Оттепель

      Весь Литейный проспект заливало лучами бледно-желтого, еще не проснувшегося солнца. Оно вставало, как будто отходя от долгого сна белых ночей, нехотя освещая утренние улицы и головы редких прохожих. Проспект был уставлен с двух сторон машинами, которые буквально подпирали тротуары к недовольству многих ленинградцев. Белые полосы дороги уходили далеко в конец проспекта, рассекая чёрный, ещё не горячий асфальт. Узкие тротуары вдоль стен домов были усеяны редкими белыми лепестками черемухи, которую принес сюда ветер из парков и широких аллей.       Поперечный двигался вдоль Литейного проспекта, с любопытством заглядывая во все витрины закрытых магазинов, попутно отмечая в голове, чем можно поживиться в этих «маленьких городских кухоньках» во время обеденного перерыва. Он встал сегодня ещё до будильника — в голове навязчиво крутилась мысль о внезапном вечернем звонке Владимира Яновича. Начальник ругался благим матом, требуя Поперечного сегодня утром к себе в кабинет. По всей видимости, Яновича припекло большое начальство.       И вот небритый, с залегающими фиолетовыми подглазниками Даня, ещё полусонный, бегал ранним утром по коммуналке с дореволюционным утюгом в руках, разыскивая по шкафам соседей свой парадный китель. Визит к Яновичу было ответственным мероприятием — ничто так не отрезвляет мозг, как один вид начальника. Поперечный огладил китель по всем правилам, отутюжил стрелочки на брюках, аккуратно заправил белоснежную рубашку в штаны цвета морской волны, затянулся кожаным ремнем, отыскал под кроватью ботинки сорок пятого размера, начистил их и в приподнятом настроении покинул квартиру.       Его веселость объяснялась не визитом к Яновичу, боже упаси, а его внешним видом. Несколько лет проработав гэбэшником, Даня усвоил для себя следующее: менты — это сущие сукины дети; над длинными усами Яновича (которые занимали большую часть его лица) шутить нельзя; когда ты в васильковой форме КГБ идешь по улице, можно устать от восхищенных взглядов женщин. Последнее грело душу Поперечному, потому что его китель с двумя звездами на погонах очаровывал даже секретаршу Яновича. Она была дамой в летах, с черной и пыльной вуалью где-то на затылке, всегда ходила в кардиганах серого цвета и шаркала ногами в своих растоптанных туфлях.       Секретарша и сегодня любезно ему улыбнулась, даже предложила свой любимый волгоградский цикорий, от которого плевался весь третий отдел центрального аппарата пятого управления КГБ.       Поперечный попал в гэбэшники по странному стечению обстоятельств. В армии его приметил Янович, который маршировал по всей территории части с листочками, где значился приказ о внутренней проверке их командира. Как позже замечал Янович, в Поперечном, в первую очередь, его привлекла рыжая натура — такие гэбэшники самые надежные из-за своей хитрости и личностной политики «только нашим, а вашим хуй без косточки». И только потом уже Янович прислушался к регулярным тайным донесениям Поперечного о своем командире. По факту, Даня никого не сдавал, лишь отрабатывал своё врожденное чувство справедливости — командир их отчаянно пил по вечерам и очень любил пухленьких санитарочек, а на состояние части ему было плевать, даже горка дохлых мышей на кухне в запасной кастрюльке его не беспокоила. Янович оценил молодой порыв правдолюбия и после армии взял к себе, что называется, «под крыло». Теперь Поперечному приходилось работать по линии студенческого обмена — он вербовал «стукачей» в университетах и ходил с проверками по школам.       Поперечный стоял перед Яновичем и выслушивал выговоры за прошлые дела и напутствия на предстоящие. За всей тирадой он следил мало, рассеянно бродя глазами по большому кабинету — тут фикус (как же так можно!) почти засох на подоконнике, на столе начальника полно бумаг, которые он даже не подписал, на полу лежали горки хлопьев пепла от трубки Яновича, а в углу, на зеленой стене висело зеркало, там отражался рыжий затылок.       — Даня, я тебе еще раз повторяю, будешь прикрывать лавочки сутенеров-антикоммунистов — будет тебе светлое будущее, — советовал ему, как отец, Янович, отчего усы на его грубом лице начинали дергаться и смешно сползали на губы.       — Владимир Янович, ну что вы как не родной, — хмыкнул Поперечный, — все сделаем в лучшем виде!       — Чтобы привел этого ко мне, сюда, как ты там говоришь?..       — Учителя литературы школы номер…       — Да, да, — перебил его Янович, — вот его. И смотри мне там, без шуток.       — Работаю в белых рукавичках, гражданин начальник!       — В белых-то белых, но ты же должен отлично понимать, что подвал — это лишь предлог, чтобы подобраться поближе к этому Усачеву. Дело мы состряпаем быстро, хотя…       — Не мешало бы выебать его книжками, хотите сказать? — растянулся в улыбке Поперечный.       Янович захохотал басом и утвердительно кивнул:       — Успеется ещё. А я и не знал, что ты охотник до чужих задниц, — Янович деловито присвистнул.       — А что делать? — Даня развел руками и пожал плечами. — Работа такая.       — Ну, ну. Не мешало бы тебе собрать парочку донесений на этого крамольника. Дату исправим, но вот подписи нужны реальные. Найди одного обормота и обработай.       — Все будет сделано! — получив приказ, Поперечный отдал честь и хотел уже направиться к двери, но Янович его остановил.       — Вольно, вольно. Погоди ты. Скажи мне, этот учителишка — тёртый орех? У меня на него заявочка свыше есть. Поэтому сделай все по-чистому, ну, между нами.       — Ни рожи, ни кожи. Дохляк сплошной, — слукавил Поперечный.       — Это хорошо. Вот что, Даня, — Янович положил свои огромные руки к нему на плечи, — мы с тобой горы сможем свернуть. Не подведи меня, сынок!       Поперечный сделал серьезное лицо, снова отдал честь и прямым шагом вышел из кабинета.       Яновича он уважал, как старшего наставника, как человека, который вытащил его из зеленых солдатиков и сделал действительно гражданином своей страны. Антикоммунистическое прошлое Дани было большой ошибкой — в институте их беспрестанно кормили антисоветчиной, чем сбили его с намеченного пути. После всех столкновений с Русланом (от одной Юрмалы ему становилось плохо), Поперечный твердо решил упечь его надолго по всему кодексу красного гэбэшника. А заодно выебать.       

* * *

      Обыкновенный урок русского языка начался десять минут назад. Все шло неожиданно хорошо. Руслан спросил устный домашний пересказ текста о согласованных определениях, а потом зачитал, полушутя, нотацию семиклассникам об их внешнем виде (мятые рубашки, недоглаженные подолы коричневых платьев мозолили ему глаза). Ребята устало покивали головами, зная, что ежедневная словесная порка положена им уставом школы. После этого Руслан Эдуардович подобрел и потеплел — прошло уже двадцать минут, класс сидел смирно, урок шел по плану, а проверяющего Поперечного все нет и нет…       Класс отчего-то шумно загалдел, воспользовавшись задумчивостью учителя, и, как будто отреагировав на шум, открылась дверь.       Показалась сначала голова, а затем и рослое, немного нескладное туловище, на которое заботливо надели военную форму. Синеформенное чудо улыбнулось юным комсомольцам, сдержанно кивнуло разочарованному Руслану и уселось за последней партой. Поперечный обложился листочками, папками, один обгрызенный карандаш заложил за ухо и стал в упор разглядывать Руслана.       Между ними завязалась негласная ожесточенная схватка, в которой по игре в гляделки выигрывал пока Поперечный. Он неустанно следил за каждый движением Усачева взглядом, при этом прищуриваясь и чему-то улыбаясь. С его лба не сползала сеть глубоких надбровных морщин — он смешно хмурился, иногда озадаченно потирая ладонью свою отросшую щетину.       Руслан, осознав все свои мизерные шансы выиграть, смиренно отвернулся к доске и продолжил вещать новую тему. До звонка оставалось одиннадцать минут.       — Так, а теперь, — Руслан потряс меловыми пальцами в воздухе, — начинается практика. Мы с вами повторили всё насчет определений, теперь будем тренироваться. Кто-нибудь хочет к доске?       Семиклассники упорно молчали. Кто-то из ребят стал что-то писать в тетрадке, то есть старательно водить ручкой в воздухе, делая сосредоточенное лицо. Другие же, напротив, без всякого интереса и боязни поглядывали то на часы, то за окно. Их манила улица… своей свободой, простором и серым утренним небом.       — А может, лучше не надо? — раздался голос со второй парты.       