Золото и Сталь

      На исходе следующего года Агния подарила мужу дочь. Сорока ворчал, бубнил, мол, на кой ему ещё одна баба в семье, да счастья в глазах не скроешь ведь. Любил своих девочек пуще света белого. Агния иногда диву давалась, насколько он чуткий. Бывало проснётся малышка среди ночи, она и глаза открыть не успеет, а Сорока уже около неё, шепчет что-то, успокаивая. Порой даже, она поклясться могла, что слышала, как он колыбельную для доченьки поёт. И в грубом голосе тогда появлялись редчайшие нежные нотки, каких ни у одного бояна не услышать.       Злата даже завидовать немного стала, когда Агния во второй раз понесла. Отвлекалась заботами про Ратибора, ему ведь шестой год пошёл уже, пора было меч в руки брать, ратному делу учиться. Вместе с Сорокой его наставляла. Ещё и с десятком хлопот полно было, надо было обучать младших дружинников.       Как-то по весне повела она ребят своих на охоту. Выследили кабанчика матёрого, подстрелили. Злата подошла к издыхающему зверю, и в нос вдруг ударил густой душный запах горячей крови. К горлу тошнота подкатила. Парни едва успели заметить, как она в сторону метнулась. Первым рядом с нею Тихомир оказался. Следом за ним и остальные подошли.       — Съела чего не то? — удивился Карин, с тревогой глядя, как Тихомир её поддерживал, пока Злата сплёвывала остатки завтрака.       — Может, хворь какая?       — Это не хворь. Сейчас помогу, где-то я тут… — забормотал Марибор, отходя к деревьям, шагах в двадцати от того места и поспешно шаря взглядом под ногами, будто потерял что-то. Вернулся скоро с парой веточек дикой мяты. — На-ка, пожуй, Данике помогает, и тебе легче станет, — сунул в рот Злате пару листочков. Та скривилась, но не выплюнула. Тихомир усадил её на торчащий из земли корень, и сам присел рядом, чтоб она опереться об него могла.       — Месяца два уже, верно? — спросил Марибор.       — Три почти. Никак не уляжется.       — Капризный, видать. Как пить дать, девка будет.       — Кто знает…       — О чём это они? — удивился Важин.       — Если это не хворь, тогда что? — парни не могли понять, что стряслось, и почему Тихомир с Марибором погрустнели вдруг.       — Прибавление у нас в десятке будет, вот что, — вздохнул, поджав губы младший.       — Так ведь набрали уже… — понимание свалилось, как снег на голову.       — Вот и пришёл конец славному отряду, — горестно подвёл черту Карин и пнул с досады сухой пень у тропинки.       — Чего? — взвилась Злата. — Выдумал тоже! Рожу да вернусь.       — Радогор вряд ли позволит, — пригорюнился благоразумный Важин.       — Будто я его спрашивать стану. Он с самого начала знал, что я не буду ухватом у печи стоять, и теперь неволить не станет.       — А вести нас кому, пока тебя нет?       — Добронрав вместо меня станет.       — А почему это он?       — Потому что думает, прежде чем болтать. Потому что старший из вас. Потому что, знаю, что убережёт вас, случись чего. Он всегда был для меня правой рукой, значит, и теперь во главе стать сможет.       Спорить не стали, она ведь права, тем более её приказы они привыкли беспрекословно выполнять.       В следующие полгода Злате казалось, что у неё вдруг пять нянек появилось. Берегли её, как зеницу ока, в бой не пускали. Чего уж и говорить — оружие, и то сразу же отняли. А как пришла пора ей рожать, все пятеро у порога бани сгрудились. Добронрав с Тихомиром спокойно с виду на лавке сидели, Карин с Важином тихо говорили о чём-то, а Марибор беспокойно мерил шагами двор. Он хотел повитухам помогать, да ему не позволили. Только поначалу, пока за Радогором послали, он его место подле Златы занял, а после уже его помощь не нужна была. И успокоиться бы им всем, пойти по своим делам, так нет же, никто и не подумал «вожака» своего оставить. Снаружи Златы и не слышно почти было — привыкла боль терпеть, иногда только стоны протяжные доносились. А потом двор огласился звонким детским криком.       — Девочка! — улыбнулась повитуха, передавая малышку отцу.       Радогор, измученный беспокойством не хуже Златы, было выдохнул с облегчением, разглядывая маленькую копию его Ладушки, как встретился с испуганным Златиным взглядом.       — Что не так?       — Это… кажется, не всё.       