Стеклянный мир

      Они не едут в бар или клуб. Вместо этого — долго колесят по ночному городу, пока не выезжают за черту мегаполиса, на пустынную трассу, где можно прилично прибавить скорость, и в жилах, наконец, бурлит адреналин и восторг. Бима отпускает. Оказывается, ему не хватало именно этого — полосы дороги, собственных пальцев, вцепившихся в чужую кожанку, звука рассеченного пополам воздуха.       — Здорово, правда? — внезапно орет Форт.       — Да, черт возьми! — и Бим искренне улыбается, так, как не улыбался, наверное, с лет шести.       Они останавливаются у придорожной кафешки и покупают там фаст-фуд и колу. И, сидя за пластмассовым хлипким столиком, с жадностью поглощают еду.       Наконец появляется возможность как следует рассмотреть друг друга. Форт не вызывает в нем никаких эмоций — и это очень здорово. Его можно назвать привлекательным, эдакий классический плохиш. И единственное, что не соответствует образу, — глаза. Серьга в ухе, походка, разворот плеч, ухмылка — все как по нотам. Глаза не принимают участия в этом спектакле. Если бы Бим не боялся заглянуть глубоко внутрь, то увидел бы похожую закоренелую боль. Этого он всегда боялся — увидеть нечто похожее на его собственный ад. Легче не знать, или притворяться, что у других все хорошо, чем искать ответы. Страшнее всего — понимать на собственной шкуре, каково это, а потом отворачиваться, одергивать тянущуюся руку помощи потому, что сам себе помочь не можешь. Сначала опыты следует проводить на себе, а после использовать лекарство на других.       — Ты не похож на того высокомерного засранца, которым казался при нашем разговоре, — доев чизбургер, задумчиво произносит Форт.       — Я высокомерный засранец лишь потому, что ты не привык слышать правду? — хмыкает Бим, открывая жестяную банку.       — И это тоже, — усмехается, глядя ему в глаза.       Форт поражен во всех смыслах. Его собеседник оказывается самым интересным экземпляром из череды безликих «голосов». И дело не в том, что парень симпатичный и по-своему милый, здесь внешность играет последнюю роль. Он совершенно «вне» и одновременно «в». Форту еще не приходилось сталкиваться с такими людьми, но он точно знал, что за этим стоит что-то очень болезненное и неизлечимое. Он бы мог попытаться ему помочь, но не так, как обычно, в рамках одноразовой акции «Звонок-исповедь», а по-настоящему. Вот только, как и зачем он пока и сам не знает.       — Знаешь, мне похуй. Но я прав, и ты прекрасно об этом знаешь, — Бим делает глоток сладкой шипучки и кривится. — Гадость, — и продолжает пить.       — Ты забавный, — не сдерживается Форт. — Всегда кривишь носом и продолжаешь жрать стекло вместо шоколада? — вырывается у него после некоторой паузы, и на мгновение в глазах Бима мелькает незнакