Безумие

Мирон медленно отпивает сок, услужливо налитый в высокий стакан, и смотрит на Аньку так, мол, ты чего, не хочешь? То есть ехать с ним. Потому что выражение лица у той было где-то между: «сейчас не поняла» и «ты серьезно?» Мирон серьезно. Абсолютно. Когда он с кем-то там до нее был — и помыслить не мог такую дурь, чтобы взять девушку на концерты с собой, в поездки какие-то. Среди всей их мужской обширной команды была только пара-тройка из женского пола — все работницы, и это включая Жеку — уже родного человека. Они-то в их коллектив вросли, как пираты в Черную Жемчужину, и их не напугать ни пьянками, ни погромами и сломанными вещами в номерах отелей, ни перегаром по утрам и матами такими, от которых уши в трубочку сворачиваются, и уж точно не грязными вещами, разбросанными повсюду. А если в это все взять какую-нибудь не связанную с их работой девушку — истерик и рева не оберешься. Они ж напугаются. Это надо привыкать к такому количеству мужиков, варящихся еще и в такой еболе, как рэп, отчего манера общения порой удивляет до инфаркта. А когда у Мирона с Анькой завязалось… Её так неистово захотелось тогда в тур с собой взять. Был момент. Один единственный, которого хватило, чтоб удостовериться: эту девочку мало чем возьмешь. Когда посреди какой-то очередной вписки на квартире у Марка с кучей народу спор завязался между Риккой и Алексом, какая-то фифа, в айфоне сидящая весь вечер, попросила быть поскромнее в выражениях. Анька тогда так усмехнулась самоуверенно, а когда получила вопросительное: «что?» от той цацы, ответила уверенное: «Ты если такая ебаная неженка, тебе среди них не место. А то комок нервов в твоем втором подбородке лопнет от их словечек» Самое смешное, что тогда Мирон ссыканул знатно, потому что понял: не добьется. Они еще вместе не были, и она такой неприступной казалась. Федоров не хотел с ней переспать, не хотел зажать где-то в пустой комнате, не хотел портить ее. Портить то, что еще даже не построено. Процесс взятия крепости под кодовым именем «Аня Евстигнеева» был долгим. А когда она-таки взялась, Мирон почти сразу ее с собой взял в первую же поездку. А Аня прекрасно помнила их первую встречу. Тогда она фыркнула, посмотрев на него, после чего, уже пьяная, провела рукой по ежику коротких волос со словами: «Лысая башка, дай пирожка». Аня не фильтровала базар, поэтому и попадала в разные ситуации. Тогда она просто зареклась, чувствуя на себе тяжелый взгляд Мирона, что никогда в жизни не будет с ним строить ничего серьёзного, и даже секс на одну ночь совсем не вариант. Но, оказывается, не все было так просто. Он был везде. На вечеринках, в барах, гостях, везде, где была она, так или иначе, появлялся он. И Аня до сих пор верила, что случайно, что судьба. В один из таких моментов, она просто неслась непонятно куда в баре и наткнулась на Мирона, который просто вылил на неё половину своего коктейля. Затем каким-то магическим образом Аня оказалась у него дома. Брюнетка, не стесняясь, сняла топ, после чего бесцеремонно залезла в шкаф и достала его толстовку. Затем последовала фраза: «Хули сидеть, давай тогда пить, раз в бар не вернёмся» И причем эта фраза исходила от Аньки. А дальше пьяный угар, и она проснулась в обнимку с ним. Аня материлась, как только могла и, в итоге, как порядочная девочка, быстро сбежала, оставив после себя легкий аромат духов и записку: «Меняю топ на толстовку. Постираешь — вернёшь, Мирошкин». И вернул, а она вместе с толстовкой прочно обосновалась в его берлоге. Вот и зарекайся потом. И, кстати, Аня потом, к своему облегчению, узнала, что в ту ночь между ними ничего не было. А дальше было все… Крики, ссоры, скандалы, первые приступы. Аня никак не могла привыкнуть к тому, что