Только договорила, её новым ударом боли скрутило. Радогор удивиться не успел, как она уже вытолкнула на свет ещё одну крохотную девочку. Он и поверить не мог своему счастью — шутка ли, сразу двоих детей получить, одинаковых. Старцы говорили — это благо великое, улыбка богов, что сулит детям завидную судьбу и счастье.       Сорока, как эту новость услышал, хохотал, что полоумный: «И эта, — говорил, — девок нарожала!» За что немедленно получил подзатыльника от жены, но хохотать не перестал.       Шутки шутками, а поздравить Злату с Радогором чуть ли не первым пришёл.       — Ничего, — похлопал он побратима по плечу, с улыбкой глядя на спящих в колыбельке малышек, — мы и из девок таких бойцов воспитаем, что всё княжество дрожать будет.       Через несколько месяцев Златояра с Радогором и малышками в Ладожье отправились. Злата не захотела, чтоб её дочери в столице росли — дома в деревне привольнее. Сорока их до самых ворот Новгорода проводить вышел, пообещал в гости заглянуть при случае, подарил девочкам пояски, оберегами расшитые от Агнии, и пару диковинных золотых подвесок. С одной стороны глянешь на украшение — на веретено, вроде, похоже. С другой стороны присмотришься — больше на нож смахивает. Радогор подивился красивым побрякушкам, понял намёк Сорокин и накрепко для себя решил, что позволит каждой из дочерей самой для себя путь выбирать — прялку или сталь.       Девочки росли очень быстро, и скоро ясно стало, что они, хоть и одинаковые с лица, да на самом деле разные совсем. Одна была непоседой — даже в колыбельке спокойно лежать не могла, постоянно ей надо было ворочаться, а как крик поднимет, хоть уши затыкай. Сестра же её, наоборот тихой росла, даже плакала редко. Случись первой заголосить, другая только глядела на неё любопытно, мол: «И чего ты расшумелась? Всё ведь в порядке».       А как подросли они, ох, и хлопот стало от старшей! Глазищи её серые неустанно искали, куда бы влезть. Только от горшков горячих на припечке её уберёшь, она уже веник ломать возьмётся. Только веник отнимешь, она уже кошку за хвост таскает. Кошку из избы выгонишь, она другую забаву тут же найдёт. И так постоянно. Никакого сладу с нею не было. Младшая же могла часами одну игрушку в руках ворочать, и ни звука от неё. Будто огонь да вода сестрицы были. От того и назвали их: Ярославой старшую и Мирославой сестру её.       Через пару лет Златояра ещё и братика, Велимира, им родила. Обе на диво ласково приняли его. Даже Яра притихла ненадолго, будто понимала, что малышу забота да покой нужны.       Обещание своё Злата сдержала, если князю помощь требовалась, тотчас же в Новгород отправлялась вслед за Радогором. Детей же семье на попечение оставляла. Олег к тому времени подрос уже, полюбил сестричек и брата, как родных. Всей семьёй их воспитывали, то у Любомира они гостили, то Велеслав их всех к себе забирал, то Дарьяна с Изяславом заботились, пока Злата с Радогором в отъезде бывали. В спокойное же время у себя дома то и дело гостей принимали.       Как-то по осени Сорока с Агнией в Избор направлялись, матушке поклониться, внучек показать, да заехали в Ладожье погостить на денёк-другой. Агния к той поре уже третью дочь Сороке родила и снова тяжёлая ходила, счастливая, будто светилась изнутри.       Осень была тёплой, солнечной, холода в эти края не спешили пока. Женщины о чём-то в избе ворковали, мужьям же доверили за детьми присмотреть.       Сорока сидел на крыльце напротив Радогора, бережно придерживая на своих коленях младшую дочь. Ей шёл только второй годик, и она была пока слишком мала, чтобы играть с другими. Он задумчиво глядел на детей побратима и своих дочек, которые с весёлыми криками в салочки на дворе играли.       — Угораздило же нас с жёнами, — вздохнул бывший десятник, теперь-то он наставником княжича стал. — Тебе повезло, хоть одного сына вырастишь. Две девчонки — не беда, у меня же вон целых три, четвёртую носит. Ну, куда мне столько-то?       — А что тебе не по нраву? — улыбнулся Радогор. — Они ласковые, заботливые, а парень что? Подрос, меч схватил, и ищи-свищи его…       — Ну верно же, воин. Научишь его убивать, и бояться за него нечего. А тут что? Год-другой и начнут ленты да побрякушки требовать, за меч ведь ни одна не возьмётся. Некому мне ремесло своё передать.       — А Ратибор?       — Он — княжий сын, не мой. Так что это другое. Что ещё хуже, девки-то мои чуть подрастут, и к ним женихи цепляться начнут. Как представлю… Вот выпросит олух какой-нибудь, вот эту малышку замуж когда-то. Я же с ума сойду, зная, что он её, пташечку мою, своими ручищами погаными… Тьфу! Сразу рука к топору тянется.       Радогор засмеялся:       — А это нам с тобой наказание, брат, за былые заслуги. За то, что в своё время чьи-то пташки вот так же в наших поганых ручищах трепетали. И хорошо, если сладко им было, а не страх да обида душили, всяко ведь бывало. Только и остаётся теперь терпеливо смотреть, как наших маленьких девочек одну за другой из-под крыла родительского украдут. Ничего, главное, чтоб они счастливы были.       Сорока кивнул согласно и прижал ближе своё маленькое сокровище, будто кто-то уже сейчас её забрать хотел.       В кои то веки чутьё Сороку обмануло, да ему от того только радостно было. Он ждал четвёртую дочь, а Агния ему сына родила, как две капли, на отца похожего. Уж он тогда пир закатил невиданный, всех друзей к себе собрал, желая радостью поделиться.       Годы в заботах, радостях и горестях, что твои недели промчались. Радогор со Златоярой всё реже за меч брались, чаще с советом добрым да поддержкой дружеской в Новгород ездили — молодых для войны довольно. Уж девятнадцатое лето шло с той поры, как войско князя новгородского из похода на Таврику вернулось. Время виски тех славных воинов серебром присыпало, рассыпалась молодость их, пеплом да морщинами на лица оседая. Уж и дети их подросли, им, полным жизни, теперь и дорога стала.       Радогор в кузнице заканчивал точить новый топорик для старшей дочери. Глупо было ожидать, что она кроткой девицей станет. Да и Мирослава оружия не чуждалась. Радогор и хотел бы иначе их воспитать, да разве возможно, чтоб дитя волков зайцем выросло? Так и воины пряхой свою дочь не заставят быть. Вдруг услышал шум на дворе.       — Не хочу, слышишь? Да я утоплюсь лучше!       Он отвлёкся от работы, вышел узнать, что стряслось, да только и увидел, как Ярослава в боковую калитку шмыгнула.       — Что тут у вас? — спросил у младшей, которая воды из колодца набирала.       — Матушка про женихов заговорила, вот Ярка и взбеленилась. Не хочу, говорит, не заставите.       — Где-то я такое слышал, — улыбнулся кузнец, хитро поглядывая на Злату, что тоже из избы вышла, за что тут же получил недовольный взгляд.       — Молчал бы уже…       — Я топиться не бегал.       — Этого ещё не хватало. Пойди забери её из воды, лучше.       От реки послышались гневные крики Ярославы. А после на двор Велимир вошёл с доброй щукой и ещё садком, где с дюжину рыбок помельче лежало, в руках, а за ним Олег показался.       — Мама, гляди, какую поймал, — рослый для своих тринадцати лет, мальчик улыбнулся родителям, показывая свой улов.       — Здравия, дядька, — кивнул Олег. — Братка просто мастер рыбу удить. Я за ним едва поспевал. Столько рыбы наловили, ещё и русалку в придачу, — указал он на брыкающуюся Ярославу на своём плече.       — И тебе не хворать, Олеже. Ты когда приехал?       — Да вчера, ближе к ночи.       — Пусти, окаянный! Ох, и вырос же, детина. Пусти, говорю! — голосила Яра.       Олег поставил сестру на землю да тут же прижал спиной к себе, обнимая крепко за плечи.       — Эй, ну чего ты пристал-то?       — Нечего соседям всю красоту показывать.       Только сейчас до Ярославы дошло, что она из избы без сарафана выскочила, а сорочка тонкая промокла и всё тело облепила, отчего она всё равно, что голая посреди двора стояла. Притихла недовольно.       — Я вам вести из столицы привёз, — продолжал Олег. — Князь именины свои праздновать хочет, говорят, пир будет знатный. Велел вас приглашать.       — Ну вот, опять уедете, — насупилась Мирослава.       — А вы разве не хотите у князя на пиру сплясать? — Радогор со Златой переглянулись. И так этим летом хотели дочерей в столицу свозить, а тут ещё и повод такой.       — Как? Мы тоже поедем? — просветлела Мира.       — А почему бы и нет? Пора бы вас миру показать. Может, и женихи отыщутся.       Ярослава только фыркнула недовольно, ей совсем не хотелось замуж выходить. Понимала, что только отец у них добрый — биться научил, на охоту с собой берёт, а муж, кто его знает, каким будет.       Злата старшую дочь понимала, сама ведь такой была, да теперь уже знала, что без милого человека рядом жизнь мало чего стоит. Любовь, она душу украшает, меняет людей бесповоротно. Тому примеров много уже на своём веку видела — и Сороку с Агнией любовь от горя спасла, и Тихомир, как Данику встретил, совсем другим стал. Даже Далемира любовь изменила.       