Поперечный усмехнулся и напряг уши в ожидании развязки. Он, если покопаться в детской памяти, школу прогуливал регулярно и торчал на рампах на школьном дворе. Его не трогали ни грозные учителя, не пугал директор — ему было откровенно плевать на них. Не заслуживающие уважения работники образования пытались подсунуть им материал вопреки указам Сталина, за что потом сами и платились. Подобный альтруизм Поперечный не оценивал ни тогда, ни сегодня. Для него большинство людей вообще были красными воротниками — кто против режима, тот его враг.       — Надо, надо. Нам теперь все надо, — устало проворчал Руслан, — вот ты и иди, Кривокорытов.       С парты проверяющего донесся еле сдержанный вопль смеха.       Руслан и бровью не повел, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он, видимо, решил не реагировать на присутствие Поперечного никаким образом. Неожиданная стойкость и равнодушие Усачева неприятно удивили Даню.       Кривокорытов побрел к коричневой, поцарапанной тонким мелом доске, по дороге что-то бурча себе под нос и заправляя рубашку-парашют в штаны.       — А теперь пиши предложение, — сказал Руслан. — Придумай предложение с согласованным определением.       Кривокорытов пробежался взглядом по классу, поглядел на Поперечного, который в это время увлеченно разглядывал мух на ближнем к нему подоконнике, вздохнул и взял мел. На доске стали появляться белые корявенькие буквы предложения. Ученик старательно скрипел мелом, от чего уши всех присутствующих сворачивались в трубочки.       — А теперь читай, что же ты написал, — назидательно произнёс Руслан.       — В классе на подоконнике стоит засохший фикус.       Руслан Эдуардович хотел было попросить подчеркнуть грамматические основы, как с последней парты донесся крик возмущения, и Поперечный широкими шагами со злобной гримасой на лице направлялся к доске.       Весь класс замер в ожидании, а новый проверяющий, не обращая внимания на Руслана, схватил тряпку и стёр с доски слово «засохший».       Кривокорытов стоял ни жив ни мёртв, выпучив глаза, и готов был почти что расплакаться.       — Господин инспектор, я прошу вас не вмешиваться в учебный процесс, — начал было Руслан, но Поперечный сверкнул своим голубым пронзительным взглядом.       — Гражданин! Мы с тобой в Советском Союзе! И все граждане! Все!       Руслан примирительно поднял руки вверх:       — Хорошо, но это не даёт вам право стирать с доски написанное!       — Ещё как даёт. Ты видишь эти звёздочки на погонах?       — Я рад за вас, вы майор, но…       — Майор КГБ! А ты занимаешься растлением малолетних! Подаешь плохой пример молодёжи! Я еще в первый раз сделал тебе замечание, что фикусы надо поливать! А ты их не поливаешь! Извращенец! Поэтому Кривокорытовский на доске и пишет о засохшем фикусе!       — Я Кривокорытов!       — Один чёрт — с фамилией не повезло, — ответил Поперечный.       — Я понимаю, что вы питаете нездоровую любовь к фикусам, — осторожно начал Руслан, — а также любите разгуливать по пляжу…       — Опустим это недоразумение, — замялся Даня, но быстро нашелся, — это не имеет никакого отношения к ситуации!       — Единственное, что можно опустить, так это ваши штаны! — отчаянно прокричал Руслан, а у Поперечного глаза стали, как две обеденные тарелки.       Класс уже перешёл на этап молниеносной фильтровки услышанного. Заявление о спущенных штанах произвело не то шокирующий, не то ожидаемый эффект. Втайне даже учительский совет не пророчил Руслану жену-наседку. Что уж говорить о его реальных успехах на личном фронте, об отсутствии которых был осведомлен даже школьный дворник и секретарша Яновича.       — Юные комсомольцы, вы только что услышали эталон клеветы, — парировал Поперечный, — вы можете быть свободны. А ты, Кривокорытов, служи на благо Союза и поливай фикусы.       Поперечный похлопал мальчика по плечу, расплылся в страшноватой улыбке, оскалился и зло посмотрел на Руслана. Его проверка явно пошла не по плану, нарушая его в первый же день своей непредсказуемостью и странноватостью.       — Вы можете не смотреть на меня так? — тихо попросил Руслан, когда класс опустел.       — Я буду следить за тобой на протяжении всей этой недели, начиная с этого понедельника.       