***
Ратибор на двор княжий прискакал, конюшему поводья бросил и направился в терем — отцу поклониться, доложить, что в дальних уделах творится. Надеялся ещё и Златояру до праздника увидеть. Он скучал по ней. Будто вчера это было, помнил, как она его уму-разуму учила. Однажды на охоте, Ратибора тогда только-только на коня посадили, она за ним приглядывала, пока остальные крупную дичь загоняли. Ехали они по лесу неспешно, когда вдруг заметили оленёнка, шагах в двадцати всего. Ратибор лук вскинул, да она его остановила — не позволила маленького убить. «Эдак, — говорила, — у тебя в лесах совсем дичи не останется». «Почему это?» — спросил тогда княжич. «Подумай, если убьёшь оленя маленьким, принесёт ли он потомство?» «Нет. Он же ужином станет». «Верно. После ты снова маленького да не зрелого поймаешь, и он тоже после себя детёнышей не оставит. А ведь кто-то и взрослого оленя на шкуры пустит. Так через десяток лет опустеет твой лес. Что тогда делать будешь, чем княжество кормить?» Задумался Ратибор, навсегда запомнил, что впредь наперёд думать следует. Ему ведь и правда предстояло когда-то во главе своего народа стать, а отец учил, что о людях своих заботиться следует, тогда и они добром платить станут. Годы спустя, набрёл он во время охоты на волчье логово. Насторожился было, да понял, что пустое оно. Хотел уйти, как услышал за спиной жалобный скулёж. Волчонок — облезлый, голодный, и никаких следов матери. Значит, на охоту вышла да не вернулась. Думал сначала добить, да вспомнился тот давний разговор со Златоярой, волки ведь тоже для чего-то в лесу нужны. Что будет, если они исчезнут однажды? Сестра, помнится, пищала от умиления, когда он того волчонка в терем привёз. Она ещё мала была, нос не задирала оттого, что княжна — незачем ей ещё было величавой выглядеть. Отец тогда велел волка выходить да обратно в лес отпустить. Ратибор так и сделал, вот только зверёныш, на диво, уходить не захотел, как бы он его ни прогонял. Так и появился у княжича ещё один верный друг. Князь, хоть и был против, да после смирился, что рядом с ним в тереме зверь поселился. На псарню его отвести нельзя было, не собака ведь. Да и гончим незачем к волку привыкать. Так и вышло, что прямо в покоях княжича Серый обосновался. Княжич улыбнулся своим воспоминаниям. Из раздумий его вдруг выдернул испуганный девичий вскрик. Прямо перед ним стояла та самая девушка, что он встретил в лесу, и настороженно смотрела на его волка, положив руку на резную рукоять ножичка. — Эй, ты как здесь оказалась? Да ещё и быстрее меня. — Чего? — девица не понимала, о чём он говорит, глядя недоумённо через плечо княжны Малены, которая её собой предусмотрительно от Серого закрыла, кто знает, что у зверя в голове творится. — Я же тебя только что в лесу за стенами видел, с фазанами. — Я… весь день здесь была, — отвечала испуганно девушка. — Верно, — вступилась за неё Малена. — Брат, ты ополоумел что ли? Мирослава с утра со мною была, какой ещё лес? Ратибор в собственном разуме засомневался. Вот же она — то же лицо, такая же стать, коса золотом отливает. Погоди-ка, а глаза-то… У той серые, вроде, были, а у этой янтарные. Как же так? Неужто почудилось? — Ладно, — нахмурился, — обознался, видать. Только когда Ратибор скрылся из виду, девушки прыснули со смеху. — Никогда не надоест вот так потешаться, — улыбалась Мирослава. — Все верят, что это их глаза обманывают. — Братец, небось, к волхвам теперь пойдёт, решит, что нечисть его одурманила, — хохотала Малена. — Эх, жаль у меня сестры такой нет, вот бы потеха была. — А, кстати, про сестру, где же, интересно, Ярослава? Скоро и праздник начнётся, а она всё по лесу шастает. — А и что, коли опоздает? — пожала плечами княжна. — Матушка столько наготовить велела, голодной не останется. На кухне и правда, снеди всякой уже видимо-невидимо было. Кухарки суетились под