она теперь не свободна, а Мирону это не нравилось. — Ань, ты… Мирон не заканчивает фразу, потому что Анька тут же налетает на него, за шею обнимая, и пищит прямо так чисто по-девчачьи. Федоров не может не разулыбаться. Она его в эту самую улыбку и целует, говоря, что он «самый-самый», а у него опять внутри что-то теплое такое разливается. Все никак не привыкнет. За все восемь месяцев отношений из того «год и месяц», что они официально знакомы — неофициально почти полтора — Мирон так до сих пор и не привык к этому ощущению: тебя любят. — Ну, конечно, я самый-самый, а ты че думала, — лепит наигранное лицо, мол, «Пф, тоже мне, открытие сделала», и, обхватив Аньку за талию, к себе на колено садит, удобнее устраивая, — не будь я таким пиздатым, ты б со мной не встречалась. Я прав? — Ты не дослушал. Самый-самый пиздопротивный. Но я же человек широкой души, поэтому люблю тебя и таким. И, да, встречалась бы. Меня по жизни на всяких ущербных тянет, — Аня ослепительно улыбнулась, жуя предложенную ей еду. Ну вот, опять. Опять подъебки. Мирон глаза закатывает и цокает языком, а потом корчит лицо, мол, «Да-да-да, что еще скажешь?» Оно так всегда было, кажется. С первого дня, как они вообще познакомились. Вечное «Ой, а ты лысый, потому что куры выклевали?» и «Ой, а ты всегда такая противная или только когда эти дни?» Сначала жутко вымораживало, а потом как-то в обиход вошло, да прочно обосновалось в их отношениях. Отношения у них — не как в киношке. Без свиданок с цветами в парках семь раз в неделю, без просмотров мелодрам под пледом и с банкой мороженого. Нихуя. Они скорее пофотографироваться уедут куда-нибудь на заброшку, потом обязательно попадут под ливень, займутся сексом прямо в машине на заднем сидении, а домой завалятся с двумя бутылками вискаря. А когда Мирона понесет по лесам и весям от выпитого, Анька его в историю инсты снимает, как херов компроматор, и подписывает чем-то типа: «Рубрика: пьяные споры с господином Оксимироном». Им бывало скучно тогда, когда никогда. Именно поэтому, наверное, Мирон так зацепился за нее. Аня никогда не начнет доебываться, где и с кем он шлялся, когда он заявится в два ночи шатающийся на пороге. Она скорее ляпнет из разряда своего фирменного «Очередную построенную Империю обмывал?» Аня никогда не начнет ворчать, когда Мирон днями заучивает текста треков и на баттлы, мельтеша из угла в угол. Она скорее уберет из поля его зрения все лишние предметы, чтоб у него внимание не переключалось, а сама сядет на подоконник и примет роль суфлера, взяв копию текста, если вдруг подсказать надо будет. С ней можно и в огонь, и в воду, и в полный пиздец, как говорится. Чудесное создание. Мирон до сих пор, до сих пор, блять, считает, что не заслуживает ее, какой бы выебистой и эмоциональной она ни была. Мирон приподнимает бровь, но через пару секунд смеется, тут же кусая девушку за предплечье. — Но учти, будешь стоять в духоте и тесноте среди больших дяденек-рэперов, — снова вилкой отламывает кусок и подносит ее к чужому рту, побуждая приоткрыть и съесть, а то он умный такой, сидит в одну харю хавает, — но приставать буду только я.  — А вдруг я к ним буду приставать? Кстати, надеюсь, ты моё вчерашнее платье не выбросил. Пока ты там будешь на своих баттлах, я гулять буду. Дразнит, злит, не больше. На любых мероприятиях она будет за его спиной. Не совсем рядом, но близко. И иначе никак, просто она должна быть там, с ним. Аня просто обожала, когда он так закатывал глаза. Брюнетка тогда довольно улыбалась, но в основном дула губы на его очередную подъебку. Много раз окружающие становились свидетелями их скандалов, особенно когда на него начинали вешаться всякие шмары. Аня недолго думала, она могла сразу