Оттепель

      — Как вы понимаете, показать Россию такой, какой она задумывалась во втором томе поэмы, не представлялось возможным. Образ добродетели в России не существует, поэтому Гоголь и не знает, куда мчится «Русь-тройка»… После смерти Пушкина Гоголь не может прийти в себя. Такое сильное было впечатление от знакомства с ним, что его смерть пережить не удалось.              — Неужели он был так впечатлен Пушкиным? — вопрос девятиклассницы с последней парты застал Руслана Эдуардовича врасплох.              Минута тишины, как тугая тетива, натягивалась все сильнее, на учителя было больно смотреть.              Руслан, речь которого самым неприятным образом прервали, нашел в себе силы и улыбнулся, задорно побарабанил ладонями по учительскому столу и поднялся. От нескольких часов чтения вводных лекций по «Мертвым душам» в сидячем положении у него затекли не только ноги, но и сильно помялся новый желтый костюм. Как в перемену между уроками, Руслан Эдуардович потянулся, в свободной манере присел на край собственного стола и обвел класс взглядом.              Ему вдруг захотелось обнять всех детей, которые были вынуждены слушать о таких скучных ревизских душах. Все ученики явно думали о чем-то своем, жили даже на уроке собственными проблемами. Но необходимость заставила их присутствовать здесь и сейчас. Строгое советское образование делало из них тех, кем они не являлись. Да и взрослая жизнь советского гражданина ничем особым не отличалась: необходимость соответствовать, быть гражданином своей страны, любить того, кого нужно, быть с теми, с кем можно…              Как же в один прекрасный момент Руслану самому это все осточертело. Как же ему надоело унимать ритм собственного сердца под «знамя советское, знамя народное».              Его учительский, несколько неформальный, подход знали и ученики, и родители, поэтому никто из девятиклассников не удивился, услышав последовавший ответ:              — Вообразите, что вы Гоголь. Молодой писатель. У вас черные волосы до плеч, — тут Руслан похлопал себя по плечам, — у вас нос с горбинкой, — он сделал незаметное движение пальцами, как будто его нос удлинился, как у Буратино. За всей этой пантомимой последовал звучный смех.              Дети смотрели на него во все глаза. Где они еще увидят такое необыкновенное чудо, когда серьезный учитель дурачится с ними, как с маленькими, и к тому же говорит просто и понятно.              — А теперь представьте, что каждое утро в зеркале вас встречает море кудряшек на голове и непривычная южная внешность.              С последней парты ему светилась и сигнализировала о неподдельной радости улыбка девятиклассницы.              Почувствовав прилив любви к миру в сердце, он продолжил:              — Два таких человека, оба писатели, а, как мы знаем, они тот еще чудаковатый народ, встречаются. Ваши предположения, что могло произойти?              — Они будут обсуждать литературу?!              — Будут гулять!              — Выпьют кофе за здоровье!              — Сыграют в карты!              — Влюбятся!              На последнем предложении из вороха заявлений Руслан закашлялся. Рукой, поднятой вверх, он заставил класс умолкнуть.              — Все ваши предложения имеют место быть, — он покосился на того мальчика, который выкрикнул о влюбленности, тот смущенно потупился, — но вы забываете главное. Они встречаются первый раз, соответственно, обратят внимание на…              — Внешность!              — Одежду?              — Быть может, манеры?              Кабинет литературы снова заполнился шумом голосов. Усачев с улыбкой и легким смехом в легких замахал руками. Послушные ученики снова притихли. Довольный подобным эффектом и интересной темой беседы, Руслан снова оглядел всех присутствующих.              — Душа! За такой необычной и странноватой внешностью они увидели друг в друге сосуд души! Мои дорогие дети, вы оплошно забываете про это! Два человека сходятся исключительно по велению души.              — Но разве можно разглядеть человека своей души в один короткий момент? — в след за этим вопросом головы многих учеников с сомнением покачались в знак согласия.              — Вы даже этого не почувствуете. Все будет безболезненно и незаметно, как анестезия. Вам даже не стоит думать о том, как это происходит, какова природа подобных чувств. Называйте, как хотите.              