пристальным взором тётки Улады. — Белка, ну, что ты с этими рябчиками возишься-то так долго? — прикрикивала она. — Ощипала, выпотрошила и в казан их. Наська, хлеб из печи вынь, сгорит же! — Так давно уже остывает! — кричала с другого конца кухни круглолицая девица, откусывая пригоревший немного калач. — Манька, ты куда пошла? — Так воды ж набрать! — А, точно. Улада присела на лавку, хоть на миг выдохнуть. Она уже много лет на княжьей кухне работала, а всё одно, как праздник какой — словно в первый раз волновалась всегда, чтобы ладно всё прошло. Ярослава ввалилась на шумную жаркую кухню, как к себе домой. Она ещё в первый день тут со всеми перезнакомилась. Они ей кланяются, а ей хоть бы что — со всеми попросту и на равных держится, нос задирать не в привычке. — Боярыня! — вскинулась тут же тётка. — Нужно чего-то? Проголодались? — Ярославой меня зовут, — привычно уже, по-доброму, огрызнулась девушка. — Есть местечко свободное, фазанов разделать? — Да что ж вы сами-то будете? Наська! Поди сюда! — Не надо, — заулыбалась Яра. — Вы мне только места дайте, а я справлюсь, сама приготовить хочу. Вот и что ты ей скажешь? Не перечить же дочке самого Радогора-кузнеца. Пустили её на кухню, правда, ещё и Настасью в помощь ей дали — в четыре руки всяко быстрее. Ярослава со знанием дела за работу взялась. Настя хотела было начать ощипывать тушки, да Яра плюнула и решила перья вместе с кожей снять — быстрее же и надёжнее. Солью да травами, что купцы с юга привозят, фазанов выпотрошенных натёрла, на вертел нанизала. А они же сочные, жир с них на угли так и капает, мясо на глазах золотистой корочкой покрывается. А запах… Только пройдёшь мимо — слюнки текут. Улада ей помочь решила, овощей в горшочке томиться поставила. Время к вечеру уж было, Яра попросила на медное блюдо всё выложить, но к столу не подавать пока. А сама побежала прихорашиваться к празднику. В горнице Мира с княжной заканчивали уже одеваться. — Ты где была? — Гуляла, матушка меня не искала ещё? — Отчего ж не искала? Злая, как тать, уже. Сказала, если к началу праздника не явишся — высечет. — Так вот она я! Мира смерила взглядом её грязную походную одежду, волосы растрёпанные. — Прям так пойдёшь? — Что ж я, совсем из ума выжила, что ли? Яра выхватила из ларца полотенце и почти бегом метнулась в баню. Девушки глазом моргнуть не успели, а она уже и вернулась. Времени было мало, а потому Ярослава в первый и последний раз слуг кликнула. До этого прогоняла, мол, у самой рук нету что ли? Девушки ей быстро волосы по бокам в косы собрали, как Златояра раньше ходила, сорочку белоснежную да сарафан шёлковый подали. Очелье, кольцами височными украшенное, Яра сама ткала, сама же бляшками серебряными расшивала. Мониста отцовской работы щедро на грудь легли, браслеты самоцветные запястья обхватили. Ярослава взглянула в начищенное медное зеркало, улыбнулась своему отражению: — Как яблочко, — вспомнился ей давний разговор с Олегом. Вот уж хорошо, когда старший брат есть — и поможет, и пожурит, когда надо. Позапрошлым летом это было. Дед Велеслав уже тогда заговорил, что внучкам пора замуж готовиться. Ярославе от таких разговоров не по себе становилось, даже страшно немного было. Ведь кто его знает, каково там, замужем. Матушка учила, что в бой неподготовленной идти нельзя, потому Яра решила, что и к замужеству подготовиться надо — разузнать хотя бы, каково это. Гордей ей в этом помочь вызвался. Девица рассудила, что раз он её на год старше, то верно знает уже, что надо делать. Спрятались они тогда за заброшенным домом на окраине деревни, с одной стороны стена дровника, с другой — лес. Увидеть их никто не должен был. Яра выдохнула и кивнула ему, мол, готова. Гордей тут же принялся целовать её лицо, порывисто, поспешно шарить руками по её едва округлившимся бёдрам, грубо мять небольшую грудь через ткань