Безумие

Одной рукой Мирон быстро задирает край платья вверх, нагло лапает, осознавая, что она абсолютно обнаженная под ним, и от этого самого осознания внутри просто разрывает на части, заставляя дышать тяжело и смотреть пристально, вжимать в стену сильнее, чтобы даже намека на то, что от него вырвутся, не было. Аня понимает, что дыхание перехватывает, когда она оказывается вжатой в стену телом Мирона. Не сейчас, ох, только не сейчас. Глаза девушки небесно-голубые темнеют от страсти, как море во время шторма, и от этого никуда не деться. Девушка не разрывала зрительного контакта, как со смертельно опасным зверем. Нельзя опускать взгляд, поэтому она смотрит прямо на него и лишь тихо усмехается, даже не пытаясь вырваться. Она устраивала всё это только чтобы вырваться? Нет уж, дудки. Ощущая его руку между ножек, Аня рвано выдыхает и слегка сводит их, потому как сдерживать возбуждение уже просто нет сил. Как в такие моменты он ещё про работу думать успевает? Евстигнеева проводит рукой по его паху, останавливаясь на уже каменном стояке. — Неужели кто-то вспомнил, что у него есть девушка, которую нужно удовлетворять, хм? — Я смотрю, ты при полном параде, да?.. — смеется хрипло, как ебаный маньяк, не меньше, одно ее запястье сжимает крепко, — и здесь тоже?.. Лбом в ее лоб вжимается, телом — совсем вплотную, и пальцами между ее бедер проскальзывает, не промедлив ни секунды. Сразу же проводит двумя между половых губок, ощущая, какая она уже влажная. Улыбается, выдыхает шумно от собственного нарастающего возбуждения, и хорошо, блять, что спортивки свободные, иначе двигаться было бы очень затруднительно. А вот дышать — уже. Мирон прямо в анины губы цедит, плотно касаясь их своими: — Ну что? Останешься или сбежишь? — Я? Сбегу? Аня цепко хватает его за подбородок, свободной рукой. — Не дождёшься. Тихо выдыхает она ему в губы, с вызовом смотря в глаза. — Я и не ждал, что ты сбежишь, — улыбается, щурится, а после к ее шейке губами припадает, целует жадно, влажно. Вот он. Финальный аккорд. Она знала, что сейчас ему окончательно сорвёт крышу. В итоге, на теле останутся следы укусов, фиолетовые синяки от плотно сжатых пальцев на худом запястье, а также приятное чувство удовлетворения, которого сейчас, блять, нет. — Не волнуйся, я бы обязательно спросила твоего одобрения по поводу кандидатуры на эту роль. Ничего личного. Просто секс… Или Мирон Янович, всё-таки найдёт в своём пиздец насколько плотном графике десять минут для удовлетворения меня? Осилишь десять минут? А то глядишь, и времени много не займёт и вернёшься к бумажкам. После секса он поймёт, что это была провокация, на которую он постоянно покупается. Да, стоило признать, Аня разозлилась. Да, ей сейчас нравилось то, как он бесится. Но он сам виноват, нечего было в момент, когда она пыталась его соблазнить, копошиться в телефоне и разговаривать про работу. Она еще находит смелости снова язвить в ответ. Типа «ой, а я что, что-то не так сделала? хм, интересно». Она всегда эту смелость находит, непонятно откуда и каким образом. А Мирон. Ну, блять, падок он на такое, ну есть у него слабинка: заводиться, когда эта маленькая зараза начинает его провоцировать. Начинает привлекать внимание. Федоров ни в жизнь не забудет момент, когда он, сидя на кухне, в очередной раз закопался в ноутбуке и ебучих деталях контракта, забыв про существование мира. Аня зашла почти бесшумно, села на стол перед ним и, уложив стопы ему на плечи, коротко кашлянула, отвлекая. Взгляд он поднял не сразу, а когда поднял — уронил толстый блокнот на пол, не сумев удержать. Она, обнаженная, с еще влажными волосами после душа, развела ножки и только победно усмехнулась, задавая крайне риторический вопрос: «Может, ты займешься сексом со своими делами, м?» Анька умеет отвлекать от всего на свете. Собой. Потому что знает себе цену, потому что гордая, потому что ей можно. Ей и сейчас можно. Нужно. Правда, выдержки — совсем мизерное количество, потому что бедра сводит, ладонь Мирона зажимает между них; вроде как, и дышит учащенно, и взгляд мутнеет, а с ротика ее наглого до сих пор язвочки слетают. Это никогда не прекратится. Для нежности у них есть ночи в туре, выходные, на которые они наконец-то в Питер приезжают и вообще никуда из дома не выходят. А на такое — у них есть «недоеб», как выражается Анька, и эмоции. Куча эмоций. С ней всегда ярко, всегда сильно, всегда до сумасшествия хорошо. Даже без грубости, с приторными словечками на ушко и медленно так, ласково. Всегда. Ее хочется любить и обхаживать своей любовью с ног до головы, потому что она хрупкая, маленькая. Ей хочется владеть, потому что за таким Мирон всю жизнь гнался. — Не волнуйся, киса, меня надолго хватит, — усмехается самоуверенно, внутреннюю сторону чужого бедра сжимает и поднимает руку, чтобы спешно расстегнуть ебаную молнию, — это ты у нас на второй минуте уже дрожишь вся. Они оба понимают, о чем он.  — Ну не знаю, как на второй минуте… Аня не может говорить дальше, дыхание перехватывает от внезапно нахлынувшего возбуждения. К слову, не особо Анька любила секс до Мирона, потому что тот самый первый раз был скомканный, слюнявый и совсем непонятный. Вообще, сама Евстигнеева производила впечатление девушки опытной: поведение, макияж, одежда, но сама Анька спала только с двумя людьми. Первый совсем неважен, а второй вот. Мирошкин. И в свои почти 20 лет Аня искренне не хотела первый раз подпускать к себе Фёдорова. Поэтому так долго сопротивлялась, поэтому шарахалась от него, как ебанутая, хоть и уже спустя полгода знакомства можно было выжимать её трусики только от одного взгляда рэпера. А потом всё-таки бастион сдался, и Аня охуела, причем это было сказано крайне мягко. После их секса, она мало того, что не могла встать, так ещё и разревелась от переизбытка эмоций, чем напугала Мирона до чертиков. После этого, осторожно, семимильными шагами, она раскрепостилась, могла наброситься на него сама после тура, ни капли не стесняясь. Евстигнеева выучила всё, что он любит и как он любит, и теперь умело пользовалась этим. Мирон тоже отчетливо помнит их первый секс. Помнит, как долго они к этому шли. Помнит, каким осторожным он пытался быть. И это, пожалуй, навсегда останется для него загадкой: неужели он вообще мог быть с кем-то таким внимательным, таким бережным? До того как он окончательно на Аньку запал, все связи у него ограничивались одной ночью, все было как-то сухо, как своеобразный пакт с самим собой, как чертова бытовая херня, вроде пойти почистить зубы, побриться, в душ сходить. Поебаться входило туда же. И если сейчас Мирон занимается любовью, то раньше это было бесчувственной еблей, наутро превращающейся в «сделай одолжение: соберись побыстрее и съеби». У Мирона не было табу, он позволял себе абсолютно все, он мог унизить и сделать больно, мог запросто вышвырнуть, если вдруг какая-то вшивая шлюха осмеливалась промямлить ему нет. Слова «нет» он в свой адрес вообще не знал, и это все где-то далеко. В прошлом. Кажется, вообще в другой жизни. До Аньки было как-то. Грязно. Сумбурно. Все скомкано. Вся жизнь кубарем. Мирон отдергивает Аньку от стены и резко на руки хватает, так, чтобы та его поясницу ногами обвила. Платье расстегнутое спадает к черту, только на бедрах держаться остается, и пока одной рукой Федоров пытается Евстигнееву удержать, второй с трудом расстегивает злоебучие застежки на ее туфлях. Аня с легкостью обхватывает Мирона ногами, впиваясь в его губы. Вот то, что она добивалась. Он сам дрожит от нетерпения, сам хочет, как и она. До безумия, до сумасшествия. Аня не представляла, что можно хотеть человека настолько, что просто готова была не слезать с него всю ночь, а главным было довести до того состояния, когда с его губ слетает тихий стон, и он буквально вжимает её в себя. Губы Мирона, как обычно, обветренные, но такие родные и любимые и от них трудно оторваться, тем более когда поцелуи все жарче и требовательней. Девушка не может сдержать стона, когда Мирон буквально впивается в её губы, скользя ладонями по животу. Идти пиздец как трудно. Пелена возбуждения застилает все нахуй. Мирон ударяется плечом о косяк двери в спальню, когда буквально вваливается в нее, за собой дверь захлопывает и сметает все с комода к хуям на пол, когда Аньку на него усаживает. Миро целует под ухом ей, дышит тяжело, с туфлями, наконец, справляется, и те с громким стуком на пол падают. Руки нетерпеливо тянут край платья вверх, стягивают его через ее голову, а для Мирона эти секунды его собственного бездействия — пытка ебаная. После них — сразу же в ее рот поцелуем вжаться, языком нагло обшарить, и ладонями повести по животику, так, как ей нравится, как она любит. — Какая же ты охуенная, девочка моя, — шепчет жарко Аньке прямо в губы, гладит ребра, бока, с нажимом ведет, и, наконец, сжимает ладонями ее грудь, большими пальцами проходясь по твердым сосочкам, — особенно когда выводишь меня. Аня знает, что умеет это делать. — Потому что твоя… Потому и охуенная. Мирон залипает на ее тело как в первый раз. Снова. Опять. Смотрит жадно, бегает глазами, оторваться не может, а когда снова Аньку поднимает и к кровати несет, ключицу ей целует, покусывает слабо выпирающие косточки. Опускается на постель вместе с ней, сверху нависая. — Соскучилась, киса?.. — судорожно стягивает футболку с себя и, кинув куда-то в сторону, упирается ладонями по бокам от аниных висков. — Безумно! — отвечает Анька на его вопрос. Маски спадают, она больше не играет и сейчас перед ним такая, какая есть. Девушка на автомате слегка прикрывается, ибо Мирон знает, что она слегка комплексует по поводу своей худобы, но все комплексы тут же отлетают к чертям, когда он снова впивается в её губы. Она не умеет с ним притворяться, разве что когда вот так пытается вывести, но её не хватает надолго. Просто с ним не нужны маски, не нужна игра. Он знает её любой: пьяной, трезвой, болеющей, злой, весёлой и ещё много-много прилагательных. А ещё он любит. И пусть говорит