Девочка Настя (редактируется)

Холодно. Очень холодно. Я поднимаюсь и оглядываюсь. Вокруг деревянные стены, возле открытой двери длинная скамья с рубанком на ней. Вижу, как порог заметает снегом. Кажется, он пробирается мне под кожу, окрашиваясь в цвет крови. Лампа затихает от пронизывающего до костей ветра. Смотрю на свои руки, они еле двигаются. Алые и синие. Где-то белые. Каждое прикосновение к пальцам и ладони отдаётся резкой болью, будто тысячи игл вонзаются в плоть. В избе никого, ни единой души. Но пустота неестественна, будто здесь со мной кто-то жил, но его похитили. Или убили. Если так, то, видимо, моё убежище хорошо справилось со своей задачей. Ноги босы, они уже не чувствуют даже боли. Выхожу из избы. На дворе метель. Холод и снег прикасаются к коже, теряются в длинных белоснежных волосах. Решаю вернуться и накинуть одеяло, свисавшее с печи, но, обернувшись, понимаю, что родная изба исчезла. Вокруг догорающие останки домов. Где-то лежат трупы. Они неживые, сине-фиолетово-чёрные, некоторые обгоревшие. Меня почти выворачивает наизнанку от одного взгляда, брошенного на них. В небе серые тучи. Чьи-то приглушённые крики раздирают сердце. И я бегу. Бегу, чувствуя, как глотка горит от частых вздохов холодным ветром. Бегу по дороге из зелёного битого стекла. Человек в немецкой форме избивает девушку. У неё такие же белые волосы, бледное вытатуированное тело, только уже покрытое синяками и ранами, тонкие пальцы. Как только её пронзительный взгляд прикасается ко мне, безумно хочется убежать. Это не я. Это мой клон. С изуродованной честью и психикой. Она начинает истерически смеяться. Закрываю уши руками, но звук всё равно проникает в мозг. Там всё: боль, унижение, насмешка, страх и сумасшествие. Нет, я не хочу. Не хочу. Помогите. Жестокий немец оборачивается. У него холодные голубые глаза и пьяная улыбка. Он берёт с земли нож и, взяв мой подбородок в руку с кривыми пальцами, скрытыми чёрной перчаткой, надавливает лезвием на кожу. Она тут же греется кровью, но в следующую секунду леденеет. Лай собак слышится вдали, а мои мысли наполнены раздирающе-жгучей болью. Она идёт от уголков губ до самих ушей. Пытаюсь вырваться, но он слишком силён. Капли текут по подбородку и шее, смешиваясь с солёными струйками слёз. Но ни звука. Кажется, я забыла, каково это — кричать. А мой клон всё смеётся, подбирается ближе и царапает ногтями мне шею. Боль достигает пика, она укутывает, словно одеяло. Я уже ничего не вижу и не чувствую, кроме боли и огромной усталости. — Красивая улыбка, — произносит мужчина, закончив. Клон отпрыгивает и исчезает. Псы, невесть откуда появившиеся, скалятся и рычат. Они будто увидели самый сочный кусок мяса. Однако меня растерзали, ничего не оставив этим чудовищам. Они все ненавидят и презирают меня. Тело ноет, но я чудом нахожу силы убежать. Никто не догоняет, тем лучше. Ноги ведут в лес. Он пугает, но не больше, чем происходившее ранее. Холодно. Руки притрагиваются к щекам и становятся алыми, перепачкавшись кровью. Ветер воет, стонет, будто оплакивает кого-то. Я одна, и никого вокруг. Какие-то охотники проходят мимо, но у них даже нет лиц. У каждого в руках ружьё. Они могут меня убить. Могут. Могут. Могут. На снежной опушке падаю на колени. Коленям уже не холодно. Мне вообще больше не холодно. Взор застилает красно-рыжая пелена. Волосы? Почему именно такие? И почему они такие короткие? На уровне глаз перекатываю прядку меж пальцев. Она сожжена краской, как и душа — одиночеством и болью. Ещё страх. И тьма. Всё это наполняет меня. Руки дрожат. В голове всё ещё противно звенит смех клона. Какие-то голоса шепчут, зовут меня, своими ехидными интонациями пытаются выпить оставшуюся во мне каплю адекватности и рациональности. Нет. Нет. Нет. Нет! Я впиваюсь ногтями в волосы и кричу. Так, чтобы сорвать голос. Чтобы каждый мёртвый услышал и понял, как сильно ему повезло. Вьюга осыпает снегом продрогшее тело в одной белой ночной рубашке с кровавыми пятнами, по форме напоминающими рисунки местных сумасшедших. Но местных сумасшедших больше нет. Они все исчезли. Осталась только я. И я хуже. Какие-то лицемеры с натянутой улыбкой подходят и протягивают руки, но мой вид отпугивает всех. Папа… где ты? Ты мне так нужен. Последний порыв ветра тёплый. Вьюга стихает. Поднимаю голову. Ко мне направляется мужской силуэт. Черты его размыты, видны лишь глаза — яркие малахитовые. В них понимание и терпение. Он присаживается напротив и смотрит. Мне страшно и стыдно. А вдруг он такой же, как тот немец? Вдруг он сделает ещё хуже? Ведь я ужаснее любого фашиста. Меня нужно бить. Но с силуэтом не холодно. От него исходит приятный жар. Глаза зажмуриваются, наслаждаясь его присутствием. — Прошу, — хриплю я. — Убей меня. — Ни за что, — шепчет силуэт. У него приятный знакомый голос. Кажется, баритон по тембру, близок к тенору. Становится намного светлее, ведь из-за туч выходит яркое, чуть слепящее солнце. — Даже не думай об этом, Зоя Болконская. Тепло. *** Когда я просыпаюсь, чувствую абсолютную пустоту внутри. Часть из увиденного во сне не помню, но щёки мокрые от слёз, грудь что-то стягивает. А ещё губы горят, будто после поцелуя. Осторожного. Нежного. Кайфового. Небо за окном красно-рыжее. Скоро выглянет солнце.