сорочки. Ярослава же стояла, прислонившись спиной к деревянной стене, и пыталась понять, что в этом всём хорошего. И почему подружки с таким восторгом об этом рассказывали? Будто голова кружится, жарко становится — нет же ничего. Только грубые руки парня и его тяжёлое дыхание. Может дальше приятнее станет? Узнать что дальше Яра не успела, потому что Гордея вдруг будто ветром сдуло. От неожиданности она не сразу поняла, что случилось, пока в сгущающихся сумерках не разглядела чуть в стороне Олега и распластанного на земле её «учителя». Гордей пытался объяснить, что не он это придумал, но брат будто озверел, кулаками вбивая голову парня в землю. Яра со смесью страха и восторга смотрела, как лицо Гордея темнеет от крови и синяков. — Ещё раз увижу рядом с моими сёстрами — убью, — прорычал Олег напоследок, а потом схватил Ярославу за руку и потащил прочь. — Зачем ты с ним так? — заговорила Яра, когда брат немного поостыл. — Я же и правда сама попросила. — Знаю. В деревне сам никто бы не осмелился. Зачем ты это сделала? — он глядел на неё с высоты своего роста, то ли беспокойно, то ли со злостью. — Научиться хотела… — потупилась Яра. — Дед каждый раз про женихов говорит. Вдруг меня, как маму, без спроса замуж отдадут, а я про это не знаю ничего? — Вот же глупая! Муж и научит, чего под первого встречного-то ложиться? — Яра только плечами пожала. — И ладно бы кого понадёжнее выбрала, а Гордей что? Завтра же всем растрепал бы, где, как и сколько раз он тебя поимел. Ему же доверия ни на грош! Ярослава задумалась, пристыжено, как вдруг просветлела: — Я тебе доверяю, давай ты меня научишь? Олег недолго смотрел на неё оторопело: — Научить? — в голосе его появились жестокие насмешливые нотки. Шагнул ближе и вдруг резко, без предупреждения к себе её прижал. Яра в глаза ему глянула — не дурачится. Он грубо схватил её за подбородок, заставляя запрокинуть голову назад, и вдруг впился поцелуем в губы сестрицы. Мысли в голове Ярославы зайцами врассыпную бросились. Это было степенно, властно, совсем не похоже на то, что Гордей делал. Вот тут-то у неё ноги и подкосились, коленки задрожали. Из горла вырвался тихий стон, отчего Олег мигом от неё отпрянул. — Дура! Хотел напугать, а ей сладко… — Сделай ещё так, — умоляюще прошептала, желая вернуться в горячие объятия. — Глупая ты у меня, сестрица, — вздохнул Олег. — Негоже ведь так просто себя раздаривать. — А что плохого-то? Я ведь так только могу узнать, что мужу нужно, как вести себя с ним. Олег устало чело потёр, — «Да что ж с тобою делать-то, упрямая?» — Вот смотри, — он сорвал с ветки, что нависала над дорогой, яблоко. — Ты для Гордея, да и для других мужиков сейчас, как это яблочко — красивое, сочное, сладкое. Так и хочется откусить кусочек. А если ещё прихорошишься да улыбнешься… — он потёр румяный бочок яблока о рубаху так, что он и в лунном свете заблестел, а после Ярославе показал, — ещё желаннее кажешься. Но если я это яблоко пожую да выплюну, станешь его есть? — Нет, — Яра поморщилась даже, когда представила. — Вот и с тобой так же. Каждый надкусит и выплюнет. А после встретишь ты своего суженного, да он тебя, другими «пожеванную», не захочет. Каждый мужчина, если он не олух, вроде Гордея, хочет получить своё «яблочко» целым да свежим, объедки никто не любит. С тех пор Яра довольствовалась только рассказами чужими, сама пробовать не пыталась. «Только попробуй не вспомнить меня теперь, княжич», — подумала с лукавой улыбкой и поспешила в кухню. Мирослава с княжной давно уже главный зал спустились.***