редко, но она чувствует и знает это. Она под ним всегда такая открытая. С нее сходит все напускное. Она под ним такая тоненькая, такая идеальная, будто высеченная буквально по золотому сечению, возбужденная и нетерпеливая. Часто дышит и льнет всем тельцем. И Мирон сгибает руку в локте, опускается ниже, губами прихватывает тонкую кожу на шее перед собой и втягивает с такой силой, чтобы лиловый цвет остался на неделю точно. Аня обвивает его шею руками, потягиваясь и прижимаясь к нему всем телом, при этом смотря прямо в глаза. В момент, когда Янович оставляет засос, Анька дёргается и не может сдержать смешка. — Фёдоров, на тебя тоналки не напасёшься. Тем более мне ещё в Берлине с мужиками гулять, а какие мужики, когда на мне твои метки. — Это я специально, — усмехается тяжело, взглядом облюбовывает каждый миллиметр ее тела, а татуированные ладони от бедер к талии ведут, вверх, как змеи перед прыжком, доходят до груди и сминают, — всю тебя разукрашу, чтоб никто и взгляда не посмел на тебя кинуть. Аня прилагает усилия и переворачивает Мирона на спину. Теперь она сидит сверху абсолютно обнажённая, упираясь руками ему в грудь. Глазёнки горят, и девушка осторожно скользит бедрами по его паху, не торопясь, словно дразня, хотя сама уже горит от нетерпения. Он помнит. Свою реакцию на то, как их общий знакомый поведал ему ее возраст. Мирон в тот день впервые с ней заговорил так основательно под стакан какого-то коктейля, в тот день впервые так основательно посмотрел на нее как на девушку, охуенно красивую, а не как на тупо собеседника. Думал: неужели. Зацепил кто-то в кои-то веки, и «ей девятнадцать». Все, что тогда из Федорова вышло, — это тихое и обескураженное «ебаный пиздец» куда-то в собственную ладонь. Мирон каждый раз повторял себе: нет, сука, нет, даже не смей, не смей, блять, западать на нее, ты ее испортишь, это слишком, это просто слишком, и каждый раз, как он ее видел воочию, понимал: поздно уже. Хули там себе внушать, когда все, крайняк? Назад нет дороги. Вляпался так, как еще никогда в жизни. Да Мирон так не вляпывался даже тогда, когда женился однажды на молодую тупую голову. Вечно все через одно место, видимо, судьба, видимо, это его кредо — по сложностям до конца жизни топтаться. Он поначалу себя маньяком каким-то ощущал, а когда ловил себя иногда на мысли, что хочет Аньку — так аж жмурился, мычал от безысходности, безвыходности, себя ненавидел, потому что, ебаный в рот, она год назад школу закончила, а ты, тридцатидвухлетний мужик с нихуевыми известностью и биографией, ее хочешь. Мирон боялся. Искренне боялся, когда она, вся такая нежненькая, неопытная, смотрела на него снизу вверх своими большими глазенками, а потом жмурилась, губки кусала, когда он в ней оказался. Что он тогда пережил — словами не опишешь ни на одном языке. Он знал, что до него у Аньки был кто-то, о котором он не спрашивал и не собирается пока что уж точно, но она ж непривыкшая была, маленькая, не готовая. А потом она разрыдалась. Взяла и разрыдалась, за его плечи уцепившись, и, блять, как же Мирона изнутри наизнанку вывернуло от страха, непонимания, потому что, блять, неужели он не так что-то сделал? Вдруг она жалеть будет до конца? Вдруг почувствует себя использованной, подумает, что это на одну ночь, что Мирон съебет. Ушло время, чтоб доказать обратное. Чтоб она осталась. Что ж. Получилось. Она осталась. Аня в его руках — послушная. Настоящая. Выгибается, отзывается на каждое касание, и в ней нет той стеснительности, что поначалу была, нет стыда, потому что. Господи боже, чего вообще можно стыдиться с ее телом? С ее бледной гладкой кожей. С ее изящностью. С ее, блять, такими охуенными бедрами, твою же богу мать. Мирон сейчас больше ни о чем думать не может. О чем бы ни начинал — все равно переключается на ее фигуру. У него стоит пиздец как, а Анька еще внезапно отталкивает и переворачивает на спину, садясь сверху. И это полный крах всего. Мирон судорожно пытается вдохнуть, на какие-то секунды глаза закрывает, когда Аня бедрами ведет, прямо по возбужденному члену, и пересыхающие губы облизывает от желания. Не помогает. Улыбается так довольно, как кот мартовский, и пока одной ладонью Мирон снова до самого низа живота ведет, пальцы второй к губам по шее поднимаются. Касаются ласково, но проскальзывают в приоткрытый ротик далеко не нежно, а скорее грубо, требовательно. Подушечки давят на язык, чтобы больше слюны выделилось, и это охуенно, на самом деле, — смотреть, с каким рвением она делает то, что от нее хотят. — Ты же моя девочка, — шепчет и пальцами второй ладони по гладкому лобку ведет, ниже, еще ниже, пока не находят бугорок клитора, надавливая, — и все должны знать, насколько ты моя. Душно. В голове — мутно. В паху ноет нещадно, и Мирон бешеным взглядом следит за тем, как Аня вздрагивает от прикосновения к самому чувствительному местечку, как посасывает его пальцы и что-то невнятно стонет. А еще Мирону кажется, что он сейчас просто взорвется. — Ты ведь покажешь, насколько, соскучилась, м?.. Ухмыляется. Начинает ласкать клитор чаще, изредка проводя пальцами дальше по киске, собирая выделяющуюся смазку. Анька вся такая податливая, с румянцем на щечках. Видеть ее такой может только Мирон. Только он один. Аня не была сильным человеком. Нет, наверное, была, а точнее — старалась им быть. Старалась не ломаться, не плакать, не жалеть о людях, которые ушли из ее жизни, в общем быть сильным человеком. Ей было неплохо одной. Она прекрасно помнила, как к ней клеились парни с намеками на секс, либо же с намеками на серьезные отношения, но это все было не то. Дальше флирта не заходило дело. И тут на горизонте появилось лысое чудо. Как бы Аня не отнекивалась — она тайно наблюдала за ним и удивлялась насколько он серьезный и замкнутый. Девушка наверное уже тогда чувствовала, что тянет, вот только признавать не хотела. И только сейчас Аня поняла, что нашла в нем все то, что не могла отыскать в своих сверстниках. Несмотря ни на что, она была в нем уверена. Она была уверена, что Мирка не будет ей врать. Если разлюбит, то скажет, не будет тянуть резину, бояться сказать. Нет, он рубанет правду и уйдёт, и это в миллион раз лучше. Аня была благодарна ему за то, что он не распускал соплей рядом с ней. Он просто сгребал ее в охапку и касался губами виска, после чего тащил кружку ее любимого какао. Нет, в какие-то моменты, она была для него опорой и за это тоже была благодарна. Аня понимала, что тоже много значит для него и тоже может помочь ему. Еще за что она его любила? За то, что Федоров не пытался её поменять, а просто принимал такой, какая она есть. А насчет возраста… Ей было похуй. Девушки трясутся, когда представляют жениха родителям, но у Ани их не было, поэтому… На мнение других, ей было глубоко насрать. Им хорошо вместе? Неа. Вместе им охуенно, а это значит, что на все остальное плевать. Аня снова не может сдержать стон, когда чувствует, как его рука скользит по киске и двигает бедрами, вторя его движениям. Кто приучил её к сексу? Мирон. Так вот теперь и выслушивает скандалы и провокации, когда не дает того, чего она хочет. В их первый секс она сняла все маски. Аня сама не понимала толком, что происходит, хотя была абсолютно трезвая. Она была в шоке от эмоций, которые испытывала, как боялась, что он уйдет сразу после их первой ночи, боялась, что он фыркнет и выгонит ее, даже не закончив, ибо она ничего вообще не умела. Но в ту ночь она и его открыла для себя с новой стороны. Впервые она и увидела его таким нежным, чувственным и заботливым, и девушка охренела, когда увидела страх в его глазах, когда она расплакалась. Но сейчас все мысли отошли на задний план. Девушка осторожно посасывает палец, понимая чего он хочет. Убрав его руку, девушка скользит поцелуями по его торсу, оставляя после себя влажную дорожку, а то время как руки уже освобождали его от штанов и нижнего белья. Проведя рукой по возбужденному члену, Аня сморщила носик — слишком сухо. Брюнетка, недолго думая, обхватила член губками, скользнув вниз по всей длине и смачивая его слюной. Да, Анька уже и этому научилась и знала, что Мирон любит поглубже, знала и была не против, когда он наматывал ее волосы на руку, после чего начинал двигать бедрами, загоняя член глубоко в глотку. Но не сейчас. Рано. Девушка продолжает ласкать орган, скользя языком по всей длине, уделяя особое внимание головке. Ноготками она водит по его бедрам, а затем начинает помогать себе ручками, заглатывая орган все глубже, чувствуя, как головка члена упирается в горло. Аня всегда его слышит. Не просто слушает да кивает, мол, да, да, ясно — она улавливает суть. В ее возрасте девочкам абсолютно не дано понять, что происходит внутри такого человека, как он. Не исключено, что они понимают тексты, понимают мотивацию его творчества, ценят и оценивают, но разобраться в том, что в его мозгу — для них непосильно. Это непосильно, впрочем, и повзрослевшим, и ровесникам Мирона, и знакомым, и незнакомым, да о чем говорить — его родители-то абсолютно не всекают, что у него в душе и мыслях творится. Только друзья. Не те, с кем можно бухнуть и треки пообсуждать, нет. Те, с кем Мирон прошел самую невиданную пиздорезку, которую только можно пройти. Наверное, потому однажды он и поставил этот гештальт, своеобразный шлагбаум, отделяющий его самого от каких бы то ни было отношений. Не понимали его, блять. Не видели, почему да как. Зачем он это пишет, зачем пытается все новые и новые цели брать, достигать их, себя не жалея. И уж — упаси господь — предположить, что его поймет кто-то настолько молодой, настолько жизни не видавший. А тут она. Появляется в его жизни так нагло, буквально врывается, и понимает его. Он начинает фразу, а Анька заканчивает. Он начинает как проклятый ебашить к новой самоцели, а она ему помогает. Иногда Мирону кажется, что ей десять лет, судя по ее поведению, но судя по ее мозгам — она наверняка старше своих прожитых. Мирону дико нравится тот факт, что на нем ответственность