***
Разобраться в ситуации было нереально, но Людвиг, приметив среди людей в форме одного своего знакомого капитана, целенаправленно стал пробираться к нему. Продвижение осложнялось тем, что военные двигались в одном направлении, а люди, выходящие из конференц-зала – в другом. В результате эвакуация происходила в каком-то рваном темпе, когда время от времени просто удавалось выпихнуть часть народа на лестницу. Ещё немцу сильно мешало то, что неудачливый режиссёр никуда не делся и тормозил где-то рядом, под боком. Крауц с большим трудом продолжал следовать выбранному маршруту до тех пор, пока капитан сам его не заметил. Дело пошло быстрее. – Чёрт, Людвиг, как рад тебя видеть! Какими судьбами?! Почувствовав на себе крепкие медвежьи объятия, Германия мысленно скривился. Винтовка, висевшая на плече приятеля, болезненно ткнула ему между рёбер. Радости это не добавило. – По работе. Не могу понять, что здесь происходит? – Взрыв слышал? – добродушно улыбаясь, поинтересовался мужчина. – Какой взрыв? – Вот и я не слышал, – печально вздохнул мужчина. – Наверняка, опять драка между двумя политиками, а нас всех подняли так, как будто бы здесь произошла сразу целая серия терактов. Вот помяни моё слово, минут через десять сюда прибудут репортёры, и уже завтра вся пресса будет в один голос твердить о том, что мы предотвратили покушение на самого канцлера! Германия скупо улыбнулся. Этот военный, насколько Людвиг его знал, несмотря на всю свою кажущуюся поверхностность, был человеком своего дела. Если он сказал, что всё в порядке, значит, так и есть. – Простите, – обратился к мужчине Шелдон, выглянув из-за плеча Крауца, – а разве канцлер тоже присутствовал на собрании? – Молодой человек, с чего вы взяли? Он там, в Берлине, ему незачем… – А это тогда кто? – довольно невежливо перебил режиссёр. Людвиг проследил за его взглядом, и тут же замер от удивления. По всем его расчётам, возможность встретиться здесь со своим правителем стремилась к нулю, однако, он, почему-то действительно был тут, да ещё и в сопровождении некоторых своих сторонников. Присутствие столь влиятельных людей только ухудшало ситуацию, потому что военные терялись, не зная, то ли стоять по стойке смирно и отдавать честь, то ли продолжать эвакуацию. Политики же, не обращая внимания на творившийся вокруг беспорядок, упорно выискивали взглядами кого-то в толпе.***
– … но если после взрыва, масса оставшегося вещества по-прежнему превышает три солнечные, то оно должно сжаться в крошечное плотное тело, так как гравитационные силы всецело подавляют всякое внутреннее сопротивление сжатию… – Я не понимаю, причём тут это?! – Не перебивай, – отмахнулся Брагинский, – я стараюсь размышлять аналитически. Проблема в том, что радиус чёрной дыры с массой трёх солнечных имеет гравитационный радиус около восьми целых восьми десятых километра… Не могу утверждать точно, но, по-моему, это будет чуть больше, чем размеры этого помещения. В подтверждение своих слов Иван ещё раз внимательно огляделся и отрицательно покачал головой. – Но я правда оставил свой реферат у вас на столе! Сгруппировавшиеся поблизости приятели неудачливого студента старательно принялись возмущённо сопеть, всячески показывая, что, мол, они своими глазами всё видели и никакой несправедливости не потерпят. Делали они это, впрочем, не особо громко, имея, судя по всему, какие-то свои личные опасения, поэтому Брагинский счёл позволительным их просто не заметить. – В сумке смотрел? – Да. – Дверь точно была закрыта? – Да! Иван задумчивым взглядом окинул собственный стол, а потом вдруг радостно улыбнулся: – А я вам уже рассказывал теорию возникновения чёрных дыр? По помещению покатился дружный обречённый вздох. – Угу, только что, – злобно фыркнул студент. – А я, между прочим, две ночи не спал, старательно набирал его, выцеживал информацию… И почему вы так скептически хмыкаете?! По-моему, вы просто не цените чужой труд! – Заметь, Шилов, мне проще поверить в то, что твою работу засосало небесное космическое тело, непонятно откуда взявшееся, но вполне реальное, чем в то, что ты самостоятельно хоть что-нибудь сделал. Да и вообще, – Брагинский на несколько