Тысяча способов попрощаться

Это становится совершенно обыденным. Доктор посещает Роуз между его собственными приключениями и путешествиями, растягивая их встречи до тех пор, пока он может. Иногда для него проходит несколько недель; в других случаях это всего лишь пара-тройка дней. Он приземляется во время экскурсии на Тралио, всматриваясь в плечо Роуз, бесшумно скользя мимо данных в зале архивных записей семьдесят восьмого века. (Она флиртует с охранником, довольно похожим на человека гуманоидом, который слишком жаждет женского внимания и открывает им доступ к знаменитым и запрещённым Серым Файлам. Роуз усмехается и подмигивает, глаз Доктора нервно дергается, и он ничего не говорит, но позже охранник заметит, что его обед загадочно исчез, а у Доктора будет подозрительная крошка чего-то шоколадного на его воротнике. Через несколько недель Доктор проводит утро с Роуз на станции добычи гхимов на луне X-375, они оба смеются, когда делают ставки на местного джаббера. (Это было бы злоупотреблением привилегией Доктора как путешественника во времени, если бы он дал Роуз намёк на исход битвы). Затем он встречает Роуз в Лондоне 21 века, в ее личной линии времени она только что вернулась из ее первого приключения в параллельном мире. Он помнит, как она исчезла на несколько дней, когда в очередной раз попросила навестить маму. Тогда он думал, что ей нужно немного личного пространства, своеобразной свободы от него; однако, она не прочь провести время с его нынешним «я», и он покупает ей большую тарелку чипсов в их любимом старом кафе. Роуз ест еду с чуть меньшим удовольствием, чем обычно, образ Микки тяжело маячит между ними, даже если его имя остается невысказанным. Она не поднимает эту тему, так что Доктор тоже этого не делает, и они проводят два дня, блуждая по Лондону. Роуз изображает гида, таская его по городу и указывая на любимые места, в то время как его младшая версия нетерпеливо измеряет ТАРДИС шагами всего в нескольких кварталах от них. Доктор не завидует ему, особенно когда Роуз быстро целует его в щеку, прежде чем расстаться. Он чувствует прикосновение ее губ на коже даже многими часами позже. Долгое время Доктор сожалел о всех этих случаях, когда ему приходилось оставлять Роуз в одиночестве из-за атмосферы или пришельцев, несовместимых с людьми по той или иной причине, или о случаях, когда они разделялись для исследования местности. Все это время было потрачено впустую, и при лучших обстоятельствах он мог остаться с ней. Но теперь он смотрит на это словно на маленький подарок, и он допускает мысль, что, возможно, реальность на этот раз не замышляет против него ничего плохого. Ну, вся реальность, кроме Роуз, то есть. Он начинает подозревать, что она тайно наслаждается этими встречами, которые происходят втайне от его ранней версии. Это объясняет, почему она вдруг перестала протестовать против тех моментов, когда он должен был оставить ее на какое-то время. Однажды Доктор отправляется в Дестекс Магора - неразвитую планету, поверхность которой составляет приблизительно 85% воды. Несмотря на это, обычно Доктору удавалось приземляться на оставшихся 15%. Он распахивает дверь и обводит взглядом окружающий мир - да, это голубое небо и еще один сине-песчаный пляж под ногами, кристаллы Магорианства превращаются в мелкую пыль, которая почти стала песком; да, его молодое воплощение нигде не видно, потому что сейчас, исходя из его памяти, он ведет какой-то торговый спор, и да - это Роуз Тайлер, лежащая на полотенце в нескольких метрах от него, ее тело лениво растянулось и медленно стало розовым и одетым ни во что, кроме купальника, за который бы ее выгнали с большинства планет. Следует отметить, что Повелители Времени в течение последних нескольких тысячелетий не были запрограммированы на оценку физической красоты с сексуальным влечением или с целью размножения. Физическая красота слишком субъективна, чтобы ей доверять такие вещи, а продолжение рода в значительной степени спроектировано на основе важной физической и умственной совместимости в попытке создать наиболее здорового, самого умного, самого взыскательного потомства. В конце концов, такой долгоживущий вид не может беспорядочно размножаться и заполнять вселенную 5 миллиардами бессмертных икронов, поэтому с тем, что касается детей, они довольно избирательны. Следует также отметить, что абсолютно ничего из этого сейчас не всплывает в мозгу Доктора; он, кажется, был заменен чем-то, что отвечает за оценку стилей купальников двадцать первого века. - Вот ты где, - радостно восклицает Роуз, снимая большие солнцезащитные очки. - Рада, что ты пришёл, не хотела превратиться в жареного омара! - Прости? - спрашивает Доктор, тут же подходя к ней. Его ноги поднимают крошечные клубы голубого песка, а его руки крепко сжимают карманы. Роуз бросает ему бутылку солнцезащитного крема, лежащего рядом с ней. - Ты не возражаешь? Доктор колеблется. Это похоже на ловушку. Очень, очень приятная ловушка, одна из которых касается тепла и изгибов, трогательной и шелковисто-мягкой кожи под руками, но тем не менее ловушка. - Совсем нет, - слышит он свой нарочито бодрый голос и не может обвинять язык; он кажется немного умнее сейчас. И у его рук, похоже, есть собственный разум: пальцы втирают прохладный лосьон на разогретую кожу, скользя по холмам и долинам плеч Роуз, спине и ногам. Доктор уверен, что он не задерживается дольше, чем необходимо, но он сдерживает улыбку, когда слышит благодарные вздохи, которые издаёт Роуз время от времени. - Тебе стоит отдохнуть, - зевает она, но не выглядит слишком расстроенной, и Доктор не останавливается, пока каждый дюйм ее не будет покрыт кремом. (Почти каждый дюйм. Отвлекаясь на ленивую