такая: жизнь ей показывать. Она слышит его во всем. Как и сейчас. Федоров в принципе ничего ей не говорит и не просит ничего сделать, но Анька инициативу в свои ручки берет. Он эти моменты обожает. Научилась же, умничка, зажиматься перестала, стыдиться чего-то там. И когда она его пальцы изо рта выпускает, когда вниз наклоняется, чтобы по животу поцелуями повести — у Мирона ведет кое-что другое. Голову. Сносит. Он ее плечи гладит, пока его окончательно раздевают, и стоит Ане обхватить член своими мягкими горячими губами, как Мирон ладонь прислоняет ко рту тыльной стороной, глубоко вдыхая. — Блять, — на выдохе, и хочется глаза закрыть от накатившей волны тягучего удовольствия, но нет, нет, Мирон будет смотреть на нее, смотреть, как она ему отсасывает, — вот так, киса, умница. Приятно. До ломоты приятно. Анька уже знает, как ему больше нравится, знает и потому глубже берет, и, когда головка в чужое горло упирается, Мирон, наконец, стонет. Тихо, низко. От его хриплого, низкого стона бегут мурашки по коже. И Мирон перехватывает инициативу, направляя её, да так, что у Аньки непроизвольно с глаз текут слёзы, но в принципе это чисто физиология, сама она не испытывает дикого дискомфорта. Она слышит это «киса» и не сможет сдержать улыбки. Все знают, что она любит котов. Всех без исключения: облезших на улице, отожравшихся домашних — всех. И уже весь табор сравнивает её с этими животными. И они правы, у Аньки кошачья походка: плавная и грациозная, аккуратные изгибы тела, а ещё она в прямом смысле слова тихо мурчит, когда Мирон аккуратно перебирает её волосы. Нет, не для того, чтобы быть похожей на кошку, а это получается непроизвольно. Она свободолюбивая, но тут скорее была. И ещё… Стоит погладить против шерсти, и Анька выпустит коготки, да так выпустит, что мало не покажется. — Давай, маленькая, еще чуть-чуть. Ладонью в ее черные волосы зарывается, сжимает в кулак и держит, ее движения головой контролирует. Сам двигает, опуская вниз и бедрами вверх подаваясь, чтобы в самую глотку войти, чтобы видеть, как у Аньки в уголках ее по-детски больших глаз слезинки скапливаются. Мирон дышит тяжело, шумно, ослабляет хватку и снова Ане управлять позволяет. Она и так знает, как делать нужно. Как делать правильно. Для него. Пальцы гладят где-то за ушком, как котенка, будто хваля, поощряя, потому что-то, как Анька это делает, — невероятно. Невыносимо хорошо. Мирон ее ротик обожает, и та знает это, потому что не раз слышала. Федорова вообще частенько заносит в пошлых, грязных выражениях, если его до кондиции довести, а уж у Ани это всегда мастерски получалось. До той кондиции, когда Мирон не соображает адекватно и контроль на нуле. Когда ему хочется вылизать ее так, чтобы она кричала. Когда он на ушко ей шепчет такие откровенные вещи, от которых она краснеет и смущается, но улыбается так довольно. — Посмотри на меня, — хрипло требует Мир, оттягивая девушку слегка за волосы, заставляя взгляд вскинуть. Он берет паузу, облизывая губы. Смотрит, смотрит, смотрит, жадно так, все еще ощущая обжигающие губы на члене. Мирон просит поднять голову и девушка выполняет и проводит язычком по всей длине органа, при этом как-то хищно облизнувшись. Аня представила, как она сейчас выглядит со стороны: припухшие покрасневшие губки, слёзы, которые ещё не высохли на длинных ресницах и невинные голубые глазки, которые никак не вяжутся с тем, что буквально пару секунд назад она заглотила его член полностью, а что дальше будет, так это вообще. — Ты охуенно выглядишь, малышка моя. — И ухмыляется уголком губ, тут же отстраняя от себя Аню, — иди сюда, давай. Хватает второй рукой девочку за бедро, когда та выпрямляется, отводит его шире, зная, что ей явно было неприятно так резко проехаться коленом по ткани одеяла. Это формальность. У Мирона крышу, блять, сносит к хуям, и еще терпеть и осторожничать? Не сегодня. Его этот недоеб с головой накрыл. Он ладонью обхватывает напряженный до боли член и приставляет головку к ее уже такой мокрой киске, сам на ее личико смотрит, эмоции взглядом ловит. Играется, дразнит, когда вдоль водит, едва-едва проникая в щелочку и снова вверх, не давая ей самого нужного. — Давай, сладкая, сама, как ты умеешь. Девушка даже не замечает как провела коленкой по одеялу. Не до этого сейчас, она хочет его дико. Почему-то в голове всплыло, как она переживала, что он её бросит из-за того, что она ничего не умеет и рьяно взялась за обучение. Аня прислушивалась к каждому его стону, запоминая, что ему нравится, а потом взялась за просмотр видео, за чем её и застал Мирон. Девушка густо краснела и сбивчиво объясняла, что пиздец какая неумелая, а он то дядька взрослый и знает и умеет куда больше. На что Фёдоров лишь рассмеялся. Аня затаила дыхание, в предвкушении, но этот засранец решил поиграть. Хорошооо… Девушка немного опускается, но так, чтобы член скользнул по половым губкам, но не позволяет ему проникнуть внутрь. Она касается руками его шеи, не сильно сжимая и впиваясь коготками. — Не забывай, что я тоже умею дразнить… Тихо шепнула она, после чего всё-таки привстала и, обхватив ручкой напряженный член Фёдоров аккуратно направила его внутрь себя, после этого опускаясь и принимая его полностью. С покусанных губ девушки слетает рваный выдох. На удивление, ей все равно каждый раз требуется время, чтобы привыкнуть к его размеру. Нет, бывают моменты, когда их что-то накрывает, и Мирон не особо заботится об этом, а Анька потом ходит и весь день бурчит, потому что ходить неудобно. Сам же Фёдоров буквально рычит и обычно просто наслаждается тем, что каждый раз она узкая и в ней очень тесно. Звучит круто, но правда. У Мирона частенько из крайности в крайность, от одного берега к другому. Временами он хочет быть нежным просто до потемнения в глазах, скатываться в приторность, называть Аньку самыми сладкими словечками, целовать ее везде, где только возможно, и плевать, есть люди рядом, нет людей рядом. А временами в нем как будто какой рычаг включают, и эта потребность в контроле и собственном превосходстве затуманивает мозги окончательно. Мирон научился со временем находить золотую середину, это был нихуево сложный процесс, потому что он действительно, на полном серьезе не понимал: а зачем? Зачем разграничивать, когда можно и так? Особенно ему характер собственный не позволял исправляться: во многих вопросах самоуверен, во многих чсв зашкаливает, поэтому чтобы Оксимирон — да для кого-то исправиться? Смешно. С Анькой как-то само выходило. Нет, его ебаная самоуверенность и хамоватость никуда не пропали, но метаморфозы точно начали происходить. Иногда, как, например, сейчас, Мирон смотрит на нее и все, чего хочется, — это грубо перевернуть ее, прижать к постели, и, сжав длинные волосы, грубо взять сзади, потому что весь ее вид к этому призывает, провоцирует, зарождает просто нездоровое желание владеть ею. Но Мирон не позволяет себе такого, по крайней мере, пока. Пока — он позволяет ей. Снова пригрозить тем, что она тоже может дразнить, в чем Федоров ни капли не сомневается — проходили уже, обхватить его член и, мазнув по киске, направить в себя, чтобы тут же плавно насадиться. И Мирон, кажется, на пару секунд выпал из реальности, ухватив Аню за бедра крепче нужного. Она всегда такая безумно тесная внутри. Горячая, мягкая, мокрая. Каждый раз без исключения Мирону кажется, что это у них впервые, что она нетронутая, невинная девочка, потому что Аня так крепко сжимается внутри, так хмурится, кусая губки, привыкая к чему-то в себе. Но стоит ей это сделать, стоит начать плавно двигаться, как вся ее осторожность сходит на нет. Она любит не быть невинной девочкой, а притворяться ей, потому что Мирона это пиздец как заводит. И, кажется, в нем все-таки есть задатки маньяка, иначе как объяснить эту ебаную одержимость ею? Аня начинает двигаться, постепенно привыкая и просто наслаждаясь тем, как он растягивает её изнутри. Девушка никогда не была против экспериментов. Попробуем в ротик? Даааааа, и вся красная от смущения Евстигнеева, пытается разобраться, как же подобраться к этой штуке и дико обижается, когда Мирон ржёт. Но всё же потом, раз за разом и сейчас он буквально звереет от её минета. В общественном месте на скорую руку? Хуйня-война. Кончить в ротик? Снова без проблем, только пожалуйста поешь нормальную пищу за пару дней до данного события. И когда после того, как он спустил девушке в ротик, то сразу последовал вопрос пойдёшь плеваться или нет. На что Аня собрала каплю спермы с подбородка и, облизав пальчик, вопросительно изогнула бровь. «Если все твои девушки так делали, то не значит, что и я должна». Евстигнеева всегда хотела сделать ему приятно, не потому что ярое желание угодить, а ей просто было хорошо, когда ему хорошо. Сейчас же, Аня теряла голову от того, как глубоко он проникал в неё. Упираясь ручками в грудь Фёдорова девушка начала плавно двигать бёдрами, не сводя с него глаз. Сдерживая стоны, она плавно скользила на его члене, наблюдая за его мимикой. Она сама регулировала темп, постепенно наращивая его. Дыхание сбилось напрочь, и девушка прикусила губу, чтобы не стонать громко. Мирон с ума сходит. Ему последние остатки разума сносит. Он внаглую пялится на ее распухшие красные губы, которые она покусывает от эмоций, на ее молочную грудь, на порозовевшие от жара щечки, и, блять, просто не удерживается, не может — с силой ударяет по ее бедру с хлестким звуком, тут же сжимая кожу, разгоняя кровь. — Не смей сдерживаться, — требует Мирон рычащим от удовольствия голосом, когда видит, чувствует, как Анька стоны пресекает, — забудь нахуй, что это такое. С губ брюнетки сорвался хриплый выдох когда нежную кожу обжёг звонкий шлепок, на что Аня лишь резче насадилась на его член, продолжая увеличивать темп, при этом впиваясь коготками в его грудь. Брюнетка задыхалась от тех ощущений, что накрывали с головой, но честно старалась не стонать. Почему? Ну не умеет она тихо. Обычно, когда Мирон расходился, кончала она не