Звёзды над Берлином

Иван уже больше часа сидел на жестком стуле в приемной, так что у него затекла спина и болели все мышцы. Но он совершенно не чувствовал этого. Перед его глазами постоянно вставало лицо Людвига. Не того садиста, которого он знал на войне. И не того сломленного человека, которого видел на Нюрнбергском процессе. Это было лицо, горевшее вожделением, когда растрепавшиеся белокурые волосы падали ему на лоб, глаза блестели, дыхание было сбившимся и тяжёлым. Помимо воли он вспоминал мускулистое тело Германии, вжимавшее его в матрас тюремной койки, которая ритмично скрипела в такт движениям. Больше ничего не было слышно, только их дыхания, стоны, крики, перебивавшие друг друга. И ещё монотонно шумел дождь. И мерно ходил в коридоре часовой. Оказалось, что все подробности запечатлелись в его памяти с фотографической точностью и теперь постоянно всплывали перед глазами... Судорожно обхватив его плечи, до боли сжимая зубы и все равно не сумев сдержать стона, он тогда, на пике наслаждения выдохнул прямо в его синие глаза "Лю..." и упал назад, обессиленный от страсти. Хотел ли он сказать "Людвиг" или "люблю", он сам не знал. Германия ни о чем его не спрашивал, он просто хотел быть с ним и делал то, что Ивану было фантастически приятно. Нет, не просто приятно, это было волшебно, как будто прикосновения Людвига уносили его в параллельный мир, в другое измерение... - Товарищ Брагинский! Иван вздрогнул и сел прямо. Погрузившись в свои мечты, он не заметил, что секретарша генералиссимуса уже давно зовёт его по имени. Седая дама в очках и блузке со стоячим воротником неодобрительно посмотрела на него. Ей пришлось встать со своего места и лично подойти к Ивану, чтобы привлечь его внимание. Такого здесь обычно не случалось. - Товарищ Сталин уже освободился и ждёт вас. Вы можете войти. Иван вскочил, одернул гимнастерку и направился к большим дубовым дверям. Ему предстоял важный разговор и он постарался сосредоточиться, прогнав из сознания непрошенные картины. Когда он вошёл в просторный кабинет, Иосиф Виссарионович стоял возле письменного стола и, по своей обычной привычке, набивал трубочку табаком. Брагинскому он предложил папиросы "Герцоговина Флор". Это было знаком особенного расположения. - Что вы думаете по поводу объединения западных секторов? - хитро прищурившись, спросил генералиссимус, когда они закурили. На столе перед ними лежала карта Германии с чётко обозначенными границами каждого оккупационного сектора. - Не хотят ли союзники таким образом создать экономическую блокаду восточного сектора? - продолжил Сталин, - И препятствовать установлению прогрессивной социалистической системы? Брагинский задумался. От его ответа сейчас зависело очень многое. - Чтобы избежать возможной блокады, - осторожно сказал он, - Может быть нам следует присоединиться к Федерации? По последним сведениям Франция тоже участвует в восстановлении Германии. Присоединение четвёртого сектора будет знаком доброй воли и улучшит отношения с союзниками. - Э, нет, - Сталин махнул рукой, - Вы неправильно понимаете политическую ситуацию, товарищ Брагинский. Четвёртый сектор должен оставаться оплотом социализма, а не прогибаться под наших классовых врагов. - Но это невозможно, - взволнованно сказал Иван, - Запад создаёт полноценную демократическую страну, а мы будем продолжать оставаться оккупантами? Чем в таком случае мы лучше фашистов? Он понял что перегнул палку и замолчал. Против ожидания Сталин не рассердился. Или, может быть, просто не показал этого. Иван теперь вполне мог рассчитывать, что сразу за дверью его подхватит под локти парочка особистов и он проследует прямо в ГУЛАГ. Но сейчас его больше волновала судьба Германии, чем своя собственная. - А вот здесь вы смотрите в правильном направлении, - казалось, что к Сталину после слов Ивана пришла какая-то интересная мысль, - Мы тоже создадим демократическую республику. Германскую. Которая выберет социалистический путь. - Да что же это такое! - Брагинский понимал чем это ему грозит, но всё равно не мог больше сдерживаться, - Вы хотите поделить страну на два лагеря, два разных мира! Неужели вы не понимаете, чем это закончится для... - Вы сами знаете для