улыбку, он пропускает пятно возле ее левой пятки. Оно становится красным пятном в форме созвездия в Redshift 7, и Доктор настаивает, что он был бы отличным художником, на что Роуз просто закатывает глаза, смеется над ним и шипит сквозь зубы, когда снова натягивает на себя носки. Доктор очень осторожен, стараясь оградить Роуз от всего, что может нанести ей вред во время этих маленьких интерлюдий. Их обычные приключения уступают место прогулкам и беседам и (тщательно контролируемым) поездкам в паб или чему-то, что проходит в пабе на любой планете, на которой они находятся. Сначала это немного странно, так как их отношения были так определены благодаря спасению мира, ударам сердца и героическим авантюрам; всегда были тихие моменты между ними, но это совершенно другое, и они оба это знают. Не хуже. Просто другое. Но вряд ли ей удастся умереть во время их тайных встреч - Доктор даже не может представить себе катастрофический ущерб ткани реальности, который может произойти, если с ней вдруг что-то случится, особенно с таким количеством их нынешних встреч, которые переплелись с фиксированными точками в стольких разных мирах и планетах. Таким образом, это означает отсутствие рискованных авантюр, никаких полетов в ТАРДИС, отсутствие ее влажной от пота ладони и бесконечной беготни. Это, однако, не означает, что им запрещено делать что-то забавное. Как, например, посещение торжественного бала, который проходит в мире за триста световых лет и семь тысяч лет от времени Роуз, но, тем не менее, не теряет своего очарования даже спустя столько столетий. И женщинам двадцать первого века нравятся подобные развлечения, не так ли? Или, по крайней мере, он подозревает, что этой конкретной женщине двадцать первого века. (Хотя никакой бал, каким бы изящным он ни был, не может заставить его наряжаться во что-то особенное - у него есть смокинг, и он достаточно хорош сам по себе. Роуз не жалуется - она ​сбрасывает свои каблуки через пару шагов, решив, видимо, танцевать по голому стеклянному полу босиком). У Доктора не было никаких намерений для танцев, в основном он рассчитывал, что они примут участие в местных празднованиях, но когда Роуз внезапно подняла его на ноги, ему пришло в голову, что это, вероятно, было глупым предположением. Итак, теперь они танцуют, их руки обхватывают плечи и талию друг друга. Доктор, ведет Роуз в танце, движения которого она не знает, но с удовольствием копирует их. Но это вряд ли имеет большое значение. Ее платье достаточно длинное, чтобы скрыть любые ошибки, которые она могла бы допустить, юбка, кружащаяся, свистящая и сверкающая, и любой, кто встретил бы ее взглядом, все равно отвлекался бы на ее очаровательную улыбку, не говоря уже об очень лестных изгибах, подчеркиваемых этим платьем. Что ж. Большинство окружавших их слуг - четвероногие синие рептилии, поэтому, возможно, любой - только он сам. - Так в чем тут дело? - слегка удивляется Роуз, пока они танцуют. - Разве я не сказал? Мы присутствуем на коронации бхилловской прото-императрицы. - Ты это сказал, - смеется Роуз, - но я имела в виду с нами. Понимаешь? Доктор пожимает плечами: - Я изначально привел тебя сюда, потому что думал, что тебе понравятся здешние закаты. Захватывающие призмы, те, которые не может победить даже закат солнца. Жаль, что я не смог посмотреть на них с тобой раньше, правда, но думаю, что я вот-вот разгадаю тайну коварного разлома, - он смотрит на несуществующие часы на своём запястье. - Тот факт, что это совпало с коронацией - просто счастливое совпадение. - И это? Песня меняется, и их танец эволюционирует вместе с ней, энергичный гапак переключается на что-то другое, похожее на вальс - мелодия становится более проникновенной и романтичной, и о, это может стать проблемой, не так ли? - Почему бы тебе просто не сказать, к чему ты клонишь? - спрашивает Доктор вместо того, чтобы сменить тему как он обычно это делает. Он танцует, как в прямом, так и в переносном смысле на опасном краю пропасти. Роуз смущенно облизывает губы: - Это свидание? Доктор выдыхает: - Я не вижу никаких доказательств тому, что это так, - отвечает он осторожно. - Забавно, потому что в большинстве случаев, когда парень покупает тебе платье, вы попадаете на вечеринку, танцуете и говорите о закатах - обычно это означает свидание, знаешь ли, - отвечает Роуз. - Итак, как по мне, доказательств множество. - Возможно так и есть, - признает Доктор, и если хватка на ее талии всего на миллиметр затягивается, пусть будет так. - Хотя я был бы осторожен в выражениях, чтобы не путать корреляцию с причинностью. Он немного усиливает хватку, приближая её ближе. Так, что его губы невесомо касаются её правого уха. - Тем не менее, - бормочет он и чувствует, как ее пульс разгоняется от его близости, - твоя гипотеза может быть правильной в этом конкретном примере. - Хорошо, - вздыхает Роуз. - Но... - Но? - Просто решила сказать, что если это что-то вроде свидания, то, кажется, должен быть поцелуй, не так ли? Только по милости какого-то неизвестного бога он не спотыкается о свои ноги. Это может быть подходящим временем, чтобы переосмыслить свою позицию в отношении религии. - Разве? - тихо спрашивает Доктор. Пальцы сжимают ткань его пиджака: - Мы будем делать это в будущем? - В некотором смысле, - отвечает Доктор. Он воображает, что Роуз и его дубликат слишком счастливы, чтобы брататься таким образом. (Вообще-то, нет, он пытается не думать об этом, старается не думать об этом вообще, потому что нет ничего хуже, чем столь болезненно и ненавистно ревновать кого-то к самому себе). - Итак, - сладко протягивает Роуз, и теперь ее пальцы касаются его нервно подрагивающего плеча. - Ты говоришь, что я должна оставить