Оттепель

      Часы в гостиной давно отбили десять часов утра. Солнце неистово пыталось пробиться сквозь толстую кирпичную стену дома на Бумажной улице, но его не пускали. Улица со своими пешеходами и машинами не могла разбудить своим криком. Утренние тени не находили себе пристанища на лицах и телах людей. Там, в белых стенах дома-коробки, в окружении хлама, на небольшой раскладушке ютились два человека. Один бесцеремонно лежал на другом. Слышался невероятный храп и тихое сопение.       Поперечный закинул ноги и руки на Руслана и приютился головой на его животе. Всю ночь он случайно бодал Усачева, иногда закрывая голову руками, как будто хотел отделаться от навязчивого кошмарного сна. Ему снилось, что его увольняют за служебное несоответствие, он находится при смерти в окружении тех, кого засадил за решетку, а в довершение ко всему Регина выходит замуж за какого-то фотографа. Пожалуй, худшего развития события он и представить себе не мог.       Но его ночной сосед по кровати даже не замечал этого. Руслан ходил во сне по зарослям собственных дел, чувств, воображая, что это лес его собственной жизни. Ему не было дела до того, что чья-то рыжая голова тяжело лежит на его животе, его не волновали слабые и случайные ночные касания — от всей этой грязи избавит утро.       Они долго бы еще спали в таком положении, если бы Руслан не чихнул от пыли в носу. Пыль летала в воздухе, как сонная муха в банке, лениво разглядывала, куда бы приземлиться, и сильным потоком воздуха была унесена по направлению к кровати. Оба от такой неожиданности нехотя открыли глаза и принялись с непониманием смотреть друг на друга. Как странно, что после пробуждения люди смотрят не в потолок, не на стены, а в глаза тому, с кем лежат рядом. Они делают это для того, чтобы удостовериться, что рядом с ними лежит другой, живой человек, которому можно доверять даже ночью и находить в глазах любовь.       Поперечный, быстро сообразив, что к чему, быстро перелез через Руслана, попутно извиняясь, соскользнул с произвольной кровати и потянулся. Его кости захрустели, а лицо приобрело зловещее сонное выражение. Теперь Руслан понял, что под вишневым свитером скрывается худенькое тело, на первый взгляд даже слабое, и сам Даня был весь какой-то нескладный, особенно лицом, которое по утрам было ничуть не лучше, чем днем. А значит не внушало доверия.       Будь в комнате окно, желтые лучи солнца изъели бы своим светом всю утреннюю картину в гостиной. Вот два любовника, знакомые как Ромео и Ромео, скрытые за стенами хрущевки, просыпаются утром. Они не разговаривают, пытаясь не потревожить в голове мысли о вчерашней ночи. Всплывает лишь грязная ночь, грязные касания душ. Что было в их голове — никому невдомек, что было в их сердцах — тем более. Главное, что было в их глазах — какое-то детское отчаяние из-за случившегося, разочарование друг в друге. Любовников не выбирает никто, как и родителей. Жизнь нам даёт их сама, а потом так же жестоко отбирает…       — Эй! Это ты ночью меня лапал? — вместо доброго утра ехидно проворчал Поперечный.       Руслан на такой вопрос лишь неопределенно пожал плечами и поднялся с кровати. Он не помнил ни черта, да и не хотел вспоминать. Если они оба в одежде, то акта вандализма не было. Руслан еще раз пробежался взглядом по вишневому свитеру Поперечного, его штанам, похлопал себя по груди, ощущая мятую ткань рубашки, и вздохнул от облегчения. Нет, ему не хотелось спать ни с кем. Каждое утро он просыпается с мыслью, что в его кровати только он один и больше никого. Он был благодарен судьбе за одиночество.       Его ранили любые любопытные сексуальные взгляды женщин или даже мужчин. Своим грязным вожделением они впивались в его кожу, как едкая соль. После этого Руслан зарекся быть один и только один. Не прикасаться ни к кому и никогда. Его пугала та циничность, с которой люди говорили о любви и друг друге, словно это были лишь красивые вещи, сделанные умелым мастером. Парадоксально, но к своим двадцати трем он понял, что люди состоят только из грубостей и пошлостей. И забывают о них только тогда, когда говорят о чем-то действительно грубом и пошлом.       — И тебе доброе утро! Как спалось? — отозвался он после некоторого раздумья.       — С тобой — хуево.       — Сам виноват, — машинально ответил Руслан.       — Блядь, конечно! Кто же еще?!       — Ты как умелая девушка после ночи с поэтом, — бросил Усачев и прикусил язык от такой нелепости.       — Я смотрю, тебе книги девушек заменяют. Молодец, продвинулся!       — Ничего я не продвинулся.       — А, ну это тоже хорошо, — ухмыльнулся Даня и хрустнул пальцами. — Я сейчас же сваливаю из твоей квартиры. Хватит мне этого разврата!       Он поплелся в коридор без особого энтузиазма, а Усачев послушно пошел за ним. Если Поперечный уйдет, то он сможет спокойно позавтракать, проверить тетрадки и снова уснуть. День сурка еще никто не отменял. Но вместо этого он вежливо выпалил:       — Да ты останься. У меня чай есть. Утро все-таки.       — Хренасе утро. Просыпаться в кровати с подозреваемым. Это надо же так опуститься!       Поперечный уже натягивал ботинки, пытаясь отыскать в маленьком шкафу свое пальто. Руслан печально смотрел куда-то вдаль, прислонившись к косяку кухни. Он думал о том, как бессовестно съест все яблоки, что они купили вчера, и этому встречному-поперечному ничего не достанется.       — Но нам надо вместе работать. Ты же не оставишь историю с Мишей просто так, — снова из вежливости проговорил Руслан и зевнул.       — Я разберусь сам, без тебя.       — Но как же расследование?       — Не твоя забота. Где мое пальто?       — Там, где ты его вчера оставил.       — "Там, где ты его вчера оставил", — передразнил Поперечный, — отдай мое пальто!       — Сам возьми его, — огрызнулся Руслан.       Он уже махнул рукой на утренние вопли и претензии Дани и скрылся на кухне, бормоча под нос что-то про элементарную благодарность за гостеприимство. Чайник с белыми боками оказался на железных прутьях, голубой газ засверкал. Из открытого окна доносились крики ребят. Они играли в классики, подталкивая носком ботинка камень на следующую клетку. Руслан смотрел в окно, ожидая громкого свиста чайника.       — Если ты так хочешь выпить со мной чай утром, что заныкал куда-то мое пальто, — раздался голос Поперечного из коридора, — то зря стараешься. Чай я выпью. Но и с пальто потом уйду. Даже не надейся!       — Не надейся на что? — крикнул в ответ Руслан.       — На то, что я останусь, — рядом с ним нарисовался помятый Даня, — Ты же этого хочешь.       — Ничего я не хочу.       — Да хочешь. Меня все хотят.       — У тебя неверные сведения, — вяло улыбнулся Руслан.       — Ты какой-то не очень сегодня. Рожей что ли не вышел. Или на тебя так детская порция алкоголя действует.       — Ты не лучше!       — А вот и нет. Ты просто пить не умеешь.       — Умею.       — Умыться бы тебе, — всплеснул руками Даня.       — Слушай, отстань.       В ответ на просьбу Усачева Даня решил, что теперь точно от него не отстанет. Закон пьющих вместе номер один — не бросать собутыльника на утро.       Поперечный бесцеремонно схватил Руслана за плечи и вытолкал его из кухни в коридор.       — Где у тебя ванна?       — Дверь напротив, — кивнул Усачев.       Забытый на плите чайник начал свистеть.       Поперечный открыл картонную дверь в полутемное помещение, где был лишь душ и маленькая разбитая мойка. Обстановка была невероятно унылая и грустная. Свет с потолка, казалось, не доходил до стен, облицованных маленькой бирюзовой плиткой. Было невероятно душно от теплых труб отопления, которые змейкой были привинчены к одной из стен.       Руслан возмущался и что-то кричал про посягательство на личную свободу, но Даня затолкал его под душ и выкрутил краны до конца. С потолка полились сильные струи ледяной воды. Они хлестали очумевшего Руслана, который, как мокрая курица, пытался спрятаться за белой шторкой, чтобы не залить пол. По его телу била вода и стекала под ноги. Вся одежда насквозь промокла — рубашка, еще со школы, прилипла к телу, брюки превратились в коричневое вельветовое месиво и стали невероятно тяжелыми.       