кинуться в драку, но только в том случае, когда переходили границу. Например, когда в сопли пьяный Мирон искренне верил, что его куда-то ведёт Аня. И все видели, как быстро он протрезвел, когда Порчи оттаскивал разъяренную Евстигнееву от той сучки. И потом ещё пару дней выслушивала лекции, пока он обрабатывал царапины от ногтей на щеке. Были варианты, когда он просто мог налететь на ни в чем неповинного парня, который просто подошёл познакомиться. Продолжать знакомство Аня и так не собиралась, а тут Мирон ускорил их прощание, когда вывел нового знакомого за шкирку на улицу. Но было и такое, что эти двое просто орали друг на друга, даже не слыша, что в соседней комнате все притихли, слушая, чем же все закончится. Миллион раз Аня слышала: «Что ты в нём нашла?» Аня отшучивалась, потому что не знала, что ответить. Ну, правда. Она не знала, за что его любила. В нём был целый вагон и маленькая тележка недостатков, и Аня могла их по пунктам перечислить, но она бы не променяла его ни на кого идеального. Евстигнеева прекрасно знала, что Мирон очень сильно париться по поводу их разницы в возрасте, по поводу своей тирании, по поводу её безответственности, но… Для неё это все казалось мелочью, настолько незначительным пустяком, что о них даже не стоило думать. Но это же Мирон Янович. Ему только дай почву для размышлений и всё. Пиздец. Можно было уезжать на неделю, а потом приехать и не факт, что он придёт к нужному умозаключению. — Я твое платье не выбросил, но еще не вечер, моя дорогая. А когда он наступит, твой шкаф с короткими шмотками будет пуст, — это было бы смешно, если б не было правдой, ибо он может, — Гулять она будет, гляньте-ка на нее. Он снова тихо смеется, крепче Аньку прижимает одной рукой и продолжает есть эту, право слово, пищу богов. Где Аня только научилась так вкусно готовить? — Если ты выкинешь мои любимые шорты, я порежу все твои вещи, — она мило улыбнулась, — Буду гулять так, чтобы просто забыть обо всём. — А про «десерт» это ты меня дразнила опять или всерьез? Щурится так недоверчиво, снова пальцами под футболку Аньке лезет, но выше не двигается, просто на одном месте ладонь оставляет. — А давай ты щас такая: «Да, Федоров, я всерьез», — передразнивает, — Я потом такой: «О-о, как охуенно, спасибо». А ты такая: «Коне-ечно, что для тебя только не сделаешь, Мирончик». Аня аккуратно наклоняется к его уху. — Сегодня, я с тебя не слезу, слышишь? В прямом смысле этого слова. Пока сам не будешь просить отдохнуть… — и тихо шепнула она, легко прикусив мочку уха Федорова. Мирон снова вилку с едой в рот отправляет, а когда тянется за стаканом сока, Анька к его уху склоняется, шепчет то, от чего в самом низу живота снова жизнь зарождается, мочку кусает, и, как обычно, по старой схеме, Мирон, по старой схеме — дыши, спокойно. Он улыбается, отпивая сок, а сам пальцами с ее талии на поясницу спускается — одному из трех самых чувствительных ее мест на теле. Еще ниже, к копчику, надавливая. — О-о, киса, ты меня недооцениваешь, — ответно в ушко шепчет, повернув голову, и губами его касается, мягко так, тесно, — кто еще просить будет… Девушка прерывается, когда чувствует его руку на пояснице, и выгибается, словно кошка, прижимаясь к нему грудью. Зрачки расширяются, как у самого отъявленного наркомана, а дыхание прерывается. Взять себя в руки сложно, но нужно играть до конца. Тихий, едва различимый стон слетает с её губ, когда рука спускается всё ниже. Внизу живота всё уже горит, стягивая в один огромный шар, который разрастается всё больше и больше. Тут, конечно, такой себе вопрос, насчёт просьб, потому что Мирон одно знает точно: Анька никогда не просит ни остановиться, ни повременить. Она может быть уже вымотанной, довольной, может