это для прошлого тебя. Неужели плохо, когда подобные вещи выбиваются из графика? Доктор ждет, пока его инстинкты не согласятся с ней, и здравый смысл свернется вокруг сознания как змея, сжимающая все сильнее и сильнее, пока её жертва не задохнется, но этого не происходит. Это всего лишь они - двое, танцующие среди волшебных огней и пришельцев под закатом из трех солнц. Знакомое чувство беспокойства подозрительно отсутствует у него внутри. Вероятно, он должен полагаться на свой гениальный рассудок. Но из его рта вылетает только безрассудная болтовня. - Ну, мы точно никогда не делали такие вещи в правильном порядке, верно? - размышляет он вслух. - Я переехала к тебе в тот день, когда мы познакомились, - соглашается Роуз. - Чтобы увидеть конец света, а затем вернуться к Диккенсу. - Твоё стандартное первое свидание, - поддразнивает Роуз. Доктор делает вид, что возмущен: - Я хочу, чтобы ты знала, что в некоторых древних культурах, путешествующих во времени, великие моменты в истории - чрезвычайно популярный способ ухаживаний... - и внезапно его рот встречает сопротивление, ноги подгибаются, расстояние между ними исчезает, а мягкие губы нежно прижимаются к его губам. Глаза закрыты, руки крепко сжаты в объятии, и ноги все еще пытаются остановиться. Он слишком ошеломлен, чтобы двигаться дальше, застыв от натиска феромонов, и кровь гудит в его ушах, когда он дрожит с ног до головы. Это удивительно, но не совсем неприятно. Он не может быть экспертом, но он уверен, что его только что поцеловали. - Мм... - глухо заканчивает он, когда Роуз отстраняется. Она вопросительно наблюдает за ним широко открытыми глазами, укусив нижнюю губу, одновременно смелая и застенчивая. Он благодарит эволюцию за бесценный дар обходной дыхательной системы; он не может себе представить степень своего смущения, если бы он задохнулся из-за такого невинного жеста. Его голова кружится как на карусели. Больше 900 лет жизни, и такие вещи, как поцелуй Роуз Тайлер все равно могут шокировать его. Доктор находит, что сказать, спустя долгие несколько секунд: - Разве ты обычно не ждешь, когда человек закончит разговор, прежде чем сделаешь что-то подобное? - Мы не делаем это в правильном порядке, помнишь? - Роуз нервно смеется, заправляя волосы за ухо. - В таком случае, ты можешь предвидеть, что случится дальше? Ее щеки вспыхивают, и кончик языка хитро выглядывает из-за зубов, когда она улыбается ему, будто вспышка розового света среди белого: - Я думаю, что мы просто сделаем это снова. - Хороший план, - согласно кивает Доктор. - План без плана, в моем стиле. - Как ты любишь? Он улыбается. Они больше не говорят о плане, и он уверен, что она это знает: - Очень. Роуз выпускает бесшумный смешок и приподнимается на цыпочках, чтобы поцеловать его еще раз. Чувство невесомости наполняет все его существо подобно тому, словно он летит в облаках, и Доктор сжимает ее одной рукой за талию, притягивая к себе, прижимая ее затылок, перехватывая контроль. Воздух насквозь пропитан электричеством, и другие гости вечеринки танцуют вокруг них, бросая косые взгляды и ворча неодобрительные высказывания в адрес двух странных гуманоидов, соединенных губами, но это все не имеет значения, потому что среди шума и журчания дождя, лениво стучащего по крыше, Доктор слышит только Роуз, восхитительный звук хныканья в глубине её горла. Роуз отталкивает его, чтобы отдышаться, её грудь тяжело вздымается, а ресницы удивленно хлопают. - Вау, - произносит она тяжело, когда воздух, наконец, заполняет легкие. - Прости, - сглатывает он. Роуз смеется: - Ты серьезно? - Нет, не совсем, - признает он. - Если тебе действительно жаль, значит, ты не сделаешь этого снова, не так ли? Прежде, чем она может ответить, он резко дергает ее назад, впиваясь в её губы и проглатывая любые слова, которые могли бы появиться. Какая-то часть его слабо протестует - это слишком? Он пользуется преимуществом? Что, если она этого не хочет, что, если он её спугнет? Но она прижимает свое тело к нему и кусает его нижнюю губу. Ее руки скользят вверх по его шее, пальцы запутываются в волосах, а ногти слегка царапают кожу, и между стуками и жаром в груди он задается вопросом, сколько самой Роуз находилось тогда в Кассандре. Она обхватывает руками его шею в ленивых объятиях, ее грудь тяжело поднимается. - Я не знаю многого о тебе, - говорит она, и ее голос тихий и хриплый, дыхание мягко щекочет подбородок, - но... Я думаю, что мы могли бы продолжить все это в другом месте. Тихий молчаливый вопрос зависает в маленьком пространстве между ними в ожидании того, что Доктор что-то с этим сделает. Он тянет время, отвечая в виде мягкого поцелуя, его глаза закрыты, пока мозг лихорадочно соображает. Он почти сдается. Какая-то погребенная и первозданная часть его помнит, как себя чувствует, представляет кипение крови в его венах, когда он снимет платье с ее тела, напряженный комок мышц, скрутившихся в ожидании, ощущение падения и полета. Вряд ли, когда они начали путешествовать, ему приходило в голову, что это то, до чего им придется дойти. Секс и все действия, ведущие к нему - это вещи, которыми пользуются другие люди, люди без веков багажа или культуры, стремящейся отказаться от всех следов физического, люди с предпочтениями, которые существуют за пределами туманного серого спектра. Не то, чтобы с сексом что-то не так. Это просто не то, в чем он часто участвует, или что его беспокоит. Но, опять же, у Роуз всегда был особый способ бросить вызов тому, что он знает о себе. И, как ни странно, в глубине его сознания нет никаких предупреждений. Его чувство времени необычайно тихо. Это замечательно и страшно-замечательно, потому что это означает, что на этот раз они могут