Как-то приезжали они всей семьёй в Новгород, дочерям их тогда шестой год шёл, Велимиру три почти было. Зашли они тогда с Годаричем поздороваться, а за ними в мастерскую мальчик вбежал.       — Деда! — крикнул, — гляди какую монетку на рынке выменял! — и показывает медяшку диковинную.       Злата ушам не поверила сперва. Как так-то? У Годарича один ребёнок всего был, и тот не от мира сего. Как мастер в деда-то превратился? Неужто Далемир отцом стал? Пригляделась, и правда похож на него мальчик — те же волосы пепельные, глазищи красивые, голубые. И столько радости в них. Мальчик покрутил монеткой перед лицом Годарича и поспешил в угол мастерской, где Далемир всегда работал.       — Тятя, — говорит, — смотри, чего у меня есть!       Тот, на удивление, не отвернулся, а сам на мальчика с улыбкой глянул, на колени к себе усадил и давай вместе, а ним находку разглядывать.       А Годарич провёл гостей в дом и за чарочкой всю историю рассказал.       — Началось это, когда Далемиру восемнадцатый год шёл. Заметил я, что он стал надолго из дома уходить. Я его никогда не удерживал, знал, что не потеряется, да и не обижал его никто никогда. Думал, живёт себе по-своему и ладно, неволить незачем. А то, в один день пришла ко мне Жива — девочка с соседней улицы. Я её давно знал, она хорошая, добрая. Только не повезло ей на веку, сиротой осталась. Ну, её тётка родная и приютила. Пришла она и говорит:       «Сосватайте меня за Далемира».       Я и опешил. Думал, ослышался, старею, ан-нет, и правда замуж за него просится. Я ей, мол, на что оно тебе нужно, он же, известно, не такой как все. Найди, говорю, парня хорошего да живи счастливо.       «Не возьмут, — отвечала, — я же одна в мире, приданного за мной только сундучок худой, а тётка не даст ничего. Она мне велела до лета мужа найти, иначе из дома выгонит, нахлебницей обзывала».       Жалко девочку стало, я-то знал, что она работала, не жалея себя, и на хлеб себе уж точно зарабатывала. Это всё тётка злая оказалась. Я её вразумить пытался, сын ведь особенный у меня, зачем бы ей, девице молодой, с ним рядом жизнь свою гробить.       А она и слушать не желала:       «Только Далемир да матушка покойная ко мне добрыми были, — говорила. — И пускай, что не такой, как все, хочу позаботиться о нём, он хороший».       Тут-то я и узнал, где мой сын всё время пропадал. Он, оказывается, к ней ходил, на рынок. Она там продавала пироги да пряники, что Мила Добровна печёт. Сидел он с нею днями, сказки свои рассказывал, про души деревьев, про волков да лисиц волшебных. Специально для неё игрушки вырезал.       Тяжко было думать про такое, но мы ведь с Лесенькой не вечные. А девочка, видно было, что без злого умысла просила. Подумали мы с женой, да и посватали её. Откуп богатый за неё отдали, хоть тётка её и даром отдала бы. Хотел я обычай, да и саму девицу уважить.       Поженили их скромно, предложили с нами жить, а Жива опять удивила:       «Сами, — говорит, — справимся».       Я для них часть дома отделил, и зажили они миром. Соседи говорили: хитрая девчонка, обманет, изведёт Далемира, зла натворит. А я глядел и диву давался: она скоро и дом красиво прибрала, и светёлку устроила, и хозяйство развела. А самое интересное, что и Далемир ей с этим помогать стал, хоть раньше только то делал, к чему душа лежала. А там, с полгода прошло, зашёл я к ним однажды и глазам не поверил. Смотрю, сидит Далемир на лавке, на коленях у него Жива. Он её орешками из рук кормит и на ушко сладкое что-то шепчет. А она хихикает да знай только краснеет смущённо.       Ещё через год затяжелела. Мне бы засомневаться, подумать, что нагуляла дитя где-то, да на него лишь глянь — один в один на отца похож. Вот так любовь исцеляет порой. Далемир не стал людей чаще замечать, но свою семью видит, только им в глаза смотрит. Говорил, помнится, что семечко в живую землю положил, а она ему росточек вернула. Так и называет сына до сих пор. От того и мы его Ростиславом звать стали.       Если уж для такого особенного человека пара нашлась, думала Злата, то уж найдётся кто-то, кто сможет живое пламя в сердце Ярославы приручить, как и её саму Радогор принять однажды смог.