кого... - упавшим голосом сказал он, - У него же крыша поедет... Последствия могут быть непредсказуемыми... Генералиссимус молчал и невозмутимо попыхивал трубочкой. В его седых усах таилась усмешка, которую он тщательно скрывал. Горячность Брагинского забавляла его, но этот парень-страна должен был знать своё место и беспрекословно выполнять его приказы. Впрочем, как и все остальные. - Вы понимаете, товарищ Брагинский, - выдержав паузу, продолжил он, - Что Людвиг Байльшмидт запятнал себя военными преступлениями? Это очень подозрительно выглядит, что вы с ним общаетесь. А уж тем более так о нём заботитесь. Иван хотел что-то сказать, но Сталин перебил его. - Идите, товарищ Брагинский, вы свободны, - его глаза стали колючими и холодными, - Пока свободны... Доведите до сведения других стран наше решение о создании Германской Демократической Республики. И ещё раз хорошенько подумайте, с кем вам следует общаться. Иван отдал честь и круто повернулся к двери. Его миссия провалилась, но он старался сейчас об этом не думать. Если его не увезут на Лубянку, может быть можно будет ещё что-то сделать. - Лично я... - оказалось, что это ещё не всё. Сталин курил и продолжал говорить ему вслед. Иван обернулся. - Я советовал бы вам присмотреться к товарищу Ван Яо, - задумчиво сказал Сталин, - Отличные характеристики, недавно вступил в компартию, является народной республикой. Это был бы прекрасный тандем... - Всё, - он еле заметно махнул рукой, - Теперь идите. Иван понял, что разговор закончен и молча вышел за дверь. Вопреки предположениям, его там никто не ждал. Пройдя холл, он спустился по мраморной лестнице и беспрепятственно вышел на улицу. Он был свободен. Хотя, как всегда, это была лишь иллюзия свободы.

***

Иван стоял, прижавшись лбом к стеклу и смотрел на вечернюю Унтер-ден-Линден. На улице шла обычная суета, люди спешили по магазинам, в строительных лесах было здание Оперы, жизнь шла своим чередом. Берлин заново отстраивался и восстанавливался после войны. Он сосредоточился на этой суете, чтобы не обращать внимания на возню за спиной. Это Америка собирал свои вещи, сегодня вечером он улетал в Нью-Йорк. Идею поделить Германию на два лагеря большинство стран встретили в штыки. Никому не хотелось иметь дело с Людвигом, который станет в два раза сильнее. А может быть в два раза слабее. Или злее. В общем, никто не знал к чему это приведёт. По итогам собрания все поссорились с Россией, он остался в одиночестве. Альфред тоже сказал ему, что это дурацкая идея и лучше бы территория осталась оккупированной. В ответ Иван в сердцах высказал ему напрямую, что между ними всё кончено. И вот теперь Америка собирал вещи. Он ничего ему не сказал и делал вид, что ему всё равно, но Иван физически чувствовал, как ему больно, и от этого было муторно на душе. Хотя он не сделал Альфреду ничего плохого, просто наконец-то сказал правду. Выражения сочувствия Америка принял бы за издевательство, поэтому оставалось только молчать. В комнате была гробовая тишина. Брагинскому очень хотелось свалить в ближайший кабак и напиться до чёртиков. По щелканью замков чемодана он понял, что процесс завершён и наконец-то обернулся к Альфреду. Тот уже стоял в дверях с чемоданом в руке. - Посидим на дорожку? - попытался улыбнуться Иван. - Дурацкая русская традиция, - проворчал Джонс, но уселся на диванчик в прихожей, поставив чемодан между ног. Вообще-то полагалось молчать, но это был последний шанс что-то сказать на прощание и Иван не мог его упустить. Он сел спиной к Америке на противоположный краешек дивана, и глядя прямо перед собой, сказал в пустоту: - Прости, что всё так получилось... Тут Альфред не выдержал и взорвался. - "Прости"! - он в бешенстве вскочил с места, - У вас, русских, всегда так, сначала сделаете какую-то гадость, а потом извиняетесь и всё должно быть в порядке! Артур прав, с тобой нельзя иметь дело ни по каким вопросам, ты хитрый и изворотливый тип! Иван смотрел на него, приоткрыв рот от изумления, он совершенно не ожидал от Альфреда такого взрыва эмоций. Америка глубоко вдохнул и попытался успокоиться. - Не надо извиняться, - сказал он Ивану, - Я сам виноват, что связался с тобой, но на ошибках надо учиться. Он