делать все, что захотят; ужасно, потому что это означает, что единственное, удерживающее их от всего остального - только он сам. (Это, на его взгляд, является одной из тысяч причин, по которым он не может путешествовать в одиночестве. У него слишком много времени для самоанализа, слишком много возможностей для самосознания. И в течение тысячелетий он накопил много мозгового детрита, которым он не хочет разбрасываться, пусть и приходится отказываться исследовать больше, чем он должен). - Роуз, - начинает он, но конец его фразы внезапно обрывается небольшим взрывом на другом конце комнаты. Бхилловский военный зверь пробивает дальнюю стену, разрывая ее на шквал кусочков штукатурки и стекла, вылетевших во всех направлениях. Гости церемонии поднимают руки, чтобы защитить свои лица и спотыкаются о волны вибраций, которые мгновенно разрушают пол. Зверь кровожадно раскрывает свою зубастую пасть и неистово ревет, его рев ударяется о ребра Доктора и подошву его кед. Некоторые гости, дрожа, замерли на месте от страха с открытыми ртами; другие в панике разбегаются и кричат, убегая, подталкивая друг друга, когда зверь оскалился на них сквозь стену, разрушенную своими двухметровыми рогами. Доктор цепляется за талию Роуз, пытаясь защитить ее от вопящей толпы, он вскидывает голову, чтобы лучше его рассмотреть. - Дамы и господа, пожалуйста, сохраняйте спокойствие! - кричит один из охранников дворца, беспомощно размахивая руками. - Ситуация находится под контролем, Патруль Менгарье будет здесь в любую минуту! Вновь раздаётся грохот, и на сей раз зверь молниеносно влетает в зал, разбивая все окна в комнате. Доктор, морщась, поднимает руку, чтобы защитить лицо. Стуча копытами по стеклянному полу, чудовище ползет дальше, его ноздри раздуваются, а рот искажается гримасой. - Зверь-разбойник, - внезапно к Доктору приходит осознание. Он наблюдает за королевской охраной, которая пытается контролировать паникующих разбегающихся гостей. Зверь щелкает зубами, словно ловушкой для стального медведя. - Конечно, их сначала отправят во дворец, - бормочет Доктор, проводя рукой по волосам и проклиная свою небрежность - и, конечно, досадную мысль "Так глупо, что я никогда этого не видел!" С разрушающим землю ревом зверь начинает приближаться ближе. Не успев ничего подумать, Доктор сдвигается и толкает Роуз за свою спину, но его останавливает давление ее пальцев, обхвативших ладонь, мягкое притяжение руки. Он оглядывается назад, и она улыбается. Почему она улыбается? - Беги! - кричит она, а затем тащит его в сторону. Они бегут мимо остальных гостей через пустое пространство, которое было когда-то окном - пустая рама слишком узкая для четвероногих пресмыкающихся или рогатых зверей, но идеального размера для человека и тощего Повелителя Времени. Они выбегают на улицу в дождь, из-за которого белые каменные стены и мощеные улочки сверкают в лунном свете миллионами жирных капель размером с вишню. - Роуз Тайлер, тебе должно быть стыдно! - Доктор кричит ей вслед, и его голос повторяет шум дождя и топот их ног в переулке, но он тоже смеется, пока капли дождя стекают по лицу. - Убегать от этих прекрасных людей в опасное время! - Охрана позаботится о них, - хихикает Роуз, - и если здесь произошло действительно что-то серьёзное, ты бы об этом знал, не так ли? - Она продолжает говорить, вскидывая мокрые волосы и лучезарно улыбаясь ему через плечо. - Кто сказал, что ты должен нести ответственность за все? Оба его сердца будто разбиваются. - Да, - отвечает Доктор. Они продолжают бежать так, как и должно быть, и возбуждение стреляет вверх по его позвоночнику адреналином и восторгом, вместе с желанием сделать что-то рискованное. Искушением позволить дать ей именно то, чего она хочет (то, чего он сам хочет, на самом деле). Шаг за шагом он становится все смелее, и каждая робкая улыбка Роуз только укрепляет в нем уверенность. (Разве он не заслуживает горсти чего-то прекрасного, прежде чем умрет?) И как Роуз была так прекрасна на сегодняшней коронации, точно так же она прекрасна всегда и сейчас, когда потеряла свою обувь, а манжеты платья грязные, и влажные волосы цепляются за ее лицо и шею, заставляя смеяться и смотреть на его губы, прося чего-то большего. Он не может терпеть. Доктор дергает ее за руку, копируя ее недавние действия во дворце. Потеряв равновесие, Роуз крутится вокруг своей оси и неизбежно врезается. Твердый удар ее тела, влетевшего в него, словно долгожданное напоминанием о том, что, по крайней мере, они оба все еще здесь. Все это реально. - Почти сбил меня с ног, - усмехается Роуз, потянувшись к нему руками. - Я поймал тебя, - замечает он. - Разве ты не настоящий джентльмен? - поддразнивает она. После всего секунды нерешительности, неустойчиво балансирующей на краю нервозности и желания, Доктор подходит к ее лицу, касаясь большим пальцем щеки Роуз. Ее кожа гладкая, гораздо мягче, чем его, и хотя дождь умудряется сохранять ее прохладной, он чувствует, что она теплеет под его прикосновением, под его взглядом. - Возможно, не сейчас, - признается Доктор и поднимает ее подбородок вверх, чтобы еще раз поцеловать. На мгновение он доволен тем, что потерял себя в этом моменте, в ощущении ее рук на груди, мягком и нетребовательном давлении на ее губы, грубой гладкой текстурой языка, смешанного с прохладным дождем, жаром ее губ под его губами. Люди настолько восхитительно теплые. Поцеловать ее - это как просыпаться от хорошего долгого сна и греться на солнце после. Он чувствует, как его самоконтроль стремительно ускользает, словно песчинки, просачивающиеся сквозь песочные часы. Если бы он хотел, то мог бы остановить это, но забавно - на этот раз он не хочет. Это просто желание упасть. Но