно затрещали пояски на запястьях десятника. Его руки незаметно легли на её бёдра, задавая ритм, подталкивая её отпустить лошадку в галоп.       — Давай, моя хорошая, уже близко.       Позабыв обо всех тревогах и страхах, Агния отдалась чувствам, прижалась лбом к нему, стремительно взмывая к желанной вершине, задыхаясь от собственных стонов, до боли впиваясь ноготками в его затылок. И вдруг, будто сорвалась вниз с невероятной высоты, задрожала всем телом, совсем забывая дышать. И, наконец, опустилась обессиленно ему на грудь, сквозь густой туман в голове чувствуя лёгкие поцелуи на своих щеках.       Сорока взял её лицо в ладони, с любовью в глаза заглянул.       — Понравилось? — спросил с улыбкой. Агния кивнула, хотя казалось, будто она едва ли слышала. — Не страшно? — она вяло покачала головой, понемногу приходя в себя. — Вот видишь, не все мужчины причиняют боль.       Он убрал с её лба выпавшую прядку волос:       — Понимаешь ли ты, насколько я люблю тебя?       — Руки… — она в недоумении посмотрела на его ладонь у своего лица, будто это было нечто чуждое этому миру.       — Прости, я куплю тебе новый пояс, золотой, хочешь?       — Нет… ты просто… прикоснись ко мне.       Он нежно провёл ладонью по её шее, задержался немного на груди и, наконец, обнял за талию, теряя разум в сладости её губ.       — Отдышалась? Можно, теперь я буду сверху?       Не успела Агния осознать его слова, как уже оказалась спиной на подушках. В крепких горячих объятиях бесконечно любимого человека. В безопасности, будто дома, будто и не было горя в жизни.