смотреть на тебя мутными глазами из-под влажных от испарины ресниц, но сказать: «Мирон, хватит» — это вообще не про нее. Как и всегда и во всем, Федоров ощущает себя с ней просто пацаном, и все границы в возрасте стираются. С ней можно быть грубым и властным, можно быть ласковым и нежным, можно оттягивать за волосы и оставлять следы на светлой коже, а можно быть аккуратным и плавным. Аня то отдает ему весь контроль, то вдруг берет его на себя, и когда последнее происходит — Мирон начинает верить, что Рай на земле все-таки существует. —Ой, у тебя, наверное, головка бо-бо, да? — наигранно жалостливо сводит брови, бубня не совсем внятно от еды, — Ты моя девочка. Может, лучше просто полежим, чаек попьем, м? Я потом вечером уеду, а когда приеду — спа-ать ляжем сразу, да ведь? — А как ты думаешь, что у тебя сегодня будет бо-бо, если сейчас, я развернусь… — Аня скользит руками под его футболку, — Прямо сейчас уйду, — коготки скользят по его торсу, спускаясь всё ниже и ниже, — И твоим единственным спасением… — рука спускается всё ниже и ниже, достигая пояса спортивных брюк, при этом сама Аня буквально впивается в него поцелуем, слегка прикусывая нижнюю губу, — Станет левая или правая рука. Конечно же, это меньшее из всех вариантов развития событий, чего хочет Мирон. В противоречие своему тону он пальцами все ниже скользит и, оттянув вбок темное кружево, накрывает ладонью упругую ягодицу, сжимая собственнически. — Кста-ати, — подтянув рывком Аньку ближе к себе, Мирон поднимает голову, снова поднося вилку к ее губам, — В Нью-Йорк Жека с нами же, и я тут чет подумал, может, мы вместо отеля квартиру снимем? Ну, такую, знаешь, большую, просторную, где-нибудь к центру поближе, м? Пока жует, тянется до телефона и, не беря в руку, печатает Жене: «Анек с нами в юэсэй. Я уже готов к женской артиллерии вредностью» — Че как? — и блокирует телефон, взгляд снова переводит наверх. Аня смотрит голубыми глазищами, которые уже слегка затуманены, на него, при этом легко усмехаясь. Но Мирон одной фразой и сообщениями в телефоне рушит всю эту атмосферу. А вот Евстигнеева уже на взводе. Мирон все смотрит, ждет ответа, абсолютно не понимая, а чего это, собственно, его не следует. Не понимает, почему Анька так резко меняется в лице, а после… Все как-то очень быстро происходит. Если раньше она хотела чего-то нежного, то сейчас меняется настроение, а за ним и желание. Остатки курицы летят куда-то на пол, и ей совсем не жалко своих трудов. Похуй, приготовит ещё. Телефон Фёдорова отправляется в скользящее путешествие по столу, но Аня даже не слышит, падает он со стола или нет. Нет — хорошо, да — в принципе не ебёт. Сам виноват. А вот сама девушка резко хватает Фёдорова за футболку, наматывая на свою руку, и притягивает ближе к себе, словно за шкирку. — Ещё немного, и ебать ты будешь свою работу, или на баттле какого-нибудь негра. А может Порчи, меня это уже волновать не будет, — Аня шипит, словно разъярённая тигрица. Она никогда не была против его работы, и он это прекрасно понимал, но вот когда она хотела секса… Это всё, если она этого не получит, то мир расколется пополам, — А я найду, как справиться мне. Ну, или с помощью кого. Девушка резко садится на стол, после чего одной ногой отодвигает его. Теперь задача одна. Разбудить зверя. Аня слезает со стола, после чего направляется в комнату. Она не собирается ни с кем спать, ей противна одна мысль об этом, но она прекрасно понимала, что случится, если Мирон сорвется с цепи. Вот здесь уже недалеко до полного пиздеца. Мирону нельзя такие фразы говорить, потому что ревнует он и к атомам воздуха. Нельзя. Противопоказано. Абсолютно запрещено. Любое упоминание Аней кого-то другого в не дружеском