когда руки Роуз обхватывают лацканы его пиджака, а пальцы, скручиваясь, тащат его еще ближе, внезапная мысль затопляет его сознаете: вот, как она поцелует другого. Их руки крепко обернутся вокруг друг друга, их губы встретятся, и они оба не станут обращать внимания на вой ветра и крушение волн, и кипящая горечь возникнет внутри него, когда он будет смотреть, ошеломленный и пустой всего в нескольких метрах от них. (Он не должен был быть так удивлен, когда это произошло - ведь именно это он планировал, верно? Как иначе это должно было закончиться? Но он не подумал о том, насколько ужасно ужасно он себя будет чувствовать, наблюдая за своей копией, которая получает единственное, чего он хотел, единственное, о чем он когда-либо просил). И ладони сожмутся в кулаки, в горле застрянет неудобный комок, и он уйдет без единого слова, ведь что он может сказать? Его второе я уже сказал все за него. Ничего не осталось. (Это также означает, что ему больше нечего терять). Его чувство умиротворения мгновенно испаряется, и потребность в срочности заполняет вакуум сознания. Он не целует ее, как другой Доктор. Он не станет обнимать ее, пока пальцы не коснутся ребер; он никогда не увлечет ее в молчаливую, отчаянную благодарность. Вместо этого он подталкивает ее к дальней стене, обнимая руками и своим телом. Она судорожно выдыхает, хватая ртом воздух, который тут же теряется в стоне укушенного языка, пока Доктор оставляет жадные поцелуи по изгибу ее горла и неистово прижимается к шее. Несмотря на то, что он моментально успокаивает разгоряченную плоть губами и языком, у нее, вероятно, утром останется небольшой синяк. Ее тело ищет такого же контакта с ним, выгибаясь в него, когда его губы ласкают вершину одной из грудей. Это не отчаяние. Только не так. Это он берет все, чего хочет, и все, чего он заслуживает. - Разве мы не должны, - пытается прошептать Роуз, но он отвлекает ее властным поцелуем верхней части другой груди, и её пальцы сжимаются в кулаки на его пиджаке. - Разве нам не стоит дождаться, когда мы вернемся в ТАРДИС? Доктор лениво рисует пальцами линию вдоль нежного бархата, обхватывающего ее грудь, наслаждаясь дрожью, которая проходит сквозь нее после его прикосновений, сжатием мышц в верхней части бедра на ноге. - Я не хочу ждать, - мягко жалуется он в полость горла. Роуз смеётся. - Я тоже, - признается она, - но мне не хочется идти куда-то потом, тем более, что мои ноги превращаются в желе после хорошей встряски. Его внимание моментально возбуждено. Такая блестящая фраза и так полна сладких обещаний. Он хватает ее за руку и уводит прочь. В ТАРДИС ни у одного из них нет достаточно терпения, чтобы даже дойти до спальни, и хотя она этого ещё не знает, ее дальнейший путь все равно блокируется - Доктор приглушает свет до мягкого полумрака и тянет Роуз к себе, сжимая ее тело напротив него, ее спина прижимается к его груди, пока его руки и губы блуждают по линиям и изгибам. Он целует дорожку от ее плеча, переходя к пространству за ухом, и она извивается у него в объятиях, и о - это прекрасно. Пока его пальцы танцуют на ее груди, он чувствует, как ее дыхание становится все тяжелее, расстояние между ними сокращается, и он задается вопросом, какие другие интересные реакции он может вызвать у нее. Он экспериментирует, обхватывая грудь сквозь платье, большой палец проникает под соблазнительный вырез на нем. Доктор остро ощущает, как ее кожа плавится под его прикосновением, в этом положении ей видны только самые маленькие очертания ее сосков под платьем. Он засовывает ладонь под ткань; голова Роуз откидывается назад на его плечо, когда его пальцы смело сжимают каждый из сосков. Ее сердце бешено стучит под кончиками его пальцев, и внутри него расцветает сладкое волнение, согревающее его осознанием того, что он делает это с ней, что его прикосновение может иметь такой глубокий эффект. Роуз стонет, ее соски твердеют в его ладонях, и он задается вопросом, насколько они розовые, подозревая, что она будет непременно счастлива, если он узнает это. Доктор бережно снимает платье с ее тела, тяжелый мокрый шелк, грубый, покрытый дождем. Как только платье опускается на пол, она стоит перед ним лишь в одном нижнем белье, состоящем из корсета, который выглядит так ужасно неудобно, что он на самом окажет ей услугу, освободив от него ее тело. Роуз поворачивается к нему лицом, дрожа от холода и ожидания, а уголки ее рта приподнимаются в застенчивой улыбке, прежде чем она затягивает его в очередной поцелуй, аккуратно прижимая к своим изгибам, пока не почувствует, что она не единственная, кто томится в ожидании. - Итак, - Роуз бормочет ему в губы, играя с застежкой на ремне, - как ты хочешь это сделать? Доктор не может приложить ума, как он должен ясно думать о чем-либо, когда она стоит перед ним в подобном виде, и особенно, когда она выискивает ремень из петель. Его способность фокусироваться уменьшается еще больше, когда ее ладони чертят линии по ткани его брюк. Его руки все еще на ней, глаза закрыты; его рот приоткрыт, и он кусает свой язык, чтобы сказать хоть слово. Несколько секунд назад он контролировал ситуацию. Что произошло? - Я еще не знаю, что тебе нравится, чего ты хочешь? Она обнимает его, прижимаясь чуть сильнее, чем раньше. Давление рождает тысячу мыслей, сразу проходящих через голову Доктора - многие из них только физические, некоторые абсолютно грязные, все они требуют тепла и трения, и прямо сейчас. Доктор отвечает ей жестким поцелуем, судорожно путаясь пальцами в её волосах. Он резко толкает ее обратно к дивану, направляя рукой по бедру - они не нарушают поцелуй, и это лишь немного неудобно, когда их колени ударяются друг о друга, но это несомненно того