один раз, а потом ходила с сорванным голосом. Однажды они так в туре закрылись в номере отеля. Порчи с Женькой жили напротив. И когда на утро Анька вышла вообще без голоса, Порчи смущённо отворачивался, а вот в глазах Жени она прочитала лёгкие нотки зависти. Соседи самой Ани ненавидели Мирона всеми фибрами души, потому что стену у неё были очень тонкие, а бабушки возле подъезда сразу же сложили о ней своё мнение. И несмотря на то, что Питер — это рассадник интеллигенции, они называли её одним и очень лаконичным словом. — Если я не буду сдерживаться… То твои соседи нас вздёрнут. В очередной раз насаживаясь на его орган, девушка практически сдавленно заскулила, лишь бы просто не стонать громко. Аня вцепилась в его руки, которые вцепились в её талию, используя их, как опору, после чего перешла на совсем быстрый темп, отчего в перерыве между её непонятными звуками, раздавались до безумия пошлые шлепки. Руки цепляются за тазобедренные косточки, насаживают девушку на член сами каждый раз, когда она опускается, жмут вплотную к паху, так, чтобы ее киска полностью к нему прижималась. Мирон проникает на всю длину, до самого основания, зная, что в самом начале для Ани это слишком, но она быстро привыкает. Она вообще у него быстро и смело учится. Периодичность между накатывающими волнами липкого, жаркого наслаждения постепенно сокращается, низ живота, наконец, отпускает это ноющее напряжение, заменяясь приятными до темноты перед глазами импульсами. Охуенно. С ней всегда охуенно. Сделав плавный толчок внутрь, Мирон замирает и резко поднимается, садясь на кровати. Аньку прижимает к себе рывком, обвив худенькую талию, и второй рукой за шею тянет вниз, к своему лицу, чтобы обхватить ее нижнюю губу своими, ощущая, как искусана тонкая кожица. Дискомфорт быстро сменяется резким наслаждением, от которого не хватает воздуха. Девушка теряется во времени и пространстве, когда Мирон одним резким движением насаживает её на себя. Любила ли она в сексе доминировать? Нет. Она полностью готова подчиниться ему. Иногда, когда ее саму тошнит от ванильностей, брюнетка провоцирует, опять же, сопротивляясь, отчего он срывается с катушек. Периодически ей становится страшно, ибо он реально срывается, а учитывая их разницу в возрасте… Но эти мысли Аня быстро отметает от себя, потому что они оба извращенцы. Евстигнеева обожает, когда он так доминирует, грубо и властно. На самом деле многое в её жизни перевернулось с его появлением и сама Аня менялась. — Ты моя, сладкая. — Рвано шепчет ей в ротик, ее язычка своим касается, внутрь проскальзывает, целует глубоко, влажно. Мирон хотел продолжить, но, блять, не может оторваться от по-детски пухлых губок, не может перестать опускать ее на себя, не может думать адекватно. Она что-то мычит ему в поцелуй, а он только крепче ее рукой стискивает, пальцами сжимает бледную кожу на боку так сильно, что у самого суставы начинают слабо ныть. Не может сказать себе нет, когда перед ним это чудо. На нем. Губы саднит, воздуха нихуя не хватает, но, отстранившись от ее рта, Мирон все еще не вспоминает, что такое «нет». Он пиздец какой жадный до этого тела, поэтому поцелуи уже по ее шейке сыпятся, второй засос ставится за несколько секунд, и губами Мирон ниже ведет, к ключице, широко проходясь языком по ямочке посередине. Ее кожа бархатная. Она всегда пахнет чем-то сладко-ягодным, естественным, чем-то, что не описать. Сейчас — плечи и грудь мурашками покрываются, и когда Мирон кончиком языка задевает сжавшийся сосочек, а затем губами обхватывает, чувствует сразу же, как Анька вздрагивает, сжимает его внутри крепче, звонко всхлипывает. Мирон знает, что ей нравится. — Я перестану сдерживаться, когда и ты перестанешь. — Аня прекрасно знала Мирона, знала его сущность, его зверя внутри. И знала, что он слишком часто бережёт её, считая, что она слишком хрупкая. «Я перестану, если ты перестанешь». Узнает свою Аню, которая любит сперва потребовать, а потом уже сделать самостоятельно. Мирон понимает: если сорвется сейчас, если скажет себе «да» на все желания, — остановить себя уже не сможет. Когда из него все изнутри рвется, все накопившееся, нажать на стоп становится невозможным, невыносимо трудным, и Анька ведь знает, чего просит, знает, на что идет: ей нравилось. У нее стирались все чертовы границы приличия, все грани, она отдавалась ему каждый раз как будто в последний, кричала так, что у Мирона все внутри скручивалось в тугой узел от удовольствия. В такие моменты он ей владеет. Он ее берет. Забирает себе. Все больше и больше, дальше и дальше, буквально сливаясь с ней в одно целое, и ему в этом отсутствии контроля и разума становится так безбожно глубоко поебать на весь этот ебаный мир. На всех людей. На все, чем он занимается. На мнения, слова, слухи. Он знает, что Аньке завидует гора девушек, а она знает, что завидуют ему. Камон, нужно смотреть правде в глаза: совсем еще неиспорченная девочка, такая до одури сексуальная, с волевым характером и заразительно веселой улыбкой. Мирон помнит, какой была первая реакция всех его лучших друзей на нее: пауза, молчание, приоткрытый рот и какое-то по-пацански смущенное «здрасьте.» Они до последнего в ее возраст не верили, но ни один, ни один из всех ближних Мирона не сказал ему что-то против Аньки. Не потому, что не могли. А потому что не хотели. Потому что они все как-то быстро не приняли, сделав неотъемлемой частью их своеобразной семьи. Пожалуй, тогда Федоров в который раз удостоверился: жизнь ему самых потрясающих друзей подарила. Как, впрочем, и любимого человека. Он любит, когда она признает свою принадлежность ему. Свою преданность. Свою верность. На каждое его «моя» Аня уверенно отвечает «твоя», всегда, абсолютно, даже когда они срались и Мирон свое поведение собственника объяснял рычащей фразой «потому что ты моя, блять», она поначалу хотела поспорить, на место своего неумного парня попытаться поставить, но в итоге все равно признавала. По-другому не может быть. По-другому Мирон не примет. Аня признает это и сейчас, обнимая его за шею, прижимается тесно, постанывает так рвано, надрывно. Федоров смотрит на нее и не может насмотреться, жарко дышит через рот прямо на ее губки и, когда она вся дрожит, сжимается, в очередной раз упивается ее чувствительностью. Она всегда реагирует так ярко, так остро, верно коснись ее в нужном месте — застонет тихо, заежится от мурашек. Порой Мирону кажется, что он ее портит, но, блять, просто посмотрите в ее горящие глаза, пока она делает минет, посмотрите, как пошло она улыбается и как громко стонет, когда ее в кровать втрахивают. Да, Мирон нередко бывает ласковым, но, видимо, Анечке сегодня другого хочется. — То есть для тебя. — прерывается, хрипло стонет, потому что Аня отклоняется назад, опираясь на его ногу и двигается, как кошечка, плавно так, выгибаясь, –.мнение каких-то ебаных соседей важнее, чем мои желания?.. Притормозив и плавно двинув бёдрами, принимая его в себя. Девушка не сводит с него голубых глаз, после чего также жадно отвечает на поцелуй, обвивая ручками его шею, всё так же сдерживая стоны. Федоров вдруг резко хватает ее за подбородок и пару раз хлестко хлопает ее по щечке. Снова цепляет и заставляет на него посмотреть. Личико расслабленное, темные волосы липнут ко влажным лбу и вискам. Мирон пальцами убирает их, открывая ее мутные глазки, смотрящие на него так. умоляюще? — Ты меня, кажется, не услышала, — цедит сквозь зубы и сквозь зубы же вдыхает воздух со свистом, когда Анька бедрами ведет, –.я сказал не сдерживайся. Что из этих двух слов тебе наиболее непонятно?.. Мирон наконец-то отпускает её и девушка в таком положении обхватывает его ногами, снова двинув бёдрами и кардинально меняя угол проникновения. Во время секса с ним, девушка кончала не один раз, и даже не два. Если честно, то она даже не знала, что такое возможно, но все говорило само за себя. Евстигнеева уткнулась носом в его плечо, чувствуя как приближается уже знакомая дрожь. Нельзя кончать. Нельзя, нельзя. Самое интересное, что даже после третьего по счёту оргазма она снова лезла на Мирона. Его то хватало надолго и она не успокаивалась, пока сам Фёдоров не кончал и только потом совершенно без сил падала на кровать. Аня ощутимо вздрагивает всем телом и тихо всхлипывает, на автомате сжимая его орган внутри себя — Чёрт… Она шумно выдыхает, упираясь рукой в его ногу сзади и снова начиная двигаться, постепенно наращивая темп. Девушка опустила голову, скрывая лицо под густыми волосами. У него напряжены все мышцы, жилки на шее, вены на руках. В нем какая-то несдерживаемая волна нарастает, просто с головой укрыть хочет, потому что, ебаный в рот, она –возбуждающая, послушная, охуеть какая жаркая. Мирон, не выходя из Ани, вместе с ней поворачивается, ее на спину опрокидывает. Знает: ей не больно, ей не неприятно, а скорее наоборот, она всегда еще хочет. Ей мало. Для любящего взгляда глаза в глаза, когда они оргазм на двоих делят, еще рано. Для момента, когда Мирон захочет с ней окончательно одним человеком стать. У него внутри целая гора нерастраченного желания, животного желания. — Я могу в тебя вбить все, чего ты не понимаешь, киса. — ухмыляется пошло, резко Аню переворачивает на живот и одним грубым рывком к себе подтягивает, сгибая ее тельце, –.может, тогда ты начнешь меня слушаться, м?.. Прямо в ушко ей шипит, наклоняясь, и рукой волосы ее убирает с шеи вбок. Аня прекрасно понимала, что ей завидовали. Это была норма. Рэпер, который собрал олимпийский… Давайте смотреть правде в лицо популярность Мирон резко возросла, особенно после баттла с Дизастером., но тут проблема была в другом… ЕЙ нахуй не сдалась его популярность. То есть она была бы с ним, будь он продавцом в бигмаке. Деньги никогда не были для неё показателем, и на самом деле, шарахалась она в первое время ещё и потому что он был популярным. Когда они начали встречаться… Нет, не так. Когда все узнали, что они встречаются, все были в шоке. Аня долго не хотела раскрывать их отношения, но очень хотела поехать в тур. А такое не скроешь. Их фотали сначала на улицах, потом в обнимку, где-нибудь в магазине в очередном городе. А потом началось… По её номеру писали угрозы, что ей необходимо бросить Мирона, её пару раз вылавливали какие-то малолетки в подворотне (благо сам Фёдоров этого не знал). Когда они шли вместе, её старательно отпихивали от Мирона. Евстигнеева злилась, готовая кинуться в драку, но Янович лишь крепче сжимал её руку, не отпуская от себя. Девушка едва отошла, как ей резко хватают, на что Аня лишь смиренно хлопает глазами. Она только что кончила, но хотела ещё, ещё и ещё.