vice versa.

Хосок стоит перед домом, который, если верить словам Юнджи, тот самый, где теперь живет Чонгук. Хосок цепляет подсознательно это «теперь», но мысль быстрая и скользкая, как рыба, растворяется в миг, стоит Юнги открыть рот. — Ты в порядке? — осторожно спрашивает, опускает руку на плечо. Хосок растерянно кивает. — Тогда звони? Хосок глубоко вдыхает и жмет на кнопку звонка. Юнги оглядывается, поскольку, если Хосок и находится на пятом уровне на вполне законных основаниях, то о нем того же не скажешь. Время ожидания тянется невероятно долго, небо, не запятнанное грязью, копотью и смогом заводов, кислотными тучами и прочими прелестями нижних уровней, окрашивается в пурпурный, перетекает в малиновый, и солнце, как огромный апельсин, медленно поднимается над горизонтом. Хосок звонит трижды и растерянно сверяется с записью на листке, когда открывать им никто не спешит. А потом дверь распахивается, являя до ужаса довольную рожу Тэхена. Тот, очевидно, даже не подумал взглянуть, кто пришел — очень опрометчиво с его стороны, к слову, это мог быть с таким же успехом и патруль, — и теперь улыбка с его лица медленно стекает, являя кривой оскал. — А ты здесь что забыл? — обращается он преимущественно к Юнги, и тот скалится довольно в ответ. — Привет, Хосок. — Могу то же спросить у тебя, дорогой, — приторно сладко тянет Юнги, и Хосок невольно усмехается. Отношения этих двух определенно достойны звания «пара года». — Позволишь? Он кивает на дверь, намекая на то, что их стоит впустить, и Тэхен быстро качает головой. — Неа, нет, чувак, серьезно, у меня свидание, ты не можешь так со мной поступить! О, Юнги еще как может. Улыбается, опасно так, и беспардонно отстраняет Тэхена с дверного проема, проходя внутрь. Окей, первая стадия в плане «найти Тэхена и вернуть» выполнена успешна. Не то чтобы в нем было много пунктов — всего два, — но вот на втором все конкретно стопорится, потому что Тэхен идти домой отказывается, а Чонгук, спустившийся на шум вниз, смотрит сначала на Юнги, потом на Хосока, и так и застывает с открытым ртом и не высказанным вслух «что здесь происходит». Лишь топчется неловко, открывает и закрывает рот и до дикого боится прервать зрительный контакт с Хосоком. Рыться в его голове едва ли лучшая идея, но Чонгук не успевает закрыть искусственный глаз и глупо пялится на скользящие в чужом подсознании всплывающие вопросы. «Почему», «зачем» и перекрывающее все «я скучал» среди множества вопросительных знаков. Чонгук сглатывает и прерывает их внеплановую игру в гляделки, опуская взгляд в пол. Он не сразу понимает, что в комнате тихо — даже Тэхен с Юнги перестали ругаться и теперь смотрят на них. — Значит Юнджи не промахнулась, — выдыхает Хосок, первым разрушая тишину. Она крошится космической пылью, рвет натянутые струны и больно бьет по пальцам. Чонгук шарахается от его голоса и промаргивается, пытаясь вспомнить, как это — слышать его голос. — Хен, я… Прости. — Что за нахрен здесь происходит, вы знакомы? — перебивает их Тэхен, упирает руки в бока и смотрит взглядом оскорбленной невинности, разрушая атмосферу воссоединения. Юнги закатывает глаза и прописывает ему увесистый подзатыльник. — Ауч, не бей меня, почему твой парень знает моего парня? — Твоего парня? — отзываются одновременно Хосок с Юнги — первый с удивлением, второй с презрением. Не к Чонгуку, понятное дело. — Когда он успел стать твоим парнем? Вы знакомы меньше суток. — Буквально перед тем, как вы вломились в его дом и разрушили наше свидание! Чонгук игнорирует руку, опустившуюся на плечо, игнорирует очередную перебранку Тэхена