стоит, потому что она цепляется за него для равновесия, и он может почувствовать вес ее грудей сквозь рубашку, и кривую ее губ, улыбающихся ему - и он не останавливается, пока ее ноги не встретят сопротивление, пока он не чувствует, как дрожь вновь сотрясает её. Он развязывает петли корсета один за другим, пока она снимает его галстук и расстегивает рубашку. - Доктор, - осторожно произносит Роуз, а ее губы прикасаются к нижней части его челюсти, когда она прижимается ближе, подталкивая пиджак к его плечам, - чего ты хочешь? Последняя петля корсета Роуз свободна, и он падает на пол. Мягкий свет библиотеки любовно рисует изгибы молодого тела, создает кривые ее щек и губ, груди и живота, словно подобие портретов эпохи Возрождения и изображений Венеры. Доктор упивается тем, как ее поцелуй углубляется, а бедра опираются на него, и все, что он хочет сделать - исследовать каждый дюйм ее, путешествовать по просторам ее тела руками и ртом, надевать очки и собирать целые экспедиции для обнаружения и фиксации каждого стона, каждого мускула, который растягивается, когда он гладит его или сжимается от этого же - да, точно так же, прямо сейчас, как ее глаза закрываются, и дыхание тяжелеет, когда он скользит рукой между ними, осмеливаясь встретить ладонью ее бедра, дразня через горячий влажный хлопок. Потому что он любопытен и немного самоуверен независимо от ситуации, и потому что какой-то слабый голосок в затылке заставляет его запоминать каждое движение, запах и вкус, каждое ощущение, прежде чем ее вновь заберут у него, и он снова останется один. Он отрицательно качает головой своим невысказанным страхам. Остановив пальцы на поясе ее трусиков, Доктор снимает их, толкая Роуз на диван. Она начинает двигаться, чтобы освободить место для него, но он встает на колени перед ней на полу, позиционируя себя между ног и резко подтягивает вперед, пока она не оказывается на краю. Он оставляет поцелуй рядом с ее коленом, другой поцелуй на внутренней стороне бедра. Ее мышцы пульсируют и сжимаются, напрягаясь, когда он приближается к тому, где она хочет его, где она ароматная и возбужденная. - Что ты... - начинает спрашивать Роуз и сглатывает. - Тебе не обязательно, - заканчивает она смущенно - Разве я не должен? - говорит он, намеренно минуя намеченную цель, переключив внимание на бедро, слегка его покусывая. Роуз выпускает стон и выгибается под ним, ногтями впиваясь в мягкую кожу подушек, лежавших под ней. - Ты предпочла бы, чтобы я этого не делал? - продолжает он, мучительно пробираясь вверх по животу, останавливая губы возле каждого из ребер. Щеки Роуз становятся пунцовыми: - Я определенно не сказала бы этого. - Хорошо, - отвечает Доктор, его губы ласкают нижнюю часть ее груди. - Потому что хоть я, по общему признанию, более знаком с теорией, чем с практикой всего этого, - он целует линию вдоль одной из её грудей, откровенно наслаждаясь тем, как она извивается в ответ, - единственная вещь, которую я понимаю заключается в том, что многие женщины-женщины или женщины-женщины с традиционным комплектом органов, как правило, требуют немного внимания... - и теперь влажность его языка обволакивает ее сосок, и ноги напрягаются вокруг него, - что ж, уделяют особое внимание тому, чтобы в полной мере насладиться совместным опытом. - Не думала, что ты такой непристойный болтун, - шутит Роуз, наблюдая за ним. - Но более важно то, - Доктор продолжает говорить, как будто он никогда не слышал ни единого ее слова, он сидит на корточках, и одна из его рук чертит ленивый и бессмысленный рисунок на чувствительной молочной коже верхней части ее бедра, кружа опасно близко к соломе темных вьющихся волос, - ты спросила меня, чего я хочу, и это мой ответ. Роуз облизывает пересохшие губы: - Хорошо. Она уже готова иронично поприветствовать его нервным смехом, но любые попытки внятно произнести что-либо рассеиваются, как только он прижимает к ней свой рот. Затем ее бедра прижимаются к его голове, а пальцы путаются в его волосах. Она давно уже мокрая, когда его язык проникает внутрь, чтобы попробовать ее, его наполняют соль и пот, и сладость, и человеческая похоть. Ее бедра опираются на него; дрожь в ее ногах и влага между ними, восхитительные маленькие стоны, которые она создает в своем горле, достаточны, чтобы заставить его ширинку неудобно и нетерпеливо напрягаться. Он мягко вводит палец внутрь, чтобы понять, насколько она готова; она судорожно выдыхает и откидывает голову назад. Это похоже на хороший знак, поэтому он добавляет ещё один палец, а его рот прижимается к тому, что, как он помнит, является очень чувствительной группой нервов. Роуз выпускает крик. - Боже, - ее грудь поднимается и грубо опадает. - Я действительно хочу просто... я хочу... Доктор чувствует, насколько она близка, ощущает ее в вибрациях, которые пробегают через ее ноги и живот, напряжение ее пальцев сомкнувшихся вокруг раковин его ушей (и его собственная дрожь струится вниз по его позвоночнику). Он не знает, чего хочет, но теперь он не собирается останавливаться, не тогда, когда она так близка к взрыву, но внезапно она садится и толкает его за плечи, заставляя упасть. Его рот отрывается от нее. - Что не так? - спрашивает он, встревоженно. - Похоже, ты наслаждалась, я... До того момента, когда неуверенность в себе может вырасти в нем, Роуз соскальзывает с края дивана и быстро замолкает. Она расстегивает его брюки, осторожно опуская вниз молнию ширинки. Ох. Она скользит пальцами под его поясом, слегка царапая ногтями нижние мышцы живота, трепещущие под ее прикосновением. Одни из рук будто случайно гладит его бедро, и Доктор едва успевает заглушить очень непристойный звук, когда ее большой палец касается его. - Ложись, - выдыхает