Ей всегда будет мало, всегда недостаточно, вот и сейчас она снова чувствует вязкий узел внизу живота, когда Миро начинает проявлять свою сущность. Это значило, что сегодня остаток дня придется молчать. Дальше резкая смена позиций. МИрон угрожает, но девушка лишь улыбается от его угроз, прогибается в спинке, отклячивая попу и открывая парню…хороший вид. Она сладко, но пока ещё тихо стонет, когда он снова входит в неё. А вот в следующее мгновение, мир останавливается, а перед глазами темнеет от наслаждения — Попытайся… Ехидно шепчет она, намекая, что слушаться все равно не будет. Теперь уже Аня не то, что бы хочет сдерживаться, она не может сдержать довольно громкие стоны, вперемшку со всхлипами, когда он каждый раз буквально вбиваться в неё, вдавливая в кровать своим весом. Уткнуться в подушку нет возможности так, как он просто натянул её волосы, что она насколько это возможно прогнулась в спине. — Да… Ещё… Единственное, что срывается с её губ, вперемешку с громкими стонами. Миро кусает плечико, удерживает зубами и бесцеремонно ладонью Ане бедро отводит. — Шире, — приказывает, — для меня, девочка. Мирон приставляет головку к ее киске, скользит по смазке и надавливает, проникая внутрь сразу на всю длину. Твою же мать. Она до сих пор ужасно узкая. Шумный выдох срывается с губ, Федоров опирается свободной рукой о постель и грудью к аниной влажной спинке прижимается. Ее волосы у самых корней держит, дышит, дышит, дышит ей в ухо, двигается глубже, чаще, резче, разнося по спальне пошлые звуки шлепков кожа о кожу. — Че как там у нас по чужим блядским мнениям?.. До сих пор волнуют?. — Похуй… Единственное, что произносит она, когда Мирон в очередной раз проникает в неё, казалось до самой матки. Аня ощущает, что сама сейчас словно комок оголённых нервов и понятия не имеет насколько её хватит, и когда очередная разрядка настигнет её. Мирон любит, когда она ему подчиняется. Само собой, это могло бы потешить эго абсолютно любого мужика, даже какого-нибудь хлюпика, цепляющегося за мамкин подол, но в случае с ним — это что-то куда более весомое, важное. Ну, уродился он таким: больно уж самостоятельным и независимым. С возрастом эти две составляющие в грубость перешли и самоуверенность вида «я смогу. варианта „не смогу“ нет и быть не может». А для того, чтобы «смочь», Мирону контроль нужен во всем. Это его натура, его не исправишь и под себя ну уж точно не переиначишь. Кто-то пытается самоутвердиться, людей и обстоятельства себе подчиняя, кто-то этим себе зависть да популярность специально зарабатывает, а Мирону нахуй все это лицемерие не сдалось. Он контролирует все и всех вокруг для того, чтобы самому себе доказать свою же силу. Поэтому, была б у него на то воля и возможность — нахуй ноунеймом бы остался, сидя в халупной квартирке на окраине Лондона вместе с Мариком и Порчанским. Но жизнь сложилась по-другому, ему за какие-то заслуги боженька послал то, что Мир имеет сейчас. Поэтому его ярая бунтарская независимость проявляется теперь куда более обширно, но и куда более мудро, чем те же лет семь назад. Это касается всех аспектов его жизни. Это касается и отношений. Вместе с этим — и интимной стороны вопроса. И Анька абсолютно не возражает. Она наоборот просит. Ей нравится, когда ею управляют, и если в обыденной жизни она может ту еще самостоятельную цацу из себя построить, то в постели она отдается. Подставляется. Все маски ведь сходят, так? И Мирон видит ее настоящую: девочку, которой пример нужен, которой нужна сильная рука, которая хочет быть чьей-то по-настоящему. Для этой самой важной кандидатуры Аня выбрала однажды его. Доверилась ему. Всем своим существом. И доверяет сейчас. — Похуй? Правда?.. — Федоров усмехается, делая вид, будто удивлен, и двигается, двигается в ней, смаргивая капли пота с собственных ресниц, — допустим. Ты там, кажется. До этого что-то сказала?.. Аня не может отвечать. Ну просто не может. Внутри все сжимается и не дает дышать от наслаждения, от любви, от эмоций. Сейчас уже нахуй никому ничего не надо доказывать, сейчас она такая, какая есть на самом деле: податливая, требующая властной руки, нихуя не самостоятельная. Девушка реагирует на каждое его движение, на каждое его прикосновение и при всем этом она понимала, что Мирон еще сдерживается. Она обиженно захныкала, когда парень замедлился и практически вышел из неё. Нет, не сейчас, она еще хочет. Анька осторожно подмахивает ему бедрами, сама насаживаясь на его член. Сейчас она не думает, не соображает. Сейчас она в плену ощущений и эмоций. Сейчас она в его плену. Мирон знал ее как облупленную, знал, что она любит, что не любит. Ей казалось, что он может одним движением, одним прикосновением или взглядом заставить ее кончить. И самое интересное, что это никому из них не надоедало. Казалось бы, когда узнаешь человека полностью, быстро становится скучно и неинтересно, но нет… Не в этом случае. Каждый день, каждую ночь они старались открыть друг в друге что-то новое. И получалось. Он наматывает, наконец, ее длинные волосы на кулак, кое-как собрав их, не заботясь о комфорте и осторожности, и тянет на себя, заставляя девушку прогнуться так, как она только может. Сам выпрямляется и постепенно темп снижает, смотрит. Смотрит вниз, как его член в нее проникает, как его Анечка выпускать не хочет, стискивает непроизвольно, и стонет так. охуительно. Тоненьким своим голоском, всхлипывающе, громко. Она всегда громкая. Очень. Мирон обожает это, обожает слышать и слушать, как Анька кричит, когда ей хорошо, у него, кажется, встает даже тогда, когда уже давно встало. Еще раз. С каждым разом сильнее, блять. В отеле — все соседние номера будут слышать. В квартире — соседи богов замаливают, чтоб это прекратилось. На очередной гулянке у кого-нибудь из мироновских дома — музыка добящая заглушает едва ли, на самом деле. Ну не прекрасная ли дева — эта Анна Евстигнеева? — «Еще», говоришь?.. — маниакально шепчет, все еще наблюдая, как она его в себя принимает, как бедрами и попкой ведет, чтобы насадиться, стоит ему выйти ненамного, –.это кто у нас тут такая ненасытная девочка?.. — улыбается, руку запускает под ее животик и слабо ударяет по киске, отчего пальцы мгновенно пачкаются в горячей смазке, –.такая мокрая, блять. Мирон начинает входить чаще. С каждым толчком прижимаясь к ее бедрам, чтобы Аня чувствовала его полностью, глубоко. Пальцы гладят половые губки, раздвигают их, толчки снова учащаются, и Мирон давит на распухший от возбуждения клитор, растирая в такт своим движениям в девочке. –.и не стыдно тебе так себя вести со взрослыми дяденьками?.. Мирон снова тянет за волосы, отчего голубые глаза практически смотрят в потолок, и снова начинает двигаться быстро, насаживая её на себя. Это не критическая точка, но Аня уже не контролирует себя, периодически срываясь на крик, до боли сжимая простынь в кулак. — только с одним… Я могу себя вести… Она вскрикивает, когда он в очередной раз ударяется тазом об её ягодицы и судорожно втягивает воздух, уже даже не пытаясь сдержать стон, уткнувшись в подушек. — С одним взрослым дядей… Мирон хочет, чтобы она кончила снова. Хочет довести ее во второй раз. И в третий. До того состояния, когда Анька посмотрит на него тем самым взглядом: довольным, удовлетворенным и таким вымотанным, усталым. Ей нравится, когда с ней так разговаривают, хоть и смущение часто кроет ее с ног до головы. Ничего. Когда-нибудь ты и к этому привыкнешь, Анечка. Сама выбрала такого чсвшного гондона себе в парни. — Кончишь для меня еще раз, котенок?.. Трахать ее так, без ебаных никому не нужных рамок приличия, — просто непередаваемое ощущение. Это один из способов все свои чувства проявить, показать, выплеснуть: любить ее так. Долго, жарко, чувственно. Даже с такими заставляющими краснеть фразочками, даже с болью от шлепков и хваток ладоней, между ними это всегда будет чувственно. Какая к хуям разница — нежно ли, грубо ли –, когда ты так неистово любишь. Мирон любит. Всегда и сейчас — лаская ее пальцами быстрее, ударяясь о ее мягкие ягодицы при каждом толчке, держа ее за волосы. — Давай, маленькая. Ты почти. Я чувствую… Аня слышит его горячий шепчет и понимает, что волна жара накрывать с головой: разрядка близка. И иногда ей крайне стыдно, что она умудряется кончить три раза, если не больше, а он один. Но вот такая она, какая-то уж слишком чувствительная. Ощутив его руку на своём клиторе, Аня стонет сквозь сжатые зубы. — я больше не могу… Она накрывает его руку своей, после чего понимает, что по всему телу проходит обжигающая волна. Сдвинув ножки, она сжимает его руку бедрами, пытаясь хоть как-то контролировать состояние, когда не можешь ни застонать, ни двинуться, ни просто нормально вдохнуть. Но ее действия не приносят успеха и брюнетка лишь упирается руками в постель, чувствуя как по всему телу проходят судороги, а все внутри лишь крепче сжимает член Мирона, плотно обхватывая его. С ним все как-то слишком сильно. Оргазм слишком яркий, слишком сильный. Чувства слишком глубокие, слишком настоящие. Аня наконец то выдыхает, тихо всхлипывая. В глазах наконец- то светлеет, а она боится представить, если её сейчас так накрывает то, что будет дальше. А сдаваться или просить остановится совсем не в ее правилах. «Я больше не могу». Ну, естественно, Анечка, ты не можешь. Ты ведь такая до боли чувствительная, такая