с Юнги, лишь смотрит, не в силах перевести взгляд, и в его глазах столько сожаления, что в нем можно утопиться и потерять себя с головой. — Ты сильно вырос с тех пор, как мы виделись, — хмыкает Хосок. Юнги отчаянно тянет Тэхена за руку, втемяшивает в его глупую голову, что он подставляет не только свою задницу, но и всех присутствующих, что не дает ему спать нормально, что проблем больше, чем от марсианских слизней, и что тот должен был родится собакой, может тогда он был бы полезнее. — Нет, погоди, я имею право знать, что здесь происходит, — стопорится Тэхен, упирается руками в косяк и цепляется за него, когда Юнги на буксире тащит его на выход. — Пошли, дома объясню, — бурчит в ответ, хотя не то чтобы он сам знает намного больше Тэхена. Он прилагает немыслимые усилия, чтобы вытолкать Тэхена хотя бы за дверь комнаты, а после точно так же сам прижимается к этой самой двери ухом — дурной пример заразен. Чонгук смотрит на Хосока, закрывает один глаз, потому что это было бы нечестно так бессовестно рыться в сознании человека, которого сам же — Мне было нужно время, я просто… просто не мог, понимаешь? сам же бросил. Хосок вздыхает, кивает так понимающе и улыбается. Тепло расползается внутри, но от мерзкого ощущения, что Чонгук не заслужил такого приема, откровенно паршиво. — Я не виню тебя, Чонгукки, ты не виноват в том, что случилось тогда. И в том, что ушел — тоже. Чонгук с ним не согласен. Он единственный, кто был во всем виновен и остается виновным до сих пор. Но спорить отчего-то не выходит. Может потому что Хосок смотрит так, словно не было между ними этих нескольких лет молчания, словно он не сбегал никогда, бросив его одного, когда тот так отчаянно нуждался в друге, которым Чонгук был, сколько себя помнит. Словно это не он… Хосок выжидает минуту, вздыхает тяжело и просто обнимает его. И та заноза, что сидит с момента их прихода, постепенно отпускает, выходит, оставляя после себя лишь пустой кровавый след и неприятную фантомную боль от когда-то засевшего внутри, загноившегося куска дерева. Он держит крепко, утыкается лбом в плечо, и Чонгук, сам того не замечая, начинает плакать. — Я тоже скучал, хен. Тэхен хмурит брови, вжимается в дверь так, словно та способна стать тоньше под его напором, и оборачивается к Юнги. — Что он сказал? — шепчет, смотрит заговорщицки, и Юнги на него шикает. — Тихо, я из-за тебя ничего не слышу, — машет рукой, и Тэхен послушно замолкает. А после Юнги так же тихо отвечает: — Он сказал, что тоже скучал. И облегченно выдыхает. * Первое, что видит Джун, когда открывает глаза — уже знакомый грязный потолок и единственную лопасть вентилятора, одиноко крутящуюся. Толку от нее столько же, сколько от самого Джуна, и он морщится, пытаясь привстать. Голова тут же отзывается болью, напоминая о том, как он в этом положении оказался. Побег, сковородка, Юнджи, Бостон. Бостон! Джун подрывается, вспоминая, что того, вроде как отключили от питания — за столь непродолжительный промежуток времени он успел привыкнуть к этому странному роботу — но тут же падает обратно. Голова болит нещадно, Юнджи, видимо, очень хорошо его приложила. К слову о ней. Помимо головной боли присутствует так же легкое покалывание в левой ноге — в обрубке, который от нее остался, если быть точнее. Джун смотрит туда и обнаруживает Юнджи, которая задумчиво жует губу и паяльником крепит протез. –Доброе утро, — бормочет, не отрываясь от своего занятия, и Джун падает обратно на стол — да, он лежит на столе, нет, его это больше не смущает. — Где Бостон? — спрашивает вместо ответного приветствия, и Юнджи