Роуз, и он не спорит. В тот же момент, когда его плечи падают на пол, Роуз взбирается по его коленям, оседлав его бедра. Затем она опускается на него. Его глаза захлопываются, и он больше не в состоянии их открыть, из его горла вырывается протяжный стон. Ее тепло почти подавляющее, сенсорно перегружая так редко используемые части тела. Она начинает двигаться так же замечательно, как и звуки из её горла, и, несомненно, блестяще то, как она выглядит и чувствует, и его руки взлетают к ее бедрам, успокаивая; он может быть Повелителем Времени с лучшим контролем над собственным телом, чем большинство, но он все еще мужчина, который не занимался сексом в течение долгого времени (несколько десятилетий, но кто считает?), и она перед ним настолько восхитительна, что он не имеет представления, сколько все это может продлиться. Особенно не в тот момент, когда она дразнит его, сжимая внутри себя. Ее бедра снова начинают перекатываться, продвигаясь вперед, и на этот раз он не останавливает ее, просто кладет ладони на талию, когда трение и тепло проникают глубоко внутрь него. Роуз задает ленивый ритм, глаза её прикрыты от наслаждения, а губы влажные. Доктор наблюдает за ней, пока она двигается на нем, оценивая грубое поднятие груди. Его пальцы медленно скользят вверх по ее животу, кружась над напряженными мышцами чуть-чуть липкими от пота, а затем достигает сосков. Розовые, твердые и умоляющие проявить к ним внимание, которое он рад отдать, потирая подушечками больших пальцев. Роуз томно стонет, звук в ее горле настолько глубокий, что Доктор ощущает его в своей груди, и она наклоняется вперед, поддерживая себя руками над плечами Доктора. Доктор низко шипит при изменении угла. Теперь его бедра тоже движутся, пока он, наконец, не тонет в ней полностью. Роуз сжимает зубы и морщится, и Доктор мог бы решить, что это выражение боли, но она сокращает расстояние между ними и целует, пока ее язык скользит внутрь его рта. Их ритм поднимается по интенсивности, тела двигаются друг против друга в неэлегантном, но глубоком наслаждении. Роуз осыпает его челюсть и горло поцелуями, и это почти смущающе, насколько сильно он врывается в нее как животное, за исключением того, что Роуз царапает ногтями над его грудью, прокалывая кожу через рубашку, но ему все равно. Они оба так близко, но он больше не может сдерживаться. Доктор ощущает, как его тело напрягается в экстазе, призывая облегчить мучение. Он запутывает костяшки пальцев в волосах Роуз и притягивает ее лоб к себе. - Роуз, пожалуйста, - умоляет он, и это все. Она выпускает крик, когда достигает вершины, сотрясаясь волнами своего удовольствия, задыхаясь, пока крошечные удары скачут через ее тело. Доктор хватает ее задницу, подтянув настолько глубоко, насколько он может, призывая ее продолжать раскачиваться, не останавливаться, не останавливаться, не останавливайся, пожалуйста, не останавливайся, пока ее мышцы не сжимаются вокруг него более плотно и божественно, и напряжение внутри него защелкивается. Он кончает со стоном, каждый мускул в его теле напрягается, пока он пульсирует внутри нее. Они оба постепенно перестают двигаться, движения превращаются в медленные и ленивые до остановки, острые ощущения и адреналин сходят на нет. Бедра Роуз все еще на нем, и Доктор ослабляет свою хватку, смотря, как розово-белые круги плавают в воздухе. Короткие вздохи Роуз - единственный звук в комнате, обнажающий тихий фоновой шум ТАРДИС, но три сердца бьются между ними, и Доктору кажется, что они пытаются перегнать друг друга в стремительной гонке. Он закрывает глаза и считает удары, отмечая, когда они восстановят свой естественный ритм. Роуз наклоняется вперёд, больше не в силах поддерживать себя в вертикальном положении и сползает на пол. Они оба немного немного дрожат. Она прижимается к Доктору, и он автоматически обнимает ее, протирая спину кончиками пальцев. Они молчат в течение длительного времени. Его сознание в непривычном шоке и тише, чем всегда - обычная какофония мыслей успокоилась до приятного шума, и он подозревает (надеется), что она чувствует то же самое. (Где-то в темной глубине души он ждет самосознания, которое затаилось, чтобы нанести удар, или позора, или отвращения к себе, или чувства вины, или любые другие ощущения, которые настигают и следуют за ним по пятам, когда он на какое-то время прекращает убегать. Но даже если это придёт позже, сейчас они, сжалившись, остаются в стороне). - Вау, - бормочет Роуз, ее голос приглушен. Она убирает влажную прядь волос с его лица. Доктор не может утверждать, мокрый он от дождя или пота; подозревает, что это смесь и того, и другого. Он уже открывает рот, чтобы произнести любую самодовольную фразу, затаив дыхание («Ух ты», похоже, очень хороший знак), но Роуз продолжает. - Все это время я думала, что это только я. Как бы я ни хотела, ты всегда был слишком далеко. Его горло сужается, крошечная нить боли душит его слова. - Теперь я здесь. - Да, думаю, так и есть. Мое воображение не такое хорошее, - дразнит Роуз, напомнив ему отголосок прошлых лет (ну, месяцы для нее, годы для него), и он ничего не может с этим поделать. Дискомфорт уже исчез, и он улыбается ей, как идиот. Боги, он обречен. - Правда, в моем воображении на тебе ещё не было половины одежды, - продолжает Роуз, нервно колотя пальцами по нижней части его грудной клетки. - Твоё воображение? Ты об этом думала? - Доктор смеется. - Ты собиралась соблазнить меня, Роуз Тайлер? Он чувствует тепло ее дыхания через рубашку, как только ее губы искривляются в улыбке. - Могла бы это сделать. Может быть сделаю это снова. С этим он вполне может справиться. Странно. Доктор всегда считал, что его отношения (он вздрагивает от