податливая, и Мирон улыбается на ее слова, ощущая, как она накрывает его ладонь своей, а после. замирает. Закрывает глаза, вздрагивает и сильно сжимает ножками его ладонь, пытаясь как-то сконтролировать себя, но этого у нее совершенно не выходит. Ее хрупкое тельце мелко дрожит, а внутри она вся пульсирует, и Мирон низко стонет, чувствуя, как мышцы плотно, крепко стискивают собой член, пуская по всему телу нихуевый разряд удовольствия. Ему самому хочется закрыть глаза, но перестать смотреть на Аню он не может: на ее влажное личико, на то, как сексуально приоткрыты у нее искусанные губы в беззвучном стоне, на то, как она чуть хмурится, пытаясь совладать с собой. Она красивая. Поистине красивая. Не стереотипно смазливая, как куча телок вокруг, все как одна, нет. У нее тонкий носик, детские большие глаза небесного цвета, обрамленные темными ресницами, которые Анька все нарастить хочет, а Мирон не понимает, нахуя, если «они у тебя и так как опахала, камон». У нее естественно пухлые губы ярко-кораллового оттенка. Она вдохновляет, восхищает, и каждый раз, когда Мирон зависает, пялясь на нее, у него внутри только куча знаков вопроса и капсом прописано «КАК». Как она может быть такой потрясающей. Как-то умудряется, судя по всему. И Мирон готов поклясться, что ничего на Земле нет красивее, чем ее личико в момент оргазма. В момент, когда она такая беззащитная, такая настоящая. Аня вздрагивает еще раз, что-то всхлипывая, и Мирон, наклонившись, ведет короткими влажными поцелуями по ее выгнутой спинке, языком собирая крохотные капельки испарины на пояснице. Целует ямочки на ней, спускается к копчику, пока мокрыми пальцами поднимается вверх, по лобку к животику. Он не двигается в ней, хотя хочется просто пиздец как, но ей нужна минута, чтобы хотя бы снова начать понимать происходящее. — Умница моя. — еле слышно шепчет и в контраст своему нежному тону резко дергает ее за волосы вбок, заставляя обернуть голову и посмотреть на него, — ты же не думаешь, что я тебя отпущу, правда? — выходит из тесного тела, Ане прямо в ухо шепчет, — ты кончишь для меня еще раз. И еще. Пока я не буду доволен, киса. Вот спроси Аню, как она может описать это чувство, когда она достигает того самого пика, да причем с самим Яновичем? Она никогда не сможет это описать. Она не может даже дышать в этот момент, не то, чтобы думать. Она не видела его в этот момент, но слышала тихий, низкий стон, от которого бегут мурашки по коже. Чувствует его сильное плечо рядом, его уверенность по отношению к ней. Мирон прекрасно знает какие чувства вызывает у неё и самым наглым образом пользуется этим. Аня готова волосы повыдирать тому, кто начинает заикаться о внешности Фёдорова. Для неё он самый красивый, причем увидела она это с самого первого взгляда. Глаза светлые, но до безумия уставшие, красивая улыбка, причем несмотря на его замкнутость, она очень открытая. От поцелуев по ходу позвоночника, Аня выгибается словно кошка. КОшка, которую приручили. Девушка полностью теряет способность соображать и мыслить трезво. Она наконец-то рвано выдыхает полной грудью, но ей не дают расслабиться. Мирон грубо тянет ее на себя и на спину опрокидывает. От ее вида сейчас он, кажется, кончит сам: вздымающаяся от сбитого дыхания грудь, подрагивающие бедра, черные волосы, прилипшие к влажной ключице, полуулыбка на ее губах. Анька улыбается полноценно глазками. Потемневшими, с большими зрачками, мутными от поволоки возбуждения и удовольствия. Федоров хочет ее везде, хочет каждый миллиметр тела, всеми способами, которые в голову лезут. Сейчас у него одно навязчивое желание в голове берет верх. Аня даже поддалась этой нежности, я с язвительного язычка уже была готова сорваться фраза на этом всё, как Мирон резко дёргает за волосы, отчего бунтарка внутри разводит руками и тихо садиться на пол в ожидании. А сама девушка тихо скулит, ощущая внутри пустоту, когда Мир выходит из неё. — Уверен, что не староват? — она ехидно улыбнулась. Но это только начало для неё. Ещё не отойдя от оргазма, Аня с трудом владеет своим телом, плюс туго соображает. — Разведи ножки, — терпеливо просит Мирон, ладонями хватая ее за внутренние стороны бедер, но Аня все еще непроизвольно скованная после оргазма, и это надо исправлять, так? — не зажимайся, блять, — цедит и отмашисто бьет по мягкой ягодице, и когда Анька все же поддается, Мирон подхватывает ее и грубым рывком двигает к себе ближе, стянув простынь. ТОлько когда МИрон подтаскивает её к себе, Евстигнеева понимает, что он хочет сделать. — Нет, нет, нет… — Аня пытается выбраться, но это же Янович. Если он захотел — он сделает. Это не касалось какого-то домашнего насилия, либо того, что шло бы вразрез с её желаниями или принципами. В основном это касалось того, чего она стеснялась или хотела. Сама Аня выросла без родителей, долгая история, но это сыграло свою определённую роль. Она помнила, что из-за её характера, её не все любили. Она могла сказать напрямую, что думает, она часто вставала на защиту других. И Евстигнеева прекрасно помнила тот момент, когда над ней ржала вся школа, когда она сказала, что хочет закончить школу на отлично. Для всех она была заядлой троечницей и прогульщицей. В пятом классе она очень болезненно перенесла этот случай, поставила перед собой цель и упорно шла к ней, не принимая помощи, не сдаваясь, да не все получалось, но на выпускном, после вручения золотой медали, она кинула аттестатом в главного ебонтяя, который смеялся громче всех, потом показала средний палец всему классу и пошла домой. ЕВстигнеева не привыкла принимать помощь, а когда сошлась с Мироном, всё. Пошел диссонанс. Купить айфон? Нет. Купить новое платье, которое она закапала слюной и сожгла взглядом? нет, спасибо, оно мне совсем не понравилось. Так и в сексе, ей безумно нравилось, но она очень редко позволяла ему оральные ласки в свою сторону. Ну не знала почему, просто барьер какой-то. Но Мирон не спрашивал. Он просто брал и делал. Мирон больше не говорит ничего: просто опускается вниз и, положив одну ладонь ей на животик, сжав кожу, а второй рукой обхватив ее бедро справа от виска, губами касается лобка, мажет по слишком тонкой коже. Аня дергается, но Мирон держит ее ножку слишком крепко, пальцами вцепившись до белых следов. Он смотрит на нее снизу вверх, едва ухмыляется и кончиком языка касается слишком чувствительного после оргазма клитора. Анька дергается снова, но Мирон пиздец как помешан на ее острых реакциях, поэтому только продолжает, не разрывая зрительного контакта. Аня предпринимает последнюю попытку вырваться. — Мир, не надо. Пожалуйста. — И вот какого хуя это пожалуйста звучит как «да, да, да, это именно то, чего я хочу». Почувствовав его язык на своём клиторе, Аня дёргается, затаив дыхание, чувствуя как по всему телу пробегает электрический ток. Но дальше… Брюнетка широко раскрытыми глазами смотрела в потолок, понимая, что её словно парализовало. Когда она снова обретает способность дышать, то выгибается всем телом от его ласк, касаясь пальчиками ног плеч Фёдорова. — Черт… Одна рука девушки сжала простынь, до боли в суставах, а вторая просто запуталась в тёмных волосах. Аня облизнула пересохшие от стонов губы, понимая, что снова срывается на крик. Автоматически она сжимает бедра, но не сильно, всё еще пытаясь контролировтаь себя и свои действия. Но глаза заволокло пеленой наслаждения, а сердце выстукивало бешеный ритм Ему нравится вылизывать свою девочку ничуть не меньше, чем когда она берет у него в ротик. Она ведь такая нетерпеливая в эти моменты, такая просящая. Вьется по постели, выгибается, нередко смущается, пытаясь свести ножки, но его голову все равно ближе к себе прижимает. Мирон помнит ее смущение и испуг, когда он сделал это впервые. Так же без спроса. Аня бормотала что-то вроде «нет, Мир, нет, я же. я не. Мир, пожалуйста.» А что «пожалуйста» — кажется, очевидно. Явно не «остановись». Мирон широко проходится языком по всей киске, слизывая смазку, и обхватывает клитор губами, легко посасывая. Он тяжело дышит, нетерпеливо сжимает ее бедро, врезается короткими ногтями. Вновь поглаживает, отпуская, и мажет всей поверхностью языка между половых губок, снова и снова, в конце концов самым кончиком проникая в щелочку, двигая им внутри. Мирон знает, как ей нравится. Можно подумать, твои хлипкие неуверенные «нет» прокатят, Анечка. Можно подумать, Мирон вообще обращает на них внимание. Если его скручивает желание или какая идея-фикс, то тут уж будьте любезны — подчиняйтесь и не вякайте, потому что он в любом случае свое получит, в абсолютно любом, и это касается вообще всех сторон его жизни. Здесь же — если он хочет делать своей девочке приятно, он будет это делать, блять, и никакие смущенные бормотания с ее ротика здесь погоды не сделают. Аня редко позволяла ему настолько ее баловать, точнее, ну, как. Редко соглашалась с ним в том, что она такого заслуживает, но Мирону хуй что докажешь, если он стоит на своем. Федоров просто упивается ее стонами, тем, как напрягаются ее бедра, зажимая его виски, и снова расслабляются, раскрываясь. Анька вскрикивает, и Мирон глухо стонет от этого, точнее, мычит, потому что рот, уж извините, занят. И он напирает, еще больше, еще теснее тянет ее к себе, кончиком носа упирается в ее клитор, пока языком проникает внутрь раз за разом. Он не идиот, понял уж давно, что Аня стесняется чего-то, когда Мирону в башку ударяет желание сделать ей куни, но это уже, как говорится, совершенно не его проблемы. Если б ей не нравилось, она бы не кончала от его языка. У Федорова вообще, если честно, не было никаких границ в плане приличия, ну, жизнь так сложилась, хули там, помотыляла, в общем и целом. Ни стыда не испытывал, в принципе, ни смущения во время секса, а вот — что просто, блять, смешно — если Анька ему какой-нибудь комплимент отвешивала типа «у тебя глаза такие красивые», так Мирон краснел как пацан на первой свиданке. Это явно необяснимый факт, но какой есть. Он ненадолго отрывается, чтобы