контексте вводит Федорова в ярость. Иногда она внутри, не проявляется, он только дерганный весь ходит и в адрес Ани звучат только: «Нет», «Я не разрешаю» и «Я сказал, нельзя». Но чаще ярость вырывается наружу, и тогда Мирон и сломать что-то подручное может, и кого-нибудь, не так посмотревшего на его девочку, об стену приложить. Вот и сейчас внутри поднимается волна. Он мало что успевает понять на момент, когда Аня демонстративно выходит из кухни, и все время, пока он слышит какие-то шебуршания в спальне, Мирон даже не двигается. Он кусает губу, чувствуя, как от раздражения начинают токать желваки, смотрит на свой телефон, валяющийся на полу, затем абсолютно спокойно тянется за стаканом сока и отпивает немного, понимая: его сейчас порвет нахуй. Так, значит? Что ж. Палку ты всегда умела перегибать, Евстигнеева. Чтоб до дрожи в коленках, чтоб рот залепить тебе твой громкий пришлось изолентой. Евстигнеева, впрочем, заходит обратно на кухню и с милой улыбкой, подняв его телефон, пододвигает к нему же по столу. В платьице длиной, еле-еле все нужное прикрывающей, на каблуках не меньше сантиметров двенадцати. Кладет на стол футболку, в которой пять минут назад была, сверху еще что-то, а что именно — Мирон понимает, когда та уже выходит обратно, стуча шпильками по паркету, и он цепляет пальцами те самые трусики, которые, естественно, как и футболка, только что были на ней. Это… Это что, блять, значит? — Я не понял, блять! — громко рыкает Федоров, мгновенно отбрасывая ее белье на стол и резко поднимаясь, проехавшись стулом по полу с неприятным звуком, — то ли у меня лыжи не едут, то ли это ты края потеряла! Аня по пути в коридор запускает пальчики в тёмные волосы. Нет, она даже не вздрагивает от звука, с которым стул отодвигается от стола, это ожидаемо. Она знает его реакцию на её такое поведение. Ревность всегда пеленой застилала глаза Фёдорову, и в эти моменты он просто не думает. Не обращал на неё внимания? Получай. Спросите, а не мазохистка ли Аня? Раз начала встречаться с Мироном, то определённо да, но не сейчас, не в этой манере поведения. Евстигнеева чувствует, что он уже в коридоре, но это нужно доделать до конца, доиграть до нужного ей финала. Манипулятор? Угадайте у кого научилась. Именно. Та-дааааам. Фёдоров Мирон Янович, собственной персоной. Иногда его нужно было доводить до таких эмоций, иначе по-другому он, ну, совсем её не слышал, тонул в работе и прочей херне. Посмотреть на него, оказавшегося в коридоре, сейчас — можно подумать, что малейший тычок в его сторону — и атомная мировая не за горами. Все его вопросы она игнорирует, копаясь в телефоне. Второе, что было самым ужасным для Мирона, это игнор. Он его ненавидел до кончиков пальцев. Да и сама Аня не раз попадалась на этом так, что Фёдоров готов был порвать её на британский флаг, а она всего лишь легла поспать днём и выключила звук на телефоне, а он уже ворвался в квартиру и, весь красный от гнева, кричал, какого же хуя она его игнорит. Девушка стоит к нему спиной и лишь тихо и незаметно улыбается. Провокация? Та ещё. НО Аня не из тех, кто пасует перед опасностями в лице разгневанного Мирона Яновича. — Ты куда собралась? — поначалу тихо, но когда ответа не последовало, тон повышается раз в пять, не меньше, — Ты еще игнорировать меня здесь будешь?! Ну, нихуя, размечталась, — усмехается нервно, подлетает к Аньке, грубо хватая ее за руку и к себе разворачивая, — Ты че, позлить меня решила? — шипит, мгновенно впиваясь ладонями в ее талию и, подведя к стене, вжимает собой в ее поверхность. Он резко разворачивает её к себе, и Евстигнеева едва ли не теряет самоконтроль, но не сейчас. Рано. А внизу живота болезненно тянет и обжигает огнём. Сука, как же она его хочет.