Поперечный приблизился к нему вплотную так, что от его горячего драконьего дыхания остались бы бордовые пятна злости на белоснежной рубашке Руслана, если бы Усачев не сделал несколько шагов назад, уклоняясь от внимательных глаз.       Они ещё молча постояли друг напротив друга, сухо выплюнули какие-то не задевающие никого замечания и мирно разошлись — Руслан добрел до учительского стула, а Поперечный собрал бумаги с последней парты и, не прощаясь, вышел.       После подобного инцидента с фикусами (а Поперечный питал в жизни слабость только по отношению к фикусам и женщинам, и при этом обе удачно смешивались друг с другом) он глубоко призадумался над тем, так ли легко будет схватить этого учителя. В планах в кабинете Яновича ему виделась ясная и простая цель, теперь же к этой задаче примешивалось что-то личное. После первого урока русского в понедельник его посещения стали регулярными, но теперь имели другой характер — Поперечный уже не блистал звёздами на погонах, а ходил в гражданке, хмуро писал у себя в отчётах об унылых уроках без происшествий и после занятий докладывал Яновичу. Тот по телефону готов был разнести всю ненавистную ему школу, а Руслана припереть к стенке. Его не устраивало полное затишье, которое было ожидаемо на уроках, да и в школе вообще, хотя проверка сверху продолжала сыпать распоряжениями.       Дни текли уныло, прерываясь криками на уроках и тяжёлым сопением Поперечного на задней парте от скуки. Серую неделю под конец разбавило их столкновение в пустом коридоре.       — Я жду тебя в подвале завтра, после уроков — подскочил Поперечный сзади к Руслану, чем сильно напугал его.       Усачев от неожиданности вздрогнул на месте и с непонимающим взглядом обратился к Дане.       — Мы с вами уже целую неделю общаемся, а вы все мне тыкаете, — презрительно фыркнул Руслан.       Он чувствовал себя ужасно уставшим от непосильного груза тетрадок в портфеле под мышкой и от количества проведенных сегодня уроков. Ему не хотелось выяснять сейчас отношения, но внутренний голос пищал от возмущения, подталкивая Руслана разобраться со всеми недоразумениями между ними здесь и сейчас.       — Потому что мы с тобой на ты, — нахально ответил Поперечный, — после Юрмалы мы уже всегда будем на ты, мелководный.       — Ты значит ты. Ах, вот, новый перл, мелководный! Я мелководный! Просто потрясающе! Спасибо за такую характеристику! — оскорблено завопил Руслан и наигранно раскланялся перед Даней.       — А как тебя еще называть?       — Уж точно не мелководный!       — Тогда будешь Русиком!       — Отличная идея, — съязвил Руслан, — как я сам не додумался!       — Да ты не вопи сильно. Сбегутся ещё на твой крик.       — Да некому сбегаться. Пустой коридор, пустой этаж, вся школа уже домой ушла, — устало проворчал Руслан.       — Да ты не грусти, Русик. Все будет пучком!       — Иногда мне кажется, что это пучком где-то далеко от меня. А веселость приходит только с неприятной неожиданностью. Знаешь, когда я был маленьким, мама тоже меня успокаивала. Мол, все будет хорошо, а потом давала конфету, гладила по голове и отпускала, хотя иногда даже шутливо щекотала. Но теперь ни мамы, ничего уже нет… — разоткровенничался Руслан, но заметив, как Поперечный улыбается, тут же замолчал.       — Ну, вот и пощекочи себя сам! Делов-то, — вяло нашелся Даня. — Прощай, Русик, — Поперечный похлопал его по плечу.       — Навсегда? — с надеждой в голосе поинтересовался Усачев.       — Ага, разбежался.       Поперечный ещё неловко постоял около Руслана, в своей привычной манере поразглядывал его, но вдруг протянул руки к Усачеву и потрогал его за живот, задевая своими холодными пальцами ткань рубашки — в понимании Дани именно так щекочут людей. Поперечный ткнул пальцем в мышцы живота, и они ответно сжались, образуя твердый барьер пресса. Потом Даня поднял голову. Из-за разницы в росте, хоть и небольшой, ему было тяжело в своей привычной манере угрожающе нависать над Русланом. Теперь они оба лишь в странном страхе смотрели друг на друга.       — Шевелится. А ты перебираешь, — усмехнулся Даня, — значит, качаешься?       — С тетрадками на плечах вместо гантелей, — кивнул Руслан.       Усачев ещё долго стоял, прислонившись к белой и холодной стене тёмного школьного коридора, хотя Даня уже давно покинул его, а живот буквально горел от таких случайных и необдуманных прикосновений Поперечного.