взял чемодан и пошёл к выходу. Уже взявшись за дверную ручку он вдруг снова обернулся к нему. - Мы создаём Североатлантический альянс, - мстительно сказал Америка, - Двенадцать стран, и все хотят только одного - держаться от тебя подальше. Когда Людвига выпустят, ещё неизвестно к кому он присоединится. Брагинский кинулся к нему и схватил за рукав. Было невозможно расстаться вот так, он даже не представлял себе, сколько злобы и обид накопилось у Альфреда. - Кстати, мы с Кику в последнее время очень сдружились, - злорадно сказал ему Джонс, - Скоро я сниму оккупацию и Япония тоже будет с нами. Ты останешься один. Он брезгливо стряхнул со своего плеча его руку. - И не надо меня хватать. Такси уже ждёт, - он распахнул дверь, - Мне пора. Альфред вышел, громко хлопнув дверью и оставив Брагинского в прихожей в полном одиночестве переваривать только что услышанное. Ему нестерпимо хотелось напиться и забыть обо всём. Конечно, совершенно один он никогда не останется, у него сёстры, о которых нужно заботиться, прибалты, которых нужно контролировать и ещё куча разных родственников под общей крышей Советского Союза. Но, кажется, он понимал, что имел в виду Америка. Можно чувствовать себя одиноким даже в толпе. Если нет рядом человека, к которому нестерпимо тянет прижаться всем телом, ощутить его дыхание, попробовать его губы на вкус... Как всегда при воспоминании о Людвиге, Брагинского кинуло в жар. Теперь, когда все формальности были улажены, а отношения выяснены, ничто не мешало им снова увидеться. И как можно скорее. Это лучше чем глушить тоску водкой. Иван уже снял с вешалки свой бежевый плащ, похожий на военную шинель и готовился выйти из дома, когда в гостиной раздалась резкая трель телефонного звонка. С досадой вздохнув, он пошёл в комнату и снял трубку с большого черного телефонного аппарата. Кто мог ему звонить в такое время, он был совершенно без понятия. - Алло! - сказал он, прижав трубку к уху. В трубке слышались потрескивания и какое-то шуршание, а потом далёкий голос произнёс официальным тоном: - Алло! Это товарищ Брагинский? - Да, это я, - удивлённо ответил Иван, - Я вас слушаю. - Вас беспокоит народная полиция. Полицейское управление советского сектора... В трубке снова зашуршало, раздались какие-то невнятные голоса на заднем плане и разговор на минуту прервался. Потом невидимый собеседник откашлялся и продолжил: - Простите... Полицейское управление Восточного Берлина. Криминальный комиссар Леманн. Беспокою вас по поводу военного преступника Людвига Байльшмидта. Вы с ним знакомы? Иван чуть не выронил трубку. - Да, конечно, знаком, - он никак не мог понять, чем вызван этот интерес, - Насколько я знаю, товарищ комиссар, Людвиг скоро должен быть амнистирован. Я как раз собирался его навестить. - Кхм... - в трубке раздалось деликатное покашливание, - Думаю, вы можете не торопиться. Нам только что сообщили, что заключённый Байльшмидт совершил побег. Трубка упала и повисла на проводе, мерно раскачиваясь. Иван долго не мог поймать её трясущимися пальцами. Наконец это у него получилось. - Алло! - крикнул он, - Это невозможно! Зачем Людвигу бежать? И как ему удалось? Это же усиленно охраняемая тюрьма! - К сожалению, ему это удалось, - вздохнул невидимый собеседник, - Побег был совершён с особой дерзостью, охрану застали врасплох. Сейчас мы его разыскиваем по всем каналам. - Запишите, пожалуйста, мой телефонный номер, - продолжил он, - И очень прошу вас, товарищ Брагинский, если он выйдет с вами на связь, немедленно сообщите мне. Не надо никакой самодеятельности. Иван механически взял со стола карандаш, записал номер, который ему продиктовали и вежливо распрощался. Когда он положил трубку, то в голове у него гудело и щёлкало, не хуже чем на телефонной линии. Это не укладывалось у него в голове. Зачем Людвигу понадобилось сбежать накануне амнистии? Совершенно нелогичный и неразумный поступок. Абсолютно не в его духе. Он предвидел массу осложнений и неприятностей, которые ожидали его в будущем. Судьба Германии опять стала неопределённой и висела на волоске. Вновь захотелось напиться, больше ему ничего не оставалось. Брагинский вздохнул, надел свой плащ и, ссутулившись, вышел из дома.