секунд задумался, – как ты можешь говорить о «цене чужого труда», если сам ходил на мои лекции через пень колоду? – Ну, как же!.. Мысли Ивана, тем временем, вертелись вокруг произошедшего разговора и никак не желали менять удобную орбиту. Брагинский никак не мог понять, кому, а главное, зачем понадобилось его устранять, потому что и на первый, и на второй взгляд, всё происходящее казалось сущим недоразумением. Все его знакомые делились на три части: первая – те, кто знали, что он страна, вторая – те, кто раньше видел его в правительстве и соответственно принимали за политика, и третья часть, свято уверенная в том, что он, Владимир Брагин, примерный (или не очень) преподаватель ВУЗа. Вторым и третьим убивать его без надобности, первым же фактически бессмысленно, так как уничтожение страны – дело, в принципе, сугубо бесперспективное. Могла ли Полседьмого таким образом просто пытаться его запугать? – Да бред всё это! – Иван мысленно «перечеркнул» такой вариант событий. – … простите?! Когда Брагинский вернулся на грешную землю, вокруг уже образовалась тишина. На лице студента застыло то болезненное выражение, которое чётко указывало, что ещё несколько секунд назад он искренне верил в наличие собственных рычагов давления на преподавателя, позволявшие завысить оценку в зачётке как минимум на балл. И тут такой облом. Иван же совсем стушевался, осознав, что, во-первых, всё прослушал, а, во-вторых, начал сам говорить вслух. Нужно было как-то выкручиваться. – … ну, в смысле, не бред, конечно, а просто не очень важно, – Брагинский принялся усиленно шелестеть бумагами, старательно делая вид, что занят. Помогло не особо, и совесть ни у кого так и не проснулась. – А что, по вашему, тогда действительно важно? Столько сарказма нельзя употреблять в разговоре с преподавателем. Умей Россия обижаться на своих детей – непременно бы обиделся. – В физике важно знать только две формулы, а тебе… – косой взгляд в сторону Шилова, - так вообще одну. Может, он не очень старательно изображает занятость? Почему же они не уходят?.. Шелест бумаги усилился. – … а что за формулы? Пока основной конфликтёр обиженно пыхтел, остальные, излучая любопытство, подобрались ближе к столу. – Зная прицельную дальность, коэффициент сопротивления воздуха, угол падения сможете вычислить изначальные координаты снаряда? Несколько не вполне уверенных кивков. – Вот и славно!.. Идите уже, идите… Ивану было плохо. Так зачастую бывает со странами – войны и революции они выдерживают стойко, вцепившись за осознание Долга перед своими детьми, а потом какой-нибудь дворник возле подъезда нахамит – и всё. Депрессия. Всё потому, что свои личные проблемы на фоне мировых кажутся чем-то мелким и несерьёзным. Но то, что страна не обращает на них внимания, ещё не значит, что их нет. Они просто копятся, подобно процентам в кредите. – … ну, а чем она особенная?! Студенты не уходили. Ещё бы! Тратишь на изучение предмета многие годы, а потом тебе преподаватель(!) заявляет, что всё это «хрень», и выучить надо три с половиной строчки. В душе у Брагинского было по-прежнему тоскливо, а внутренний голос ко всему прочему, оскалившись, нашёптывал о том, что даже выговориться некому, потому что бывший президент, единственный человек, который в курсе всего происходящего, опять начнёт уговаривать выйти на связь с действующим правительством. А России так не хотелось терять обретённую свободу! – … ну, так что?! – Что? – Переспросил Иван, оторвавшись от размышлений. – Формула?! – Какая? – Брагинский опять завис, не понимая, что от него требуют. – Важная!!! Всё-таки очень странные дети… Мысли успели разбрестись по разным углам сознания и теперь не желали никак возвращаться в прежнее русло. Однако же, он всё-таки заставил себя собраться. – Вам нравятся горы? В воздухе повисло общее недоумение. Какая цепочка ассоциаций должна была привести нормального человека от потерянного реферата через теорию чёрных дыр до симпатии к горной местности?.. И можно ли после такого считать человека нормальным?! Впрочем, Иван, принявший молчание за согласие, отчего-то даже обрадовался. – Это здорово! Горы – это просто замечательно, потому что