вдохнуть нормально, бесшумно, на автомате губы облизывает и поднимает голову. Свободная ладонь по ее личику проходится, убирает волосы, сжимает нижнюю челюсть. — Скажи, как тебе не нравится, — тихо смеется Мирон, тихо и возбужденно, как-то по-животному пошло, — скажи, чтоб я прекратил, давай. Давай, блять! Ударяет по щеке, но не причиняя боли, потому что это — единственное, в чем Федоров себя сдерживает всегда. Сделать ей по-настоящему больно что физически, что морально, — непозволительно. Абсолютно исключено. — Молчишь, киса? — выдыхает, даже не давая Ане, впрочем, времени на подумать, — стонать у тебя получается лучше. Его язык снова проходится по покрасневшей от возбуждения киске, Мирон губами впивается, посасывает, особо внимание уделяя клитору. — И красивее. Это уже нельзя было терпеть, она раз за разом сходила с ума от каждого его прикосновения, от каждого движения и это было очень трудно передать. Мирон знал, как доставить ей удовольствие. И Аня предпочитала думать, что это он именно её так выучил, а не набрался опыта с другими. Хотя кому она врёт? Ему тридцать два года, и она у него в постели не первая, далеко не первая. А учитывая, что он знаменитость, так это даже не обсуждается. Она сотни раз была с ними на одних вечеринках, и видела, как это происходило раньше. От Мирона даже ничего не требовалось, просто присутствие. Девушки щебетали и вились вокруг него стаями, а он смотрел на все это, как ленивый кот, который только что наелся сметаны, а сейчас ему подсовывают мясо и молоко, и он думает, что же выбрать. Аня сторонилась его, потому что знала, не выберет, а вот она его свободно. А ситуация обернулась наоборот, когда она старалась убежать, а он старательно и с напором шёл следом не отставая. И догнал. А теперь вот идут нога в ногу. Какой их этого можно всё-таки сделать вывод (я повторюсь): «не зарекайся». Аня не может говорить, вот не может и все. Она терпеть не могла, когда он так делал, но с другой стороны обожала. Да, стоит признать, ЕВстигнеева неебически противоречивая и странная натура. То есть она как бы против куни, но кончает от него так, что стены содрогаются от стонов. Пока Аня собирает мысли в кучу, чтобы ответить ему, он сам отвечает на свой вопрос. Девушка закрывает личико руками, кусая нижнюю губу и нещадно краснея. НРАВИТСЯ, ЕЩЁ КАК НРАВИТСЯ хочется заорать и стереть с его лица эту ебаную самодовольную улыбку. НО резкий тон приводит её в себя и девушка смотрит прямо ему в глаза после лёгкой пощёчины. Ухмыляется сквозь своеобразные поцелуи, отпускает чужой подбородок и, спустив руку вниз, вместе с движениями языка проникает в свою девочку двумя пальцами. Не медлит, начинает двигать ими сразу же, быстро, часто, самыми кончиками давя на стеночки, потому что Аньке так больше нравится, он уже выучил. Мирон не шарит, но там, видимо, точка какая или что-то подобное, но факт остается фактом. Ему хочется слышать, как она стонет, хочется знать и видеть, как ей хорошо, потому что для него это самое главное. Движения еще чаще, пальцы буквально врываются внутрь, и Мирон, отстранившись, влажно целует бедро Ани, поднимаясь к ней, лицом к лицу. Мирон оказывается прямо напротив её глаз и Евстигнеева не может оторваться, но при этом он буквально вдавливает её в кровать, трахая пальцами. Аня стонет практически ему в губы, не отводя глаз. Непонятные, скомканные фразы, но это сейчас самое тяжелое — собрать всё воедино. Федоров напирает на нее так, чтобы она даже в сторону дернуться не смогла, и трахает, трахает ее пальцами, дышит через рот прямо Аньке на губы. — На меня смотри, — рычит, требует и двигает плавно бедрами, членом потираясь о плоский животик, и, блять, терпеть уже совсем не может. У Мирона в голове сплошное марево, все тело скручивает в возбуждении, в паху сводит, требуя уже внимания и удовлетворения. Рывки пальцами останавливаются, Федоров проводит ими по киске еще раз и, обхватив член, направляет себя, входя в любимое тело. Стонет сразу же, не сумев сдержаться. — Блять. — тихо, хрипло, –.сожми меня, давай, солнышко мое. Ему хочется, чтоб Анька его обхватила ножками, к себе прижала, поэтому Мирон под колено подхватывает, назад, за себя, заводит. Смотрит в ее большие глаза, медленно двигаться начинает, в пояснице прогибаясь. Хорошо. Пиздец как хорошо и жарко. Мирон ощущает задворками сознания, как по виску катится капля пота, и, блять, воздух такой густой, душный. Но ему охуенно. Потому что с ней. Девушка выгибается дугой, снова почувствовав его в себе и шипит, буквально впиваясь ногтями в его спину, зная, что там останутся следы после неё. Она обхватывает его ногами и буквально вжимается в тело любимого, впуская его в себя полностью. — Меня не… хватит надолго Жалобно стонет Анька, не понимая сколько ещё продержится МИрон. Это не мольба о прекращении, это скорее предупреждение, что скоро она снова потеряет себя, а мир разобьётся на тысячи ярких осколков, чтобы спустя какое-то время снова собраться воедино. Она стонет ему прямо в губы, и Мирон, честно признаться, неебически это обожает. Да, ее стоны всегда и при любых обстоятельствах звучат охуенно, но когда Аня делает это, касаясь его губ, прямо в его приоткрытый рот — это просто, блять, ебаный фетиш. Почему-то именно в эти моменты она кажется наиболее беззащитной, наиболее доверчивой, будто с этими стонами его девочка всю себя передает, так безбожно доверяет, так отдается, мол, бери, Мирон, бери, абсолютно всю меня себе забирай. И для самого Мирона это важно пиздец. Важно знать, что ему позволяют забирать. Сейчас Анька делает это просто мастерски. Скулит так сдавленно, еле понятно, что ее «надолго не хватит». Что ж. Твои проблемы, солнышко, и тебе бы с ними и разбираться. Федоров улыбается на ее слова, горячим, частым до боли в грудине дыханием обдавая ее поалевшие губки, и сам же стонет, на какой-то момент глаза закрывая, потому что. блять. Какая же она отзывчивая, как же она его чувствует, как же стремится сделать приятно, даже пусть неосознанно. Мирону хорошо до той самой невозможности держать веки открытыми, до невозможности собирать хотя бы пару слов воедино. Вместо них — только хрипы. Сбитые, рваные. Он жмурится и снова глаза открывает, коротко мотая головой, прогоняя этот туман в башке, но нихуя не выходит, потому что хорошо. — Похуй, — шепчет и двигается, двигается в ней, понимает как-то отдаленно, что комок удовольствия в низу живота разрастается до солнечного сплетения и выше, к голове. – Похуй, солнце. Не сдерживай себя. Сказать сейчас что-то внятно и четко почти так же невыполнимо, как остановиться или замедлиться. Скорее Земля в обороте замедлится, чем Мирон сейчас, входя в любимое тело глубоко, жестко, часто. Нахуй просто проволакивает по очередной приятной волне, и Федоров опускается на локоть сбоку от анькиного виска, опускается сам, чтобы влажно поцеловать ее за ушком. И еще. И еще. Кончиком языка провести по ушной раковине, кусая слабо. Спуститься губами по шее, целуя красные следы собственных засосов, вжаться в Аню всем телом и тихо зашипеть от ее ноготков на спине. Мирону нравится. До сумасшествия нравится, когда Анька цеплялась за него так, ножками обхватывала, прижимала ближе. Когда царапала ему лопатки, плечи, бока, так, что потом и простую футболку было надеть проблематично, что уж говорить про концерты, когда эти самые футболки, мокрые от пота, липли к спине и нихуево жгли. Но, блять, Федоров никогда бы от этого не отказался. Пускай. До крови. До глубоких ссадин. Поебать. Его девочке можно. Если она так показывает, что ей хорошо, так почему, собственно, нет? Аня выгибается от каждого прикосновения, лишь сильнее впиваясь коготками в его плечи. Иногда, казалось, что она просто полностью вгоняет ногти в его кожу. Но по-другому не умела. КОнтроль явно не её, именно поэтому тут есть Миро, но в таких моментах он сам витал где-то в облаках и Аня была совсем не против. Его контроль, его сила сводили с ума. Мирон увеличил темп и ЕВстигнееву снова накрыла волна знакомого жара. Стоны стали не звонкими, а скорее хриплыми. Янович буквально вдавливал её в кровать, каждым движением выбивая из неё новый стон. Девушка подмахивала бёдрами так, что он входил полностью, что сводило с ума. Сдерживаться? Нет, сам попросил, а теперь уже не остановишь. Она обожала, когда Мирон просто срывался и трахал так, как в последний раз, так, чтобы потом вдвоём завалиться полностью без сил. Обычно, Аня просто не могла минимум час встать с кровати, потому что дрожь в ногах не унималась, а внутри, казалось, все продолжает сокращаться. Дыхание сбилось напрочь, как и мысли в одну кучу. Какие наркотики? Можно просто затащить Фёдорова в постель и всё. Мир сразу куда ярче, мыслей нет и становится так неебически хорошо. Мирон пиздец как долго ждал этого — точнее, у кого как, конечно, четыре-то дня – понимает, что желание кончить уже приобретает вполне себе явственный, четкий оттенок. Одно только не стыкуется: ему не хочется выходить, просто адски не хочется. Поэтому Федоров кое-как свободной рукой тянется вбок куда-то, к прикроватной тумбочке, открывая первый ящик дрожащей ладонью. Сам от шейки перед собой не отрывается, целует, дышит жарко на влажную кожу, движений внутри не замедляет. Только сильнее, только глубже, блять. Тот самый момент, когда абсолютно не можешь остановиться, то есть даже если ебаная атомная война за окном — невозможно, невозможно прекратить. — Сука. Раздраженно цедит, когда нужного не находит, и лбом на пару секунд Аньке в ключицу упирается, после поворачивая голову вбок, затуманенным взглядом сквозь мокрые ресницы следя за движениями собственной руки. Мирон резко вцепляется в угол тумбы, когда тело шьет током от удовольствия, отчего добрая половина каких-то ебаных безделушек слетает на пол. В первом ящике резинок нет, во втором — есть, но только пустая пачка. Пустая, сука. Мирон ненавидит такие моменты. И свою непредусмотрительность. — Киса, — куда-то в ключицу Аньке то ли мычит, то ли стонет, и