Суррогат

Прошел почти месяц с ночного происшествия. Забыть бы пора, но Гунни временами вспоминал. Все-таки не каждый раз такое приключение случалось. Зима подходила к концу. Снег чернел, таял в темные лужи. На обочине трассы скапливалась грязь, ее ошметки долетали до парнишки с колес машин. Гунни радовался приближению весны. С крыш капало. Солнце поднималось всё выше и день удлинялся. Гунни стоял на своем месте, хрустел ребристой сосулькой, вокруг него громко чирикали воробьи, купались в лужах. Вид у них был наглый, задиристый. Гунни подкармливал птичек крошками и улыбался. Скоро, совсем уже скоро весна, а за ней и лето. Запахнут травы, распустятся цветы, запоют птицы и застрекочут многоголосые сверчки. По улице и во дворах росли фруктовые деревья. Гунни облизал губы. Вкусности. И никакого жжения и сосания под ложечкой. Лето! Парнишка зажмурился. Сосулька приобрела восхитительный привкус спелой клубники. — Вкусно? Гунни дернулся, подавился льдинкой и надрывно закашлялся. — Вот черт! — К нему бросились на помощь, быстро развернули, перегнули вниз и пару раз крепко ударили по спине. — Вот и всё. Ну как, прошло? Гунни сморгнул выступившие слезы и молча кивнул. Руки мужчины слегка сжали его плечи и отпустили. — Извини, — улыбнулся альфа, сверкая ямочками на щеках, — не думал, что напугаю. Как тебя зовут? — Гунни… — прошептал неразборчиво парнишка. — Как? — Гунниил. Но все зовут Гунни. Это сокращенно. Вот, как, например Илланиор, а можно Илли или Ланиор, Лани… Мужчина улыбнулся. — Значит, к тебе можно обратиться не только Гунни, Гунничка, а еще Нил, Нильчик или… — Нет, нет! Я вас прошу, просто Гунни. Я так привык… — смутился парнишка и сделал шаг к стене. — Я понял, Гунни. А я Рид, — и протянул руку. Гунни смутился окончательно. Он беспомощно посмотрел на альфу, но тот спокойно улыбался и руки не опускал. Гунни обреченно вложил свою тонкую, испятнанную ссадинами и синяками ладошку в широкую ладонь с золотой печаткой на среднем пальце. Рид сжал ее аккуратно и, не отпуская, спросил: — Что продаешь? — Картинки… — Почем? — Сколько дадите, — растерянно ответил Гунни, наконец освободив свою ладонь из теплого захвата. Рид вытащил купюру из кармана брюк, сунул ему в руки, снял первую попавшуюся картинку со стены и, вежливо поблагодарив, пошел к машине. Гунни потрясенно смотрел то на деньги, то на удаляющуюся спину альфы и ничего не понимал. Может, надо догнать и отдать деньги? Его зайчик точно столько не стоит. — А… эм… — просипел он, но мужчина уже, хлопнув дверцей, тронулся с места. Рид хмуро смотрел на дорогу. Молчал. На заднем сиденье тяжело вздохнули. — Ну и как тебе он? — Грязный. — Рид, этот недостаток легко исправить. — Андр, ты меня любишь? — Люблю. Что за странный вопрос? — Сильно любишь? — перебил альфа. — Как скучно… опять это ребячество, — голос звучал холодно. — Ответь, — потребовал альфа. — Сильно. — Давай, пока не поздно, оставим эту затею. Можно найти другой способ. — Какой, интересно… Рид ударил по тормозам и развернулся всем корпусом. — Детские дома или… — Этот и есть или! — вскипел Андр. — Другого варианта нет. Мне надоело повторять одно и то же из года в год. Всё. Я ждал. Долго ждал. Я давал возможность тебе самому найти омегу по душе. Хватит. У тебя есть выбор. Этот мальчик и я остаюсь. Или… катись к черту! Андр открыл дверцу и вышел на дорогу. Он перебежал на другую сторону. Легкой, красивой походкой направляясь к станции метро. Рид перехватил омегу почти у самого входа. Крепко обнял со спины, сжатого, как пружину, готового оттолкнуть его. — Прости, прости меня! Я так люблю тебя. Ты мой… мой… — Рид развернул к себе Андра, прижал к щеке, и зашептал, как заклинания, путанные заверения: — Всё сделаю… что угодно. Этот мальчик, так этот. Пусть он. Я люблю тебя, жить без тебя не могу. Один ты у меня на все времена. Он, так он. Как скажешь, так и будет. Я не смогу без тебя. Тоска меня сожрет заживо. Что угодно… только