Девочка Настя (редактируется)

Уже второй раз за день мы заходим в двести восьмой кабинет. Первым уроком поставили русский, на котором я сдал обещанное Анастасии Сергеевне сочинение и успел заработать четвёрку, когда выходил к доске. Сейчас ожидается адская литература. Получилось так, что учить стихотворение в дохрена строф нам пришлось на следующий день. Из-за этого одноклассники стонут и воют, но доучивают (а кто-то выучивает) это злосчастное произведение поэта Серебряного века. Я уже знаю его наизусть, поскольку отец с какого-то чёрта решил заняться мной — видимо, ему просто нечего делать после работы — и наблюдать за мучениями своего сына до самой ночи. А потом ещё и два раза проверял. Так что за стихотворение мне точно должны поставить пятёрку. Ну, или не за него, а за красивые глазки. Или за то, что мы знакомы и у меня есть компромат. Это уже не важно. Сажусь за ставшую уже родной первую парту, рядом опускается, прижимая к себе телефон, Ася. Эмили что-то упорно пишет в своём блокноте, но как только замечает меня, изящно указывает пальцем на тетрадь, уютно располагающуюся на углу учительского стола. Ладонь тянется к сочинению, уже навевающему интригу, и, забрав тетрадку, раскрывает её на середине. Что ж, Анастасия Сергеевна, у Вас прекрасный почерк. Но меня удивляет больше не это и не красиво выведенная "2" на полстраницы, а комментарий рядышком с нелестной отметкой: "Полная хуйня". Да что она себе позволяет?! — Анастасия Сергеевна, — откашлявшись, говорю я, протягивая учительнице тетрадь. Айседора, будучи в курсе красноречивой оценки за мои труды, прикрывает рот ладонью и пытается не заржать в голос — я вижу это по её глазам, сверкающим игривым огнём. — Почему Вы мне поставили "два" и написали о моём сочинении... кхм... такое? — Во-первых, работа явно не твоя, — Анастасия Сергеевна подпирает не очень большую, но выделяющуюся в её фигуре грудь руками и смотрит прямо в глаза, не выражая никаких эмоций. — Я даже в Интернете посмотрела — нашла на первом попавшемся сайте ровно точно такую же. Либо вы с автором того сочинения мыслите абсолютно идентично, либо я тупая и нихрена не понимаю. Во-вторых, списывать тоже уметь надо, Кузнецов. Я в старших классах никогда сама сочинения не писала, исключением были выпускные экзамены по русскому и литературе. Но, даже когда списывала с решебника, я всё перестраивала под свой стиль и язык, и никто в итоге не мог придраться. Короче, сладкий мой, — она приближается ко мне, из-за чего чувствуется манящий запах арбузной жвачки. — Если ты мне не принесешь нормальное, подчеркиваю, своё сочинение по Блоку, я тебе поставлю "два" в журнал. И тогда не то, чтобы "пять", ты даже "четыре" в полугодии не получишь, отличник хренов. Удачи, — фыркает девушка и возвращает тетрадь, всё ещё открытую на странице с грёбанным сочинением. Признаюсь, списывал. Просто Лень-матушка накатила. С кем не бывает? — И всё-таки мне она нравится, — говорит Ася, улыбаясь. Конечно, не её же тетрадь по литературе, по сути, осквернили матом. Видел бы Вас Лев Николаевич, Анастасия Сергеевна! Звенит звонок. Мы встаём из-за своих мест, как и учительница, и тут же садимся. Наш "мучитель на сорок пять минут" обходит стол, чтобы тут же на него сесть, примяв задницей пару стопок тетрадей, открывает журнал и произносит: — И снова здравствуйте, девочки и мальчики. Сегодня у нас опять урок литературы, если вы забыли. Итак, кто подготовил стихотворение "Незнакомка"? Класс молчит. Кажется, слышны даже столкновения различных атомов и молекул. Прикрыв глаза, я улавливаю шорох и не ошибаюсь, предположив, что это Алиса поднимает руку с последней парты нашего ряда. Её голос разрезает воздух и слух, будто тесак — мясо: — У нас и так много домашнего задания, а Вы нам ещё и трёхэтажный стих дали! Понятно, что мы его не выучили! — Вам понятно, а вот мне — нет, — Анастасия Сергеевна складывает руки на груди. — Когда я была в вашем возрасте, у меня каждый день были занятия балетом по шесть часов, репетитор и уроки. Так я эту вашу "Незнакомку" выучила за полчаса до урока! А вы запомнить её за вечер не смогли, умники, — разочарованно вздыхает она, ещё раз бросив взгляд в журнал, лежащий перед ней на нашей с Асей парте. Смотрю на поставленную на строке своего имени точку. Значит, будут спрашивать. Так, Сергей Кузнецов, соберись! Ты всё помнишь? Чёрт, кажется, что нет... — Я уверена, что Серёжа Кузнецов будет очень рад, если я проверю у него