Пока Руслан плескался под душем, его сознание понемногу приобретало статичные черты — он начал осознавать, что стоит в ванной под сильным водопадом, и ему нравится то, как тело вздрагивает от холодной воды. Он не смотрел на выражение лица Поперечного, но тот точно был рад собственному трюку. Руслан стоял в красивой позе, как с обложки PLAYBOY, чтобы доказать Поперечному, что ему очень даже нравится утренняя мойка. Он уперся в стену руками, откинул голову назад, и выглядел так, будто позирование было для него обыкновенным делом.       — Ты слишком хорошо выглядишь для пьяницы с похмелья, — сказал вдруг Поперечный. — А вот я не очень.       — Просто я душ регулярно принимаю.       — Прямо в одежде?       — Да.       — Бедненький. Некому снять ее с тебя, — с участием ответил Даня.       — Отвали.       — Я сейчас привалю, — и с этими словами Поперечный заскочил под душ.       Плиточный помост, на котором теперь стояли двое, был достаточно большой, чтобы вместить еще одного незадачливого пьяницу.       — Уйди. Ты мешаешь мне принимать душ, — фыркнул Руслан.       — В этот душ привел тебя я! Будь благодарен.       — Спасибо, что затащил меня сюда!       — Вот так лучше. А теперь подвинься.       — Я не дам тебе свою одежду, когда ты весь вымокнешь.       — Ну и не надо.       Поперечный растянулся в нахальной улыбке и повернулся лицом прямо к струе воды. После того, как его с силой отхлестал холодный поток, и он весь вымок, Даня снял свитер и кинул его куда-то на пол. Вишневая кучка с хлюпаньем приземлилась на кафельную серую плитку. Он не смотрел на Руслана, просто продолжал стоять под душем.       — К этому я не был готов, — честно признался Руслан.       Он, как ошпаренный, выскочил из душа и выкрутил вентиля крана. На его лице застыло выражение ужаса и какого-то любопытства. Он не знал, куда деть глаза, то и дело посматривая на полуголого Даню.       — Мне холодно! — завопил Поперечный и прикрылся руками. — Принеси мне полотенце! И белье! Отглаженное!       Руслан сдержанно кивнул и пулей побежал из ванной в поисках одежды для Поперечного.              

***

      Даня пил горячий чай и морщился. В кружке были невероятные помои из смеси зеленых сухих листьев мелиссы и немногих черных скрученных чаинок. Конечно, это было лучше, чем всем известный цикорий секретарши Яновича, но эту бурду тоже с легкостью можно было бы спустить по водосточным трубам. Руслан же, улыбаясь, наливал себе уже вторую кружку этого пойла и, казалось, был счастлив.       Чаепитие представляло собой занятную картину. На столе, кроме двух кружек, стоял уже сожженный чайник с черными боками, вазочка со вчерашними фруктами, пачка сигарет без фильтра «Шипка» и спички с мордой рыжей белки. За столом сидели двое в трусах и вытянутых белых майках. Поперечный обтер руки об себя и потянулся за сигаретами:       — Вот вечно у тебя все не как у советского человека. Если чай, то обязательно какой-то не такой.       — Это маме подарили, когда она еще работала, — ответил Руслан.       — Один черт. Пить невозможно. А одежда? Я давно не был таким оборванцем!       Даня засунул сигарету в зубы и стал дымить в форточку. Руслан закашлялся, отгоняя белые облачки табака.       — Уж что было, — развел руками Руслан. — А про чай ты зря. Хороший чай.       — Отвратительный, — ухмыльнулся Поперечный.       — Да ты просто не распробовал!       — Интересно, куда смотрела твоя мать, когда такой чай в подарок принимала.       По лицу Усачева пробежала тень. Он отвернулся, нахмурился и обхватил кружку обеими руками.       — А я думал, ты обо мне все знаешь, — сказал Руслан.       — Ну, знаю-то я, может, и все. Вот только про твоих родителей мне было читать недосуг. Там такая толстенная пачка была, даже с уголовщиной, — Даня показал, какой толщины была папка.       — А как же долг чекиста во всем искать правду и быть дотошным?       — Я с самой школы читать не люблю. Только время тратить на писак этих твоих, да и наших в отделе. Иногда такую бурду настряпают, хоть вешайся.       Он докурил сигарету, допил чай и невесело попытался улыбнуться. Из форточки доносились звуки улицы — гудки машин, крики людей, топанье ног, шуршание пакетов и звон бутылок. Казалось, что там, внизу, кипит настоящая жизнь. И только в этой квартире, на этой кухне, её и нет.       — Моя мама работала на фабрике, — начал Руслан, — как раз чайной. Ну, знаешь, там импортный чай развешивают по коробкам. У нас в Грузии никогда чай нормальный делать не умели.       — Это со слоном такие? Зелено-красные?       Руслан кивнул.       — Твоя мать фасовала чай? — удивленно спросил Даня.       — Не совсем. Она была директором этой фабрики.       — А потом?       — Её подставили и посадили, — спокойно ответил Руслан, — Мне тогда лет одиннадцать было. Бабушка воспитывала в этой квартире. Нашу квартиру на Литейном проспекте отобрали. Такие, как ты.       — Меня там не было. И не надо всех стричь под одну гребенку, — обиженно отозвался Даня.       — Да если бы не такие, как ты, её бы не посадили! Её подставили, понимаешь? Сказали, будто на фабрике вместо чая высшего сорта выпускают смесь грузинского и мадагаскарского! Но этого не было! А никто разбираться не стал! Подумаешь, директор фабрики! Им только в радость было!       — А что твой отец?       — Ничего! — весело отозвался Руслан и схватил пачку «Шипки».       Он зажег спичку, поднес к маленькому обрубку с табаком и закурил. Поперечный смотрел на него во все глаза. Усачев спокойно курил, будто для него это было обычным делом. На стол сыпался пепел, а в форточку вырывалось густое облако дыма — Руслан сильно затягивался. Потом вдруг сказал:       — «Солнце» было лучше.       — Чего? — не понял Поперечный и выкинул свой окурок в окно.       — Сигареты такие. Еще крепче были. У меня отец их курил. Да не смотри на меня так, все, когда были подростками, таскали у отцов пачки. А у моего работа была нервная, он дымил, как паровоз.       — Кем он был? — вдруг строго, как на допросе, спросил Даня.       Что-то в поведении Руслана заставило его усомниться в том, что ему так легко даются воспоминания. Было видно, что Усачев еле справляется со странным неврозом, стараясь унять дрожь в руках. Он сидел, как с Паркинсоном во всем теле, подрагивая ногами и головой.       — Летчиком. Как война началась, его, как офицера действующей Красной Армии, забрали на фронт. Потом подбили.       Руслан докурил сигарету и смял бычок в руке. На ладони остался красный след от ожога и сероватый, раскрошенный в пыль табак.       — Ты так не туши, — дельно сказал Поперечный.       — Курю нечасто, поэтому руки еще без дырок.       Даня почувствовал сильный запах сигарет на кухне. Теперь они оба пропахли одним и тем же, выглядели одинаково, как будто квартира Руслана решила их породнить.       — Когда отец погиб, к маме стали подбираться. Доносы писать, жалобы клепать. Видите ли, она не давала чай с рук продавать. Вот и добились своего. Но она бы никогда не стала таким промышлять! — разгорячился Руслан. — А ни за что просидела девять лет!       — Но сейчас же с ней все в порядке…       — Она в пансионате. Мне каждый месяц нужно платить, лишь бы она чувствовала себя в безопасности. После тюрьмы она стала сама не своя. Похудела, стала недоверчивой. Что они с ней сделали, — уже тихо заговорил Руслан и выдохнул. — Прости. Вряд ли ты хотел это услышать.       — Я посмотрю дело. Мы не можем сажать невиновного человека, — скороговоркой выговорил Поперечный.       — Можете, еще как можете, — отмахнулся Руслан.       В тишине они просидели десять минут. Наконец, как будто что-то обдумав, Даня сказал:       — Раз у меня сегодня свободный день, то идем. У нас есть два дела. Мать — это святое, а Мишаня Кшиштовский — это заноза в заднице, с которой стоило бы расстаться.       — Ты правда хочешь, чтобы я тебе помогал? — с надеждой в голосе спросил Руслан.       — Посмотрим, на что ты сгодишься. И поищи нормальные вещи! Мы же не за воблой идем!