— Ты представляешь, Белояр? — рассказывал Ратибор своему побратиму, сыну воеводы Борича. — Выхожу на полянку, а там девица какая-то моего Серого за холку треплет! Волка, посреди леса! Я уж подумал, полоумная какая. «Не страшно?» спрашиваю. «Больно холёный, — отвечает, — видно, что домашний». Я чуть с коня не упал, ей-богу. Никогда таких смелых девок не встречал. — Ты же сам сказал, она охотницей назвалась, значит, навидалась в жизни всякого. — Это ещё ладно, прискакал я в терем, глядь — она же с Маленой под руку ходит. Волка увидела — испугалась. Думал, что мне солнцем голову напекло. Присмотрелся и понял, что с ума схожу. Стоит эта Мирослава, как две капли на ту, что в лесу, похожая, только глаза другие. Разве бывает такое? Может мне и правда привиделось? — То, наверное, дочка Лесовика тебя сманить пыталась? — хохотнул Белояр. — Да ну, тебя! Что я девку от нечисти не отличу? Ладно, завтра спрошу на рынке, кто охотницу молодую знает. Ратибор обвёл взглядом зал, полный гостей, кивнул Златояре издали и отметил про себя, что надо бы сбежать с праздника пораньше, пока бояре не начали ему опять своих дочек подсовывать, мол, посмотри да побеседуй, женись. Надоели уже. Жизни от них нет. Пока по уделам ездил, едва не каждый второй ему девок в постель уложить пытался. А те, хоть бы одна воспротивиться попыталась, так нет же, идут, как овцы на заклание, и взгляд поднять боятся. Только хотел Белояру об этом сказать, как замер в изумлении. Только и сумел, что локтем в бок побратима ткнуть: — Она… чтоб мне с места не встать. Девчонка из леса. Как заворожённый смотрел на девицу. А она, будто покорно, взгляд опустила, приблизилась плавно и прямо перед ним тяжёлое блюдо с дичью поставила: — Фазаны для княжьего стола, — проговорила смиренно. Лишь на миг в глаза княжичу заглянула, улыбнулась хитро. Какая там покорность? Дерзость одна! Поклонилась и ушла, почему-то не в сторону кухни с остальной челядью, а за княжий стол. Проплыла лебёдушкой по залу и присела на лавку рядом… со Златоярой и второй девицей, которая, словно её отражением была. Ратибор ничего понять не мог. Белояр же сообразительнее в тот миг оказался. — Так это ж Ярослава, дочка Радогора-кузнеца! Ты что, совсем забыл? Весь терем гудел, когда Златояра их парой родила. — Забыл… — Ратибор силился мысли воедино собрать. — Нам же тогда лет по шесть было. Ты-то как запомнил? — Ой, олух… Они потом ещё привозили этих девочек в Новгород. Одна около матери всё время сидела, а другая всю челядь на уши поднимала: туда её отведи, это покажи. Так всех замучила, что даже мне с нею посидеть поручили. Да только она сидеть на месте не умела, ловил её по всему двору потом. Ратибор начал понемногу припоминать, где видел эти стальные серые глаза. И правда, лет десять назад Злата с детьми приезжала. Княжич тогда уже взрослым себя мнил, не до этой малышни было. Он теперь, как наяву, вспомнил, что эта сероглазая малышка не раз стояла за заборчиком со стороны сада и с интересом наблюдала, как Сорока его по площадке гонял да всё прикрикивал, то меч он не так держал, то махал им неправильно. «Надо же, какой она выросла». Княжич сам не заметил, что следит теперь за каждым её движением и взгляда оторвать не может. Из головы не шла их встреча в лесу. Яблочко от яблоньки, говорят, не далече падает. Если всё, что про Златояру рассказывают, правда, то какой должна быть девица кровь от крови единственной женщины десятника, перед которой бывалые воины головы склоняют? Той, к чьему совету князь вот уже двадцать лет прислушивается. В душе княжича что-то странное разыгралось. Все взгляды и улыбки приветливые, что в его сторону направлены были, оставались незамеченными, а его внимание было приковано к той, что и не собиралась на него смотреть. Когда старики за столами уже завели старую песню о былых битвах, а девицы в кругу скоморохов замучили — плясовую им сыграй, да повеселее, Ратибор вспомнил, что уйти собирался, да так и не смог. Белояр уже пропал куда-то — скорее всего, пошёл красавицу какую-нибудь охаживать. Сын воеводы, хоть и был ещё молод, а уже славился в столице как один из лучших воинов. Его считали правой рукой будущего князя, и не зря — они с Ратибором едва не с пелёнок вместе росли, учились и сражались плечом к плечу, словно братья были. Завидным женихом слыл Белояр, чем и пользовался постоянно. Когда Ярослава выпорхнула их хоровода и отошла в сторону, чтоб отдышаться, Ратибор решился подойти да поговорить с нею. — Скучный пир у князя? — как тать из ларца рядом с нею появился. Девица как-то умудрилась глянуть на него сверху вниз, хоть он и был её на голову выше. — Отчего же? Наплясалась на год вперёд, — улыбнулась, как ни в чём не бывало. — Ты почему не сказала, чья ты дочка? — Так ты, княжич, и не спрашивал. Сразу начал выяснять, не обеднело ли княжество на пару птичек. — Ещё и соврала, будто промыслом живёшь, в подарок князю фазанов настреляла. — Охотилась я от скуки, верно. А про подарок всё правдой было, я ведь тех фазанов к столу подала, как и обещала. И нечего на меня сетовать, я же тебя сразу узнала, а ты меня только рядом с матерью и сестрой вспомнил, — будто обиженно бровку выгнула. — Больно надо было мне тебя десять лет назад запоминать. — Значит, и сейчас говорить незачем, верно? — хвостом вильнула и ушла плясать к остальным, оставив княжича закипать от злости: «Вот же шельма, дерзит, будто с молодцем деревенским говорит. Прижать бы её где-то да присмирить как следует». — Ты чего смурной такой? — подошёл к нему Белояр. — Видел, ты с Ярославой беседовал, понравилась? — Больно дерзкая да заносчивая… — Понравилась, значит. — А ты где был? — Беседовал… — парень провёл многозначительным взглядом раскрасневшуюся Мирославу. — Понравилась, значит, — вернул ему княжич насмешку. — А то как же, — ничуть не смутился тот. — Милая, кроткая. За руку возьмёшь — зардеется, как маков цвет. Я влюбился, кажется. — Ага, знаю я твоё «влюбился». Поиграешь да забудешь. — Спятил? Я не самоубийца с нею так поступать, чай не простушка деревенская. Радогор же мне за неё голову снимет, а Олег ещё добавит. — Какой ещё Олег? — В десятке моём служит. Племянник Радогора. Он мне давно все уши про своих сестричек прожужжал, всё детство за ними ходил, любит их, как никого больше. Белояр принялся рассказывать всё, что про этих девушек слышал, ещё то припомнил, что на память легло, когда он с отцом у Радогора гостил. — Ты видал, как сынок Борича на девок твоих поглядывает? — кивнул Сорока Радогору. Того и гляди сцапает одну. — А что плохого? Парень он толковый, любую отдам и думать долго не стану. — Э-как легко ты кровиночку свою в чужие-то руки… — Да разве ж это чужие? Он у меня на глазах вырос. Ты же сам его рядом с Ратибором ратному делу учил. — Я бы ему свою Младу не отдал. Да никому отдавать не хочется. — А старшие как же? — Старшие… ты бы видел, как они меня за женихов своих просили. Будто лучше них на свете никого нету. Того и гляди сбежали бы с ними, не разреши я им замуж выйти. А Младушка… кстати, где она? — Сорока обвёл зал хмельным взглядом. — Вот же… гляди, подбирается к ней уже кто-то. Ни на миг нельзя глаз спускать! Эй, Гудимир! Поди сюда, сынок. — Младший сын Сороки подошёл ближе. — Видишь, кто-то к сестре твоей лапы тянет? Пойди к нему и скажи, что я ему уши отрежу, если он Младу ещё раз тронет. — Так это ж Велимир, бать. — Чего? Твой что ли, Радогор? Тот присмотрелся: — А и верно, мой. Глянь, как вьётся! Готовься сватов принимать, братец! — потешался кузнец. Сорока зарычал недовольно. Он детей Радогора, как племянников родных, любил, знал всех, как облупленных, да всё одно даже думать не желал о том, чтобы младшую дочь кому-то отдать: — Всё равно скажи, не хватало мне ещё этой с криками да слезами. — Да что ты как коршун, Сорока? — пытался успокоить его Радогор. — Играют же дети, чего мешать? — Знаю я их игры. Потом свадьба или внук в подоле. Рано ей ещё. — Ну, когда-то же придётся. — Когда-то придётся. Только не сейчас. Вздумали тоже, любовь у них вечно — дурь в голове, вот что!