хмыкает. — Отключила его на время. Это уже третья попытка побега, пусть подумает о своем поведении, — она усмехается, окончательно закрепляет ногу и, наконец, смотрит на него. — Я установила тебе регулятор температуры тела, так что теперь ты можешь спокойно перемещаться. Хотя я бы тебе не рекомендовала выходить куда-то дальше этого гаража — местечко тут такое себе, да и мы все еще не знаем, кто стоит за твоей смертью, и как ты здесь оказался. Джун кивает — в словах этой странной девушки есть смысл и, как бы она не была ему неприятна, приходится согласиться. Удар по голове сковородой слегка отрезвляет его мышление, и, несмотря на то, что свое воскрешение он не заказывал, повторять сей опыт он не горит желанием. — Спасибо, — неловко бормочет Джун, сползая со стола, пока Юнджи прикуривает привычно от все того же паяльника и проводит в воздухе рукой, мол обращайтесь. Он кивает, уползая в холодильник, и закрывает за собой дверь. Они не особо ладят с Юнджи — возможно потому что Джун не просил его оживлять, возможно, потому что на самом деле он считает ее достаточно хорошей, хоть и не долго знаком, — но она не сказала ему ничего по поводу их с Бостоном — как его вообще в это втянули? — побега, а потому лучше сбежать в свое укромное местечко прямо сейчас. Он пялится в стенку с ободранной краской, сковыривая пальцем один из особо крупных кусков, и не замечает, как проваливается в липкий тягучий сон. * Пробиваясь сквозь тонкие занавески, солнечные лучи скользят вдоль оконной рамы, достигают подушки и задорно спрыгивают на глаза. Джун морщится и пытается перевернуться — солнце дразнится, словно смеется над ним, таким глупым и беспомощным перед простым светом, и находит его даже там, с озорством заглядывая под веки, вынуждая сесть на кровати. Парень потягивается, закрывает лицо рукой — вредное, очень вредное солнце — и глубоко вдыхает. Он выбирается из кровати и сонно плетется на запах чего-то невероятно вкусного и определенно точно очень съестного. Первое, что он видит, минуя дверной проем — широченные голые плечи, тонкие розовые завязочки на шее и талии и черную растрепанную макушку. Джун чешет свою не менее взъерошенную шевелюру и улыбается. Он подкрадывается сзади почти бесшумно. В этот раз даже удается не развернуть ничего по пути — Джун цепляется в подсознании за это «в этот раз», как будто может быть иначе, как будто сомневается в реальности происходящего, но мысль слишком мимолетная и кометой ускользает, не давая поймать себя за хвост, — обнимает стоящего у плиты поперек живота, захватывая своими огромными длиннющими клешнями всего и полностью, и опускает голову на те самые роскошные плечи. Зевает в шею, прячет там же улыбку и дарит легкий поцелуй — совсем невесомый, как запах свежей клубники с улицы. — Привет, — хрипит со сна, и парень, уютно устроившийся в его руках, поворачивает голову на голос. — Привет, — дарит он ответную улыбку. — Завтрак скоро будет готов. Джун кивает ему, заглядывая за плечо — оладушки, красивые и ровные, словно их по форме отливали, аппетитно смотрят на него, хвастаясь румяной корочкой — и невольно сглатывает. Над ухом ожидаемо хмыкают. — Давай в душ и за стол, мне скоро на работу. Джун переводит взгляд с почти готового завтрака на его автора — огромные светящиеся лукавством глаза на безупречном, точно высеченном из мрамора, лице, — и спускается к губам. Облизывается. Пухлые, розовые и блестящие, точно смазаны соком, чуть растягиваются, и Джуну нестерпимо хочется их поцеловать. Прямо сейчас и ни секундой позднее. Он тянется, и его предусмотрительно останавливают ладонью, не