там воздух какой-то не такой, и кажется, что небо очень низкое, и можно даже дотянуться. – Брагинский мечтательно улыбнулся. – Но вот, предположим, что вы оказались где-нибудь в предгорьях Дагестана. Только вот вместо журнала юного натуралиста у вас с собой удостоверение призывника, а вместо средства от комаров – автомат. Ну, конечно, автомат – это не от комаров, потому что стрелять по комарам – глупо, но ведь, если вдуматься, вас туда совсем не за комарами отправляли... И вот вас, предположим, двое. На самом деле, наверное, больше, но вот на данный момент и в данном месте вас только двое. Только вы, горы и два автомата… Брагинский немного помолчал, видимо, подбирая слова. – А потом вдруг ваш товарищ резко дёргается. Может быть хрипит, а может, если повезло, просто откидывается навзничь с неестественно вывернутой головой. И всё. Короткий свист и снова почти тихо. Ну, может только ветер где-то воет, потому что в горах ветер воет тоже как-то совсем по-особенному. Вот так и выводится первая формула. Понимаете? Но окружающее его, похоже, не понимали. Иван грустно вздохнул. – Посмотреть с какой стороны прилетела пуля, прикинуть расстояние до врага и отползти так, чтобы оказаться в слепой зоне. Благо рельеф там, в целом, специфический, хотя тут тоже, как повезёт. А если рассмотреть под каким углом пуля пробила голову вашему другу, так вообще можно будет чётко сказать откуда бил нападавший! Шансы на спасение это, знаете ли, сильно повышает. Первая формула, говорю же… Вот всё-таки интересно, а как отреагирует новое правительство, если он вдруг заявится в Кремль с чистосердечным признанием? Иван уже не раз размышлял об этом и склонялся к выводу, что ничего хорошего из этого не выйдет. Нет, а что? Бросятся на шею как к родному и, конечно же, сразу во всё поверят? Сейчас, только конституцию перепишут, не откладывая в дальний ящик… А с другой стороны, как-то нехорошо выходит, что весь Мир как бы в курсе, а наши всё отрицают. И главное, не потому что хотят скрыть правду от народа, а потому что сами всей правды не знают. – … а вторая? – Что «вторая»? – Формула… Брагинский грустно вздохнул. Мысли о свалившихся проблемах нужно отложить на потом, потому что зацикливаться на них было бесполезно: они, как всегда, либо решатся – либо нет. – Вторую никто не знает, потому что каждый раз она как-то заново выводится, – Иван, ухватив взглядом случайную строчку на одном из листов, неожиданно для себя стал вчитываться, – но она, вроде бы, ещё со школьной программы. Зная примерную скорость транспорта и путь, который необходимо пройти машине, вычислить время, через которое ваш отряд будет уничтожен. – Причём тут отряд, если нас только двое? – заметил кто-то. – Было двое, – поправил Брагинский, – а стало ещё меньше. Только вот никто в тех местностях не гуляет просто так. А если гуляют – значит в разведке, а если в разведке, значит за вами последует основной состав… Понимаете? Просто может как-то так сложиться, что ваш мёртвый товарищ был очень хорошим человеком или ребята, которые приедут, по некоторым очень важным причинным должны будут вернуться домой. К родителям, к девушке или к кактусу в зелёном горшочке, но должны. И вот в этот момент как-то всё выведется само собой, и вопреки выводу из первой формулы вам придётся покинуть «слепую» зону. Иван оторвал взгляд от бумажек и наткнулся на откровенно ошарашенные лица. Он-то, собственно, собирался очень тонко намекнуть, что те, кто не учит физику, могут загреметь в армию, но вышло как всегда. Его намёки не то чтобы не доходили до людей, скорее, люди на основе услышанного делали какие-то свои выводы. Брагинский давно заметил, что чем старательнее подводишь человека к какой-то мысли, тем дальше он от неё уходит. Кажется даже, что как будто из вредности… …Я действительно любил то, что меня окружало, а если бы вдруг правда всплыла на поверхность, смогло бы моё окружение относиться ко мне также, как сейчас? Однозначно нет. И к тому же, вот приказали бы мне: «Иди, Россия, и скажи своему народу, как сильно ты его любишь». А, может быть, я не очень хорошая страна? Может же быть, что я вот не всех люблю, или люблю, но не всех