Девятый класс погрузился в напряженные раздумья. Казалось, ни от кого больше они не услышат такой обезоруживающей и откровенной правды. Все мы встречаем людей родной души неожиданно, внезапно, поддаваясь сладкому фатуму. Как часто мы ругаем тех блаженных, кто верит в судьбу, но сами втайне верим случайным совпадениям и знакам; с надеждой ощущаем, что вот-вот в нашу жизнь тоже придет высокий эталон наших мечтаний в виде живого человека.              Руслан вспомнил Поперечного, их первую встречу. Думал ли он тогда, что ровно так же, как незадачливые фаталисты, он найдет свою родственную, такую рыжую душу. Возможно, в будущем люди придумают больше точных слов для выражения этих чувств и немироподобных ощущений, а пока все останется бесформенным и эзотерическим.              Каждый, уходя из кабинета литературы, начинал вспоминать своих близких людей, с которыми не нужны никакие вычурные и богемные слова для понимания друг друга…              Из размышлений о высоком и созерцания пустого кабинета его вырвал крик Поперечного. На часах над дверями кабинета часовая стрелка пересекала цифру девять.              — Я опоздал, — раздалось с порога. Даня, сияющий, как медный таз в обедню, хлопнул толстой папкой по парте. Потом он в два прыжка оказался под боком у Руслана и бесцеремонно присел на учительский стол с краю. Пока Руслан обдумывал, радоваться ли ему внезапному появлению инспектора, Поперечный оживленным и допытывающимся взглядом скользил по его новому желтому костюму.              — Нравится костюмчик? — поинтересовался Руслан.              — Очень! — с некоторой завистью в голосе сказал Поперечный и быстро присвистнул. — Где стыбрил?              — Не стыбрил, — вежливо поправил его Руслан, — а купил.              — Стыбрил, стыбрил. Уж я-то знаю.              — Ничего ты не знаешь.              — Как это ничего? — обиженно отозвался Даня и насупился. — Интересненькое на уроке было? Или ты опять вещал, как старая иерихонская труба?              На лице Дани было яркими красками написано возбужденно-радостное настроение. Такое состояние бывает у него, только если утро началось с интернационала из старого радиоприемника.              — Вот скажи мне, — развернулся к нему Руслан, — только серьезно.              Поперечный постарался нацепить самую серьезную гримаску, но из-за переизбытка чувств у него это не получилось, и он со всей силы по-дружески вмазал крепкой ладонью Руслану по спине. Усачев охнул и со слезами на глазах посмотрел на своего собеседника.              — Ой, ну ты и рохля. Так все нормальные здороваются, — прыснул Даня.              — Ну, значит я ненормальный, — съязвил Руслан и мучительно вздохнул. — С тобой вообще можно серьезно разговаривать?              — Если надо, я могу быть серьезным, но пока в этом нет необходимости. Ты что-то хотел спросить. Уже расхотел?              — Расхочешь тут с тобой, как бы живым и неполоманным остаться. Я тут с детьми разговорился о родственных душах…              — Это опять шаманские делишки?              — Ну тебя. Вот как ты думаешь, люди могут с первого взгляда опознать, их это человек или нет?              — Скажу по опыту, — серьезно начал Даня, — увидев тебя, я сразу понял, что ты моя родственная душа.              — Правда? — на лице Руслана появилось некое подобие нежности.              — Конечно. Так и захотелось тебя прибарахлить для Яновича. Думаю, ну, мой трофей, просто находка для аквариума!              — Какого аквариума?              — Тюряги, Руслан, тюряги.              —Ты так спокойно об этом говоришь, — с непониманием в голосе сказал Руслан.              — Ой, да забудь. Вот хочешь сигарету? Потому что я — да. Смертельно.              Руслан мирился с печальной мыслью о том, что для Дани все вокруг было одним сплошным анекдотом, а он сам в нем пресловутый несмешной конец. По Поперечному никогда нельзя было наверняка сказать, что он чувствует. У него почти всегда было то выражение лица, которое он хотел видеть в чужих глазах. Вот и сейчас он казался очень радостным человеком, у которого кратковременный пробел в памяти на злосчастные выходные…              — А я хочу кофе, — машинально бросил Руслан.              Эту реплику Даня пропустил мимо ушей и выудил из помятой пачки древний хабарик. В поисках зажигалки он стал, как танцор диско, похлопывать себя по грудным карманам. Усачев внимательно смотрел на всю эту картину, потом вдруг выбил одним движением ладони сигарету. В ответ на этот уверенный маневр он получил взгляд полного непонимания, как у котенка, которого обделили тарелочкой с молоком.              — Ну и что ты сделал? — медленно сказал Даня. Потом он осторожно подобрал хабарик с пола и виновато засунул его обратно в пачку.              — Здесь школа и не курят.              Это было больше, чем простое нарушение общешкольных правил. Это был акт признания с обеих сторон власти друг над другом. Теперь они оба знали, что имеют право не только на дежурное «ты» в коридорах школы, но и скромное «я — твой» на улицах. Запретить Поперечному курить — заявление о маленькой власти над ним. Власть на правах зарождающейся любви, привязанности. Спокойное подчинение со стороны Дани было кротким согласием подчиняться.              В ответ на такие размышления в своей голове Руслан с удовольствием отметил, что амнезия на выходные было лишь хорошо разыгранным спектаклем одного актера с Поперечным в главной роли. Все он прекрасно помнил.              — Пойдем за кофе? — спросил Руслан.              — Пойдем. А куда?              — К Кшиштану.              — Ну, пойдем. Хоть кофе у вас можно пить.              — Он всех учителей поит, — отмахнулся Усачев. — Чайник только у директора! — он величественно поднял палец вверх.              — Ага. Спаивает учительскую нацию!              Они рассмеялись. Этот короткий диалог происходил на спешном шаге в школьном коридоре, пока они направлялись к кабинету Миши. Когда же секретарша предложила им подождать пять минут в приемной, потому что сейчас Кшиштовский был занят завучем, оба просто развалились в мягких и удобных креслах.              Поперечный в своей обычной манере развернулся в пол-оборота, обращая свою внимательную физиономию на Руслана. Даня был охотником, который с насмешливым счастьем наблюдает за несчастной бедной добычей.              — А ты помнишь, когда я тебе предложить идти за кофе, ты спросил, куда? — поинтересовался Руслан.              — Помню, — буркнул Даня.              — А тебе стоит знать, раз ты еще должен задумываться о психологической составляющей в расследованиях…              — Давай короче.              — "Куда пойдем" в ответ на предложение спрашивают только влюбленные люди, — с каким-то искренним восторгом «обрадовал» его Руслан.              От такого замечания в свой адрес Поперечный заерзал в кресле, вздохнул и так же шумно выдохнул, открыл было рот для очередной тирады, но вдруг просто спросил:              — И что дальше?              — Я не знаю, — честно развел руками Руслан.              — Подожди, ты, в смысле, думаешь, что я в тебя? — Даня пальцем указал сначала на себя, потом на него. — Да нет, что за ерунда.              — Ерунда, да, — ухмыльнулся Усачев.              — Нет. Ты меня поэтому спрашивал о родственных душах?!              — Отчасти да.              Разговор зашел в черный-черный тупик. Конечно, какое-нибудь внятное объяснение от обоих раскрасило бы ситуацию, но ничего такого не произошло. Они, уже мрачные, погрузились каждый в свои мысли и стали разгуливать по собственному сознанию с ворохом вопросов в руках.              Тут дверь кабинета директора широко распахнулась, мимо них стремительно пронеслась завуч со съехавшей шляпкой на голове, а вслед ей раздался знакомый смех Кшиштовского.              — Привет, ребята, — обратился он к двум «посетителям» в мягких креслах. — Нет, ну вы посмотрите на нее. Каждый из учеников личность! Мы закрываем их в чулан строгости! Им нужна свобода! Блаженная какая-то.              В ответ на это Поперечный поддержал Мишу ехидной усмешкой, а Руслан лишь покачал головой.              — Вы, гражданин инспектор, ко мне с вопросом?              — Никак нет. Мы с тобой уже все обсудили и видимся по несколько раз на дню, — ответил Даня.              — И то правда. Нет, все-таки у дружбы срока годности не бывает. Ты согласен, Руслан?              — Я? — рассеянно пробормотал он, — Да. Вот только срока годности нет не только у дружбы…              — Мишаня, не обращай внимание. Наш юный друг снова познал чувство любви, — съязвил Поперечный и улыбнулся во все тридцать два зуба.              — Ну, ну. И кто же она? — с интересом спросил Миша, впуская их в свой кабинет подальше от посторонних глаз.              Они расселись за большим столом, какие бывают только в кинофильмах про шпионов, а за этим столом, покрытым желтым лаком, обязательно ведут допрос. Больше в кабинете ничего массивного не было, не считая огромного ковра с большим ворсом на полу и широких окон почти во всю стену.              — Да так, — неопределенно помахал рукой в воздухе Руслан, а когда Миша отвернулся, наградил Поперечного кулаком.              — Кофе хотите?              — Да! Нашему юному любовнику тоже! — ответил за двоих Даня.              — Может, ты не хочешь рассказывать про свою находку? Не рассказывай, — пришел на помощь Миша. — Мы сами все узнаем. Гражданин Поперечный у нас хороший информатор.              — Не то слово, — отмахнулся «информатор».              Миша поставил перед ними вазочку с сухим печеньем и кружки с отличным черным кофе «Народный». Предполагалось, что все, кто пьет его, должен проникаться идеей о дружбе народов СССР.              — Я действительно не в настроении об этом говорить! — закипал Руслан. Он нервно сунул серебряную ложку в сахарницу и против привычки сыпанул в кружку три горки.              — Да, я смотрю, ты как сахарная барышня! В прямом смысле этого слова, — Миша покосился на чашку с островком сахара на дне и примостился на стуле рядом с Русланом.              — Я вообще не понимаю, почему мы должны это обсуждать?!              — Потому что у нас мужская компания, а бабы — это свет нашей жизни, хотя в темноте некоторые посимпатичнее будут, — с философским видом пожал плечами Поперечный.              — Давай я тебе отдам флакон «Красной Москвы»? Твоя женщина растает, — предложил Миша.              — А он у тебя прямо в шкафу стоит? — полюбопытствовал Даня. — Может, одеколон тоже найдется. Я бы не отказался.              — Начало дня, как же можно! Не забывайте, что я — директор!              — Лектор ты алкогольных подъездов! — рассмеялся Даня.              Два старых друга из ГИТИСа засмеялись своей междусобойной шутке, а Руслан отважился попробовать свой кофе, но потом решил, что это плохая идея, и брезгливо отодвинул чашку.              — Ребят, вы чего смеетесь?              — У нас Миша играл алкоголика в отчетном спектакле. Я эту роль специально для него написал! Его очень хвалили! — хохотал Поперечный. — Он так в нее вжился, что даже нажрался для храбрости в кулисах!              — Там немного было! — со смехом в голосе упорствовал Миша.              — Рассказывай! Спер из гримерки «Красную Москву», ну и запил для храбрости!              — Я немного!              — Но было же!              Усачев от удивления подвигал ушами и с невнятной улыбкой взирал на двух идиотов, которые до сих не могли отсмеяться.              — А знаешь, мне же позвонили недавно, на выходных, — уже успокаивающимся голосом сказал Даня и вытер слезы со щек, — предложили быть сценаристом в политкомедии.              Миша перестал смеяться, а Руслан, как старая бабулька, придвинул к себе обратно чашку в ожидании длинной истории.              — Тебе чего? — не понял Миша.              — Да все ты понял! Прусикин позвонил, который орал тут из-за своего сына. Не помнишь что ли?              — Я помню, — промямлил про себя Руслан. — А ты согласился на предложение?              Даня одарил его блестящим взглядом негодования и фыркнул:              — Я его послал.              — Ты конченный долбоеб! — не выдержал Руслан и ударил себя по лбу.              — Я кто… Ты… назвал… — с расстановкой в голосе, как умалишенный, повторял Поперечный.              Потом он вдруг обезумевшим взглядом посмотрел на Руслана, который от сказанных слов закусил губу. Даня встал из-за стола так, что стул хлопнулся на ковер с тихим звуком. Руслан почувствовал, что сердце замерло от неизвестности, и задержал дыхание. Краем глаза он подметил озадаченное лицо Миши. Потом Усачев почувствовал, как в затылок ударяет горячий вихрь дыхания, кто-то склонился к самому уху и со злостью прошептал:              — Уебу!              За таким дерзким высказыванием последовало незаметное касание шеи губами. Под желтым пиджаком у Руслана промаршировал отряд мурашек и нежного удовлетворения.              — Я смотрю, у вас высокие отношения! — сказал Кшиштовский, который, конечно же, не заметил вольности, которую позволил себе Даня.              — Высочайшие! — подтвердил Даня и вернулся на свое место.              Он хитрым взглядом просверлил Руслана, который сидел с отрешенным выражением лица и смотрел куда-то в окно, стараясь унять зашкаливающее биение сердца.              — Дань, ты бы согласился, — неожиданно сказал Миша. — У тебя талант, идиот ты этакий!              — Мне не нужно это. Я доволен своей работой, — уперся Поперечный.              — Нет! Это не то, что тебе нравится делать! — продолжал Кшиштан. — Это не твоя работа! Тебе нужно писать! А не ловить голых провокаторов по улицам!              — И тем не менее. Я уже принял решение.              — Тебе стоит согласиться, — вставил свое слово Руслан, за что был одарен жестким взглядом. Усачев умолк.              — Я не буду этим больше заниматься! Я создан для…              — Для творчества! Ты же губишь себя!              — Плевать!              — Нет. Нам с Русланом не плевать! Ты погибнешь в своей форме!              — Не смей трогать мои погоны! Ты не знаешь, каким трудом я добивался всего, что имею!              — Откажись от этого. Твоя работа тебе не нравится. Ты просто убедил себя в обратном!              — По-твоему, я упертый баран?!              — Ну, в том смысле, что твоя работа в КГБ тебе не так нравится, как занятие творчеством.              — Мне решительно все равно! Советчики хуевы!              На этой красивой и резкой фразе стул снова грохнулся на пол, а Поперечный хлопнул дверью с такой силой, что окна в деревянных белых рамах вздрогнули.              — Он обиделся? — осторожно спросил Руслан.              — Сам его спроси! — огрызнулся Миша. — Упертый. Я сам! Я сам! Сценарии — это единственное, что всегда оставляло его на плаву в дерьмовые моменты жизни. Не удивлюсь, если у него дома под кроватью лежат стопки бумаги с его сценариями!              — Но, может, он еще передумает?              — Ты сам-то в это веришь?              — Не знаю, — пожал плечами Руслан. — Я попробую его переубедить.              — Даня меняет свои решения только в двух случаях. Если его просит об этом тот, кого он любит, либо если у него в голове перещелкивает, — отмахнулся Кшиштан.              — А был тот, кого он любил?              — Была, — кивнул Миша и глотнул уже остывший кофе. — Как он её любил! На руках носил! Мы думали, что они на первом курсе уже поженятся.              — А что случилось? — стараясь не выдать волнения, Руслан глупо уставился в стол.              — Он написал новый сценарий для Ромео и Джульетты. Конечно же, она была Джульеттой в его постановке. Но счастье оборвалось. Мастера что-то намудрили в установке трехметрового помоста, ну, знаешь, балкона для тайных встреч.              — И что случилось? — сглотнул Усачев.              — На самом спектакле Кристина полетела с этого балкона, вся конструкция с железными балками и лестницами на нее. Премьера закончилась вызовом неотложки.              — А Поперечный?              — Ты себе представить не можешь, он чуть ли не подвесил этих мастеров, сидел с ней в больнице, занятия бросил. Мы все надеялись на чудо, а потом врачи сказали, что она больше никогда не встанет. Перелом позвоночника слишком тяжелый. Короче, прикована она навсегда. Тогда Даню уже отчислить собирались. Он не смог с Кристиной. Не выдержал её состояния.              — Он ее бросил? В таком состоянии?! — Руслан не мог поверить собственным словам.              — Ты не удивляйся. Да. Сам представь, у тебя генеральный показ спектакля, актриса ломает позвоночник, из института гонят…              — И после этого он больше не пишет сценарии? Не хочет? — тихо спросил Руслан.              — Он, может быть, и хотел. Но его окрыляет только любовь. Бредово звучит, но это так. Он творческий, ему нужен предмет вдохновения и созерцания. Бесконечные разговоры по душам и сладостное томление.              — Это ты сейчас о нем говоришь?              — Да, Руслан, да. Он совсем беззащитный в своем творчестве, ранимый. За ним надо смотреть, говорить, какой он хороший. Надеюсь, Регина с этим справляется.              При упоминании этого имени Руслан побледнел. Он в один час узнал слишком много информации о прошлом Дани и о нем самом. Он никогда не подумал, что Даня смог бы предать человека. Бросить девушку со сломанным позвоночником… Но Миша не стал бы врать.              Какой же он хамелеон, подумал Руслан про Даню.              — Ты имей в виду, я тебе ни слова ни говорил. Просто накатило, — сказал Кшиштан и накрыл голову руками. Кажется, ему сейчас очень нужно достать свой одеколон из шкафа. — Иди уже. У тебя сейчас урок, да?              Руслан кивнул. Он уже подошел к двери, но вдруг обернулся.              — Даня еще долго будет инспектором?              — Через неделю он уходит. Я понимаю, если после того, что ты услышал, он тебе стал неприятен. Ничего, через неделю забудешь как страшный сон.              — Страшный сон, — повторил Руслан и вышел из кабинета.               В душе как будто разлили холод и чиркали коньками, оставляя глубокие и острые следы.