толкается в нее, рукой под бедро подхватывая, – у тебя есть таблетки? По логике должны, потому что Федоров уже позволял себе такую вольность как кончить внутрь, но. Не так важно, если нет. Нихуя, Мирон. Находишь силы говорить сейчас — найдешь и силы выйти вовремя. Не страшно. Обычно всегда получалось, когда не до копошни с презервативами было. Получалось, когда Анька просто хотела его «полностью почувствовать». Не страшно. Наверное. Повернув голову набок, брюнетка пыталась следить за его движениями хоть как-то. Она знала, что там лежит и прекрасно помнила, что в последний раз они истратили все презервативы. И она довольно улыбнулась: Мирон понятия не имел, что их там нет, а значит никого кроме неё тут не бывает. Аня понятия не имела почему ТАКИЕ мысли в ТАКОЙ момент, но на душе стало как-то теплее. СТранность этой брюнетки зашкаливала даже сейчас. Ведь уверена была в нём, но мышление ревнивой девушки ничем не изменишь. Очередной резкий толчок и Анька вскрикивает, забывая о том, что думала. Как он умудряется заниматься чем-то и одновременно так качественно её ебать, не сбавляя темпа? Когда Мирон утыкается лбом в её ключицу, девушка проводит рукой по ёжику коротких волос, которые уже мокрые от пота. Нет, она бы ни за что эти ощущения рядом с ним не променяла. Ни из-за их разницы в возрасте, ни из-за мнения левых людей. Нихкя. Срать она хотела на весь этот мир, когда Мирка рядом. Вопрос о таблетках как-то застаёт её врасплох — Ты серьёзно? Аня отвечает на вопрос где-то через секунд 30, просто потому что не могла сообразить, что именно от неё хотят — Я не знаю, Мир, где-то должны быть. Они же всегда есть на всякий случай. — Я хочу в тебя, — решает объяснить. Зачем, правда? Анька и так все поняла наверняка. Евстигнеева находит в себе силы посмотреть ему в глаза, держась за шею и стараясь не впиваться в неё ноготками — Если ты сейчас выйдешь из меня — я тебе что-нибудь отрежу… На окончание фразы её не хватает, она чувствует, как внутри всё начинает сжиматься, а мир снова суживается до размеров их тесной комнаты, в которой до безобразия душно и жарко. Аня приподнимается и касается губ Мирона, после чего смазанно пробегается по его щеке и спускается по шее, впиваясь, а неё зубами, после чего лизнув места укуса и там же оставляя засос. Угроза Аньки звучит так. черт знает, как это описать, но слышать это забавно и одновременно приятно до мурашек. Мирон бы, конечно, вообще никогда не пользовался защитой, но знает, что противозачаточные девушкам нельзя принимать часто, а откуда он это знает — вопрос. То ли слышал, то ли читал, то ли еще кто говорил. Естественно, не сдерживаться хочется всегда, но сейчас после четырех ебучих дней делать это вообще невозможно. Мирон вообще в душе не ебет, как он держался неделю, две, в которые они с Анькой только в скайпе виделись, но встречи, конечно, все окупали: и сметенные вещи, и оторванные пуговицы с замками, и просто охуительные марафоны до утра. Федоров стонет, чувствуя острые зубки на своей шее, которые сразу же заменяются губами, ставящими засос. Опять придется таскать худи с капюшоном, а снимая, ворчать что-то типа «так, ну все, харэ», когда весь табор решит подначивать его с ухмылкой в периодичностью раз в минуту. Мирон млеет как кот от ее горячего возбужденного шепота в ухо, млеет от того, как Анька к нему прижимается всем своим стройным тельцем, такая податливая, сладкая, такая красивая, самая, блять, невероятная девочка на свете. — Чёрт… Она отрывается, чувствуя, как перед глазами начинает всё плыть, а взор застилает пелена тумана. Девушка вся сжимается, как внутри, так и снаружи. Аня чувствует, что и Мирон близок к тому, чтобы кончить, и хотелось сделать это одновременно. — Давай уже… Евстигнеева хрипло стонет, вцепившись в него руками и обхватывая ногами, прижимаясь всем телом буквально вплотную — Просто сделай уже это… Прошептала девушка ему на ухо, обжигая горячим дыханием, после чего аккуратно прикусывая мочку его ух. Главное не делать этого потом, иначе в момент оргазма она ему ухо откусит. Она просит его, она хочет, чтобы они кончили вместе, и Мирон вцепляется, а ее бедро до боли, до краснеющих следов, пытаясь как-то не потерять себя, в этом удовольствии. Получается хуево: он ощущает, как внутри нарастает тот самый огненный шар, как сковывает предоргазменная дрожь, дыхание с частого переходит на какие-то хлипкие рывки с задержками, сердце гулко колотится в висках и ушах, и вот, блять, еще немного, уже почти сейчас. Хочется еще что-то сказать, но слова застревают в груди, жар застилает нахуй всю голову, все тело, движения бедрами резкие, постепенно прерываются, и, сделав еще один толчок, войдя так глубоко, как возможно, Мирон замирает. Он не может стонать. Все тело будто парализует, костенеет, и обжигающая волна удовольствия прокатывается снизу по всему телу, заставляя цепляться пальцами за простынь у чужого виска, стягивать ее, и второй рукой только крепче прижимать к себе Аньку. Мирон кончает ярко, долго, с крупной дрожью по позвоночнику, все так же утыкается лбом в нежную шею перед собой и, блять, как же охуенно хорошо. Из всего огромного мира остается только она. Больше ничего. Только ее ладошки на спине, только ее хрипнущие стоны, только то, как крепко Аня сжимает его внутри, как дрожит всем телом и выгибается в оргазме. Господи, твою же мать, она даже не осознает, что делает с Мироном, просто не осознает. А Мирон с ума сходит, его ведет просто охуительно. — Блять. — кое-как сипло сходит с его губ, а двинуться нет возможности: мышцы все еще слабо сокращаются, сознание все еще не приходит в полной мере, –.ты моя сладкая. — обессиленно улыбаясь и слабо прикусывая тонкую кожу под анькиным подбородком. Мирон замолкает и не может заставить себя даже двинуться. Не хочет выходить из своей девочки. Не хочет совершать вообще какие-либо телодвижения. Хорошо настолько, что просто весь мир кажется чем-то дохуя идеальным, прекрасным и еще куча самых положительных эпитетов для описания. Аня тяжело дышит, а сердце кажется вот вот выпрыгнет из груди. Три раза за час или сколько там времени прошло это слишком много, но по-другому никак. — Блять… Девушка сжала простынь в руке, второй действительно вцепившись ногтями в его плечо, кажется, даже до крови. Она уже даже не стонет, нет… Только хриплое, шумное дыхание. Аня чувствует, что МИрон кончает и заполняет её изнутри и все самообладание летит к чертям. Мир снова разбивается на сотни, миллионы осколков, таких ярких, что в глазах просто темнеет. Аня судорожно выдыхает, чувствуя как по всему телу проходит судорога. Она всхлипывает — стонать уже просто не может, и утыкается носом в плечо Фёдорова, буквально вжимаясь в него. Это состояние не проходит и Аня тихо вздрагивая просто не хочет отлипать от него. — Не отпущу, — тихо и хрипло говорит она, чувствуя приятную усталость во всем теле. Аня тихо всхлипывает, но теперь уже от слёз, которые наворачиваются на глаза. Что-то она расклеилась, поэтому прячет лицо, утыкаясь в его шею. Это эмоции, которые накрывают раз за разом. Это…наверное самое страшное ощущение в мире, когда ты понимаешь, что уже не сможешь существовать без человека. Точнее нет, не так, существовать сможешь, а жить нет. Существовать, как бестелесная оболочка, как половинка чего-то целого, но не единое. Это то, что было внутри. Аня понимала, что не сможет без него, не сможет дышать, не сможет питаться, да и жить вообще. Сука, как же он, оказывается, соскучился. Мирон до конца осознает это только в моменты такой близости. Осознает, что без нее он — ноль без палки. Без нее все блекло. Без нее. А как вообще он раньше без нее был, блять? Лучше не представлять. Сколько бы ссор ни было, сколько бы они ни пререкались друг с другом, то чувство, что движет их отношениями — что-то по-неземному сильное, живое, яркое. Федоров не двигается еще с минуту точно. А после разжимает хватку на чужом бедре и коротко целует Аньку под ушко. — Люблю тебя. Ему несвойственна такая откровенность зачастую. Да, Мирон может быть нежным, может быть до ужаса любящим, проявляя это во всем, но обычно. Именно проявляя, а не говоря. У него заумная речь по жизни, у него всегда есть что, как и почему сказать, и уж с красноречием у него точно не было проблем, но вот подобные фразы давались всегда как-то. Нет, не тяжело. Просто Мирон действительно считал, что не умеет говорить это правильно и верно. А нужно: эта фраза из трех слов такой заезженной в этом мире стала, такой опошленной, и чтобы донести истинный ее смысл, который ты и вправду испытываешь, нужно подать ее так, чтобы тебе поверили. А Федоров считал всегда, что любым его словам поверить могут, но этим. Потому он старается как-то. Боится не так сделать. Потому и редко позволяет себе такую честность. — Пиздец как люблю. Ему хочется, чтобы весь ебаный мир это слышал, окей? — Я тебя всё равно больше. Тихо бурчит она, стараясь незаметно вытереть слёзы. Он не любит когда она сопли распускает, а ей крайне сложно справляться с этим. Эмоции и так захлёстывают её волной, а рядом с ним, так это вообще цунами, похожее на то, что сносит целые города. Анька порой любит расплакаться от эмоций. После их секса это происходило частенько, потому что совладать с собой не могла, ну, накрывало, что поделать. Мирон, на самом деле, ее прекрасно понимал, и в эти моменты выплески чувств никогда не раздражали, скорее наоборот: ее дико хотелось пожалеть. Обнять, закрыть от всего, успокоить. Мирон сам бы — не будь он мужиком — разнылся точно, потому что эти ощущения передать больше никаким образом нельзя. И они заполняют, заполняют, льются через край, больше некуда их вмещать. Все-таки ты человек, а не машина по сбору таких охуительных чувств, поэтому ничего, Анек, это нормально. Мирон только плотнее жмет ее к себе, и, господи, она такая худенькая, маленькая, и постоянно ее хочется все оградить от чего-то, укрыть, никому ни на минуту не отдавать. Вся эта красота только Мирону принадлежит.