одинаково? А солгать не получилось бы. Просто взгляд у объектива камеры такой проницательный, что, когда смотришь на её выпуклую линзу, кажется, что она прямо насквозь тебя просвечивает. А ещё вся это съёмочная конструкция на ножках похожа на какое-то особо изощрённое оружие, которое уставилось на тебя своим дулом и только и ждёт, когда ты скажешь что-нибудь не то, и тогда… Но даже это неважно. Вот мой бывший президент раньше каждый день по несколько часов под прицелом камеры находился, и ничего, не умер ещё. Я бы тоже потерпел, наверное. Просто тогда бы меня все увидели, и составили бы какое-нибудь своё мнения, основываясь на тех трёх минутах, что длилась видеосъёмка. И это бы, конечно, тоже был я, но только в контексте трёх минут, понимаете? То есть в какие-то три минуты съёмки запихали бы всего меня со всей моей тысячелетней историей. И я бы, конечно, влез, куда деваться? Поэтому я принял решение и дальше скрываться от правительства. К тому же, народ – это составляющая страны, а пока я живу так, мне кажется, будто бы я – составляющая часть народа. Это создаёт иллюзию взаимопонимания. Но мне честно-честно было жаль, что с моим правительством (вот не то, чтобы другие страны!) у меня так всё плохо… …всё плохо. Всё было настолько плохо, что Германии по-хорошему хотелось свернуть шею своему правителю. «Сука! Какая же он всё-таки сука!» – Мрачно размышлял немец, пока канцлер, разве что ни рыдая ему в пиджак, причитал по поводу того, как все они перепугались. Политики вокруг облегчённо вздыхали и поздравляли друг друга с удачным исходом. При этом они ухитрялись выглядеть настолько искренне-обеспокоенными, что Крауц мог не задумываясь подвести итог – переигрывают, сволочи, откровенно же переигрывают. Если до этого момента эвакуация ещё как-то могла осуществляться, то теперь дело застопорилось окончательно: люди, наблюдавшие за происходящим безобразием (а как ещё Людвиг должен был охарактеризовать «это»?) просто впадали в прострацию. Германии, ненавидевшему любое проявление беспорядка, было особенно больно на это смотреть. Поэтому он, собственно говоря, и не смотрел, прикрыв глаза и с раздражением размышляя о том, что количество объятий за день превысило все допустимые пределы. В голове Людвига сама собой выстроилась цепочка возможных вариантов случившегося. Во-первых, на него могло быть организовано покушение неизвестными противниками, но он, Крауц, об этом не знал и, благополучно пропустив встречу, миновал угрозу, а его правительство, которое как-то оказалось в курсе (узнать как), успело поднять бучу. Во-вторых, могла быть устроена имитация покушения, причем его же правительством, с целью смещения внимания с центральных аспектов внешней (внутренней?) политики… В-третьих, покушение было, но не на него – на другую страну, а информация просто дошла до канцлера в искажённом виде. В-четвертых, Людвига разыгрывают. Сочтя последний вариант абсолютно не рациональным, немец попытался было выкинуть его из головы, однако же, эта мысль отчего-то оказалась на редкость живучей и даже ухитрилась протолкнуться на первое место составленного им рейтинга. – Господи, как же мы за тебя переживали! – Канцлер так и не отцепился, даже когда уже порядком уставший Людвиг откровенно стал вырываться. – Я бы себе простить не смог, если бы с тобой что-нибудь произошло. Но кто же знал, что среди стран есть те, кто затаил на тебя злобу ещё со времён Второй мировой?! А вот это уже была крайность. Людвиг слышал, как тихонько вскрикнул Шелдон, которому на ногу уронили винтовку и как вполголоса выругался военный, не сумевший сдержать в себе изумления. Единственная мысль, за которую успел ухватиться Крауц – это понимание необходимости побега. К чёрту все интриги, он потом успеет из первых рук получить все сведения. Сейчас нужно просто постараться забиться в дальний угол и не отсвечивать. Осознание этого далось очень легко, и только одна навязчивая идея всё никак не могла его отпустить: если он, Людвиг, сейчас совершенно случайно свернёт шею своему правителю, психологическая травма, полученная во время несостоявшегося покушения, сможет стать смягчающим обстоятельством или всё-таки нет?