знание стихотворения, — говорит девушка, и я, шумно отодвинув стул, прохожу между первой и второй партой. Ася ободряюще кивает. Учительница снисходительно улыбается, видимо, думая, что я ничего не учил. Ха! Выкусите! Только вот не вспомню, как начинается... — Я тут глотну у Вас сока, а то сушняк замучал, — произношу я, бесцеремонно взяв в правую руку упаковку с вином. А почему бы и нет? В конце концов, этот напиток фигурирует в стихотворении Александа Блока! Делаю глоток и стараюсь делать вид, что в коробке действительно нет ничего противозаконного. — Этот сок у меня на весь день, Кузнецов, я не собираюсь его покупать до того, как выйду из школы, — шипит, очевидно, оскорблённая моей наглостью Анастасия Сергеевна. Закручиваю крышку, ставлю коробку на стол и удивляюсь, как быстро всё встаёт на свои места. В памяти всплывают забытые от волнения строчки, а страх испаряется, будто вода при температуре сто градусов Цельсия. Я шумно выдыхаю, чтобы собраться с мыслями и начать повествование. — По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух. А как легко говорить, когда разум слегка затуманен алкоголем! Анастасия Сергеевна улыбается, как и Айседора, явно подозревающая что-то неладное. Не надо будет подпускать её к "соку", это должно быть только нашим с Эмили секретом. — Вдали, над пылью переулочной, Над скукой загородных дач, Чуть золотится крендель булочной, И раздается детский плач. И каждый вечер, за шлагбаумами, Заламывая котелки, Среди канав гуляют с дамами Испытанные остряки. Ой-ой-ой, сейчас начинается адовая четвёртая строфа, которая мне не далась ни при первой, ни при второй, ни при двадцатой попытке выучить произведение так, чтобы, как говорится, от зубов отлетало! Делаю глубокий вдох... — Над озером скрипят уключины, И раздается женский визг, А в небе, ко всему приученный... Так и знал, что запнусь! Не могло же идти всё гладко и хорошо! С надеждой смотрю на Асю, которая беззвучно пытается объяснить, что идёт дальше, но слышу равнодушный мелодичный голос: — Бессмысленно кривится диск. Я киваю, благодарно смотря учительнице в глаза, притом откровенно не понимаю, зачем она помогает. Видимо, методика такая, хотя Алевтина Матвеевна всегда говорила: "Если запнулись и забыли строчку, продолжайте дальше!" — И каждый вечер друг единственный В моем стакане отражен И влагой терпкой и таинственной, Как я, смирен и оглушен. А рядом у соседних столиков Лакеи сонные торчат, И пьяницы с глазами кроликов «In vino Veritas!» кричат. Внезапно я обнаруживаю, что смотрю ни на кого больше — только на Анастасию Сергеевну и её заинтересованное выражение лица. Понимаю, что, будь я Блоком, следующие строфы посвятил бы ей. И хочется именно это и передать в своём, как мне кажется, бесформенном прочтении произведения великого поэта. — И каждый вечер, в час назначенный, (Иль это только снится мне?) Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне. И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна, Дыша духами и туманами, Она садится у окна. Перед глазами вновь акробатические движения у пилона. Вновь та притягательная сексуальность, выставленная напоказ. Вновь обсуждение классики и замечательный смех стоит в ушах. Руки подрагивают, желая запечатлеть её невинную красоту на бумаге прямо сейчас. Безумно хочется курить. — И веют древними поверьями Ее упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука. И странной близостью закованный Смотрю за темную вуаль, И вижу берег очарованный И очарованную даль. Пытаюсь заглянуть в её душу, узнать, о чём она думает. Но ничего не видно, лишь одобрение. Боже, впервые кому-то нравится, как я читаю стихи. Боже, Ей нравится, как я читаю стихи. — Глухие тайны мне поручены, Мне чье-то солнце вручено, И все души моей излучины Пронзило терпкое вино. Это точно — пронзило терпкое вино! Только душу поэта, а мою. — И перья страуса склоненные В моем качаются мозгу, И очи синие бездонные Цветут на дальнем берегу. В моей душе лежит сокровище, И ключ поручен только мне! Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине. Слышу аплодисменты и точно знаю, что они от Аси. Точно, ещё же Анастасия Сергеевна. Свет из окна падает таким образом, что я вижу слёзы. Неужели я сумел её растрогать? Или мне только хочется этого? Ведь я могу накрутить в своём воображении много хорошего, а потом это не сбудется. — Неплохо получилось, — говорит она, усмехаясь. — Пятёрку заработал. Садись, Есенин недоделанный.