этого слова, тесно связанного с полноценной домашней жизнью) с Роуз никогда не перешагнут какую-либо грань и не перерастут во что-то большее, чем они уже были - или, по крайней мере, он никогда не признавал в своём воображении таких вещей, но если бы он это сделал, и если бы он когда-нибудь давал волю подобным мыслям, он боялся, что между ними все изменится. Того, что их легкая дружба и слишком крепкие объятия, и слишком длинные взгляды превратятся в нечто неловкое, душераздирающее и хрупкое. Но на самом деле, единственное, что меняется на самом деле - это то, что чересчур долгие взгляды иногда превращаются в неожиданные поцелуи, а слишком крепкие объятия становятся слишком крепкими объятиями без одежды. Он начинает посещать ее чаще, когда его молодой версии нет рядом; она широко улыбается, когда замечает его приближение. Он украдкой наблюдает за тем, как она следует за пришельцами и ищет подсказки, и волшебные чудеса Вселенной; она хватает его за ладонь и тянет вперед. Прижимает плоскость своего тела к его рукам; он рисует созвездия на ее коже своими зубами и языком. Это другое. Хорошее. За исключением одного факта, это не так. Потому что однажды вечером, когда они лежат бок о бок на расстеленом пальто, глядя на созвездия, висящие в небе над Верогеном IV, Роуз мягко целует его в челюсть и говорит, что любит его. Тупая паника перехватывает его дыхание, убивая голос, а остальные несказанные слова застревают в горле на полпути. - Прости, - быстро говорит Роуз, отступая на несколько дюймов. - Я не должна была ничего говорить. Я просто... я не знаю, это правда, и я просто подумала, что ты должен знать. - Ты не должна этого делать, - говорит он. Его слова вернулись к жизни с острым жалом. - Не должна делать что? - Она слабо смеется. - Быть честной? Быть глупой обезьяной с дурацкими чувствами обезьяны? Я никогда не говорила, что ты тоже должен сказать это мне. Доктор устало проводит ладонью по лицу. - Нет. Не следует извиняться за то, что ты чувствуешь. Роуз выдыхает. Он почти видит, как она покраснела. - Оу, - отвечает она, поджав губу. - Ну, теперь я чувствую себя немного смущенной. Как насчет этого? - Это всего лишь колебания в твоей предродовой передней корневидной коре. Это пройдет. - Может быть, если мне повезет, земля сначала поглотит меня. - Ты знаешь, ты не одинока. Она переводит на него взгляд, вытянув шею и раскрыв глаза. - Что ты имеешь в виду? Доктор проклинает себя за то, что вообще открыл рот, даже когда продолжает говорить. - Ты не одинока в том, как ты себя чувствуешь. Это не так: чувство не безвозвратно. Оно не одностороннее. - Верно, - отвечает Роуз, раздумывая над их двусмысленным разговором. Отрицательное на отрицательное равно положительному. Математика - это не ее сильная сторона, но она не дура. - Тогда рада, что мы это выяснили. Он кивает и пытается улыбнуться, и он хочет радоваться. Это те слова, которые должны наполнить его неземным счастьем. Настроением которое должно заставить его лепетать глупости, как возбужденный фонтан, головокружение, выливающееся за края, куча слов, которые должны нестись потоком в попытке отвлечься внешне, в то время, как внутри происходит передозировка мозга на допамин. Вместо этого разговор опускается на дно его живота, словно камень. Когда она снова произнесет эти слова, а ее голос рассечет воздух наполовину слезами и наполовину резким океанским бризом, он не скажет их ей. (Он не может думать о более великолепном эгоистичном способе трахнуть кого-то, чем влюбляться в одного и того же труса четыре раза). Позже той ночью - или, может быть, на следующий день, или два дня спустя, или десять; это не имеет значения, потому что время почти ничего не значит на ТАРДИС, абсолютно не имеет никакого значения в Вихре - Доктор стоит, сгорбившись над консолью, не глядя, не слушая ничего вокруг. ТАРДИС дрейфует к своему следующему месту назначения, и он понятия не имеет, куда именно, и ему все равно. Он думает. (Было бы точнее сказать, что он размышляет). Он думает о Ромео и Джульетте и всех разнообразных клише, связанных с ними и другими подобными историями, другими обреченными любовниками и трагическими романами. Он думает о том, насколько они ему не нравятся. В частности, фраза "любовники со звёзд" всегда раздражала его, скребя по нервам, как наждачная бумага, протирающая зерно. Потому что правда в том, что эти персонажи получают свои печальные окончания. Они принимают плохие решения, сюжеты, неправильно сообщают намерения и отказываются связать свободные концы. Писатели сочувствуют молодым любовникам, которые встречаются им с их драматичными судьбами, но факт в том, что они могли бы сделать лучший выбор. Их истории не должны были заканчиваться. «Думала ли ты, как ты будешь переносить разлуку, и как он останется совершенно одиноким в мире?» Боль расцветает в задней части его черепа, когда его чувство времени снова крадется, мягкие черные усики осторожно скручиваются вокруг его миндалины и шепчут ​​тихое предупреждение. Это угроза, которую он игнорирует. Потому что он устал следовать этим глупым правилам, устал жить в рамках, нарисованных для него кем-то другим. Во всяком случае, людей, которые написали эти самые правила, уже нет рядом. Кто еще может заставить его подчиниться? Кто остался, чтобы суметь удержать его на расстоянии от того, чего он заслуживает? (Если он сжег солнце просто, чтобы попрощаться, как далеко он зайдёт, чтобы спасти ее?) Доктор вводит новую команду в консоль, меняя курс полёта ТАРДИС. Он обозначает новое место назначения: Суперкластер Девы, Галактика Млечного Пути, Рука Ориона, Земля, Лондон, 2006 год. Предупреждение в его голове звучит подозрительно, словно монастырский колокол.