не уходи, не жить, не дышать без тебя… — Успокойся. Ну что ты. Всё будет хорошо. Тише, тише. Я с тобой. На все времена, слышишь? Ты сделал выбор? Рид кивнул. В то мгновение, смотря вслед Андре, он почувствовал, что может его потерять, и больше не хотел испытывать и капли тех эмоций. — Да, — твердо ответил он. Глаза омеги заволокло мягким нежным туманом. — Спасибо, — тихо ответил он, — давай вернемся домой. Проведем эту ночь вместе. Только эту. Завтра ты съедешь. Я не хочу, чтобы твое тело хранило мой аромат. Ты знаешь, когда мы снова можем быть вместе? — Да. — Я буду ждать. И тогда поставишь метку… до конца, до последнего вздоха я буду с тобой. «Весна…» — первая мысль, которая пришла к Гунни, как только он открыл глаза. И приятные мурашки заскользили в животе. Так было всегда, когда волнительное ожидание чего-то сказочного накрывало его с головой. Нет, он, конечно, понимал, что это глупость и надеяться ему не на что, но… каждый раз в первый день весны, в свой день рождения, у Гунни щекотало живот так, что поджимались пальчики на ногах и слезились глаза. Он вообще был тонкослёзым. В приюте его иначе, как нюней или соплёй, не называли. Гунни сел в кровати. Из окошка прорывался солнечный свет. Весна! Сердце билось часто-часто. Гунни счастливо рассмеялся. Строгий голос учителя в голове тотчас приказал успокоиться, призвал к порядку. Парнишка закрыл рот ладошкой, но тут же сердито сдвинул брови. Что за глупости? Он больше не воспитанник «Второго шанса», а вполне себе взрослый, самостоятельный омега, живущий без чьей-либо опеки. Хорошее настроение вернулось обратно. Гунни встал с постели, привел себя в порядок. Сегодня его ждал чудесный день и подарок ко дню рождения. Первый подарок он позволил себе в день выдворения из приюта, то есть ровно год назад. За плечами болтался рюкзак, в руках чемоданчик с вещами и ордером на новое место жительства. Было и страшно, и волнительно, и отчаянно весело. Город он немного знал. Их возили на всякие образовательные экскурсии и митинги, а ещё в обязательном порядке, каждый месяц, в любое время года, последнюю неделю они работали на благо общества, которое, по сути, их содержало. Это были разного рода общественные работы. Они мыли, скребли, подметали… всего не перечислишь. В одном из уличных ларьков, ещё издали, он увидел разноцветные пёстрые пятнышки. Подойдя ближе, замер в изумлении. Пятнышки оказались вязанными куколками. Все стены палатки были увешаны ними. Большие и маленькие, альфочки и омеги, рыжеволосые и белокурые, в беретиках и в шапках с помпонами на макушке, в шубках и легких костюмчиках. Он завороженно потянулся к темноволосому и лохматому, в нежно-сиреневом комбинезончике… Оле. Мой! На Оле ушла четверть выходного пособия. Но Гунни не испытывал сожаления. Это была его первая в жизни покупка. Второе самое ценное, что он приобрел — цветные карандаши и альбом. А еще съел заварное пирожное и пирожное корзиночку с вишенкой на верхушке крема, сладкую газировку, от которой смешно щекотало в носу, два пирожка с мясом и стакан семечек. Семечки были под строжайшем запретом в приюте. Это самый страшный позор. Воспитанные люди не то что на улице, даже дома их не грызут! Но Гунни очень хотелось попробовать. Надо ли говорить, что пока он добрался до своего нового места жительства, кошелек изрядно похудел. Сегодня он решил сразу отправиться к заветному уличному ларьку. У Оле появится друг. Улыбчивый Тети с маленьким зайчиком в руках. И будет два теплых существа в его квартире. Гунни вышел на улицу. Было хоть и прохладно, но ясно и солнечно. Небо сверкало синевой. А по-другому в этот день и не могло быть! Он старательно обходил лужи. Поспешив, Гунни забыл надеть целлофановые пакетики на ноги, а промокнуть совсем не хотелось, праздник работы не отменял. А если опять повезет? Не так, как в прошлый раз, но на горячий шоколад, а вдруг? И сам рассмеялся своей наивности. Но можно же помечтать?