давая даже прикоснуться. — Неа, нет, твоему рту срочно необходимо тесное общение с зубной щеткой, так что даже не думайте приближаться ко мне до того, как примите душ, мистер. Джун дуется, но тут же оборачивает ситуацию в свою сторону, целуя внутреннюю сторону ладони, которую ему так любезно предоставили взамен губам. Парень перед ним едва заметно краснеет и убирает руку, отворачиваясь к плите. — Придурок. Джун смеется, с трудом отлепляя конечности от такого приятного теплого тела в милом фартучке в мелкий цветочек, и уже собирается выйти, как его окликают. — Джун? Он оборачивается, застывает. Все-таки этот парень очень хорошо смотрится вот здесь, на кухне их небольшой квартирки простой высотки пятого уровня, с лопаткой в руке, трусах и нелепом фартуке. — Да? — Я тебя люблю. Губы расплываются в улыбке — в груди огромным пушистым котом растекается тепло и чувство чего-то прекрасного, нежного. Постоянного. — Я тоже тебя люблю, дорогой. Ему очень хочется обратиться по имени, но оно не задерживается на языке, уплывает, рассевается, как дымка тумана после дождя, Джун отчаянно ловит ее рукой, пытаясь запомнить как можно больше, но не успевает и — Просыпается. * Юнджи неловко топчется перед дверью, неуверенная, что стоит нажимать на звонок. Не то чтобы она в принципе была уверена, что она здесь делает. Но, раз уж пришла, то стоит хотя бы позвонить. Она тянется к звонку и уже практически нажимает на него, как дверь распахивается, и конструкция из хитросплетений небольших стеклянных фигурок облаков и металлических трубок, скрепленных тонкой леской, отзывается трелью у нее над головой. Юнджи хмыкает, переводя взгляд с «колокольчика» на до ужаса довольную рожу с широченной улыбкой. — Ну-уна, — тянет Чимин, распахивая дверь еще шире. Юнджи закатывает глаза. Она тянется к сумке, вытягивает из нее уже пустую коробку, которую нашла у себя под дверью в день побега Джуна и Бостона, и ударяет ею Чимина в грудь. — Я же просила тебя — никаких подачек, Чимин. Тот сдувается, хмурится и дует губы. — Это не подачка! Плюс, я знаю, что тебе были нужны те детали, иначе коробка не была бы сейчас пуста, — он хмыкает самодовольно и отступает в сторону, пропуская девушку в дом. Та кидает на него хмурый взгляд. — Понял, понял, больше так не буду. Чимин, конечно, врет, Юнджи знает об этом. Они оба знают. Каждый раз, когда она нуждается в чем-то, этот мелкий засранец каким-то ему одному известным образом выясняет, что именно ей нужно — они никогда не говорят об этом, но Юнджи уверена, что у Чимина уши и глаза повсюду, вот и знает все, — и в тот же день она обнаруживает у себя на пороге посылку со всем необходимым. Чимин никогда не спускается сам, никогда не передает ничего из рук в руки лично, всегда через кого-то, всегда. Он вовсе не брезгует спускаться на нижний уровень, боже, конечно нет. Там, в конце концов, обитает Тэхен — если не нашел себе никого нового, — там Юнджи живет, даже если оба не принадлежат с рождения этому уровню, так что пренебрегать этим в любом случае не выйдет, но так у него есть шанс, что Юнджи сама придет к нему. Всегда приходит. Она осматривается — с того момента, как она была здесь в прошлый раз, ничего существенно не поменялось, лишь больше безделушек и ненужного хлама прошлых веков. — Любишь ты всякое старье собирать, — хмыкает Юнджи. — Кто бы говорил, нуна. Юнджи закатывает глаза. Чимин делает чай — себе, конечно, — и кофе Юнджи — крепкий черный и без сахара, как она любит, — а когда возвращается в комнату, то замечает ее, с увлечением рассматривающую содержимое огромной коробки на журнальном столике. — Ты снова ограбил антикварный? — спрашивает Юнджи, не отрываясь от своего занятия и даже не поднимая голову на вошедшего Чимина. — Нет, честно скупил его. Только один из нас мог бы его ограбить, и он не здесь. Кстати, а где он? — Чимин ставит кружки на край столика, и Юнджи кивает, протягивая к своей руки. — Тэхен? Клеится к кому-то небось, — она пожимает плечами и отпивает жидкость. Что-что, а кофе Чимин делает хорошо. Чимин усмехается — хоть что-то всегда неизменно. Он присаживается рядом с ней, пьет чай и наблюдает. На Юнджи всегда интересно смотреть. Как она достает по очереди из коробки вещи — небольшие фигурки, статуэтки и прочую мелочь; колокольчики вроде того, что висит у него над дверью, пластинки и старенькие проигрыватели, диски, кассеты — все из прошлых веков, что не используется человечеством уже очень и очень давно. И, наконец, свертки картин. Юнджи разворачивает их аккуратно, бережно, стараясь не вымазать или порвать, а после фыркает. — Тряпки какие-то. Чимин улыбается тепло, пытается состроить на лице возмущение, но получатся лишь нежность и абсолютная влюбленность. Юнджи спотыкается об нее взглядом, когда оборачивается на него в попытке выяснить причину столь долгого молчания со стороны Чимина. — Вообще-то, это известный художник. Раньше его картины стоили состояния, ты себе представить не можешь, сколько денег люди отдавали, чтобы эти, как ты выразилась, тряпки, висели у них на стене в красивой рамочке. Это, например, Ван Гог, — говорит он спустя время, указывая рукой на один из свертков, на который Юнджи смотрит, не успев убрать его обратно в коробку. — Звездная ночь. Юнджи косится на него неодобрительно и сворачивает картину обратно. — Ерунда какая-то. У меня таких Ван Гогов знаешь сколько рождается во время пайки — на целую галерею хватит. Чимин заливисто смеется и качает головой — нуна такая нуна. Они продолжают разбирать вещи вместе — что-то откладывают в сторону, что-то Чимин рвется сразу поставить на полки, развесить на стены и захламить квартиру еще больше, чем уже есть. Юнджи смотрит на него с легкой тоской — Чимин, в общем-то, вовсе неплохой парень. Он заботливый, смешной и милый. С ним интересно, он много чего знает, всегда стремится помочь другим, даже если его об этом не просили, и никогда не требует взамен ничего, кроме капли внимания. Он искренний, и Юнджи даже жаль, что все вот так. Она распутывает тонкую леску на колокольчике, детали которого переплелись, и чувствует на себе его влюбленный взгляд. У них, возможно, даже могло бы что-то получиться, вот только Юнджи это все совсем не нужно. Ни забота, ни нежность, ни взгляды эти влюбленные, и так, как у них сейчас, наверное, все же лучше. — Есть какие-нибудь новости о системе? — как бы невзначай интересуется Чимин, и Юнджи качает головой. — Прости, у тебя все еще сбой, я не имею доступа к такому уровню, ты же знаешь. Я не могу изменить твой профайл и исправить эту ошибку, — врет Юнджи. Чимин вздыхает, но натягивает улыбку. — Ничего, Юнджи-я, это не твоя вина же. Они сидят до вечера, и Юнджи уже пора уходить. После каждого прихода к нему она чувствует себя виноватой, а это не то чувство, которое она рада испытывать продолжительный период времени, поэтому она уходит. Они прощаются скомкано на пороге, Чимин обнимает ее, и Юнджи спешит убежать поскорее. Спуститься к себе на нулевой, закрыться в гараже. Может, найти подработку, хакнуть парочку систем, заработать немного денег и купить наконец нормальной еды, а не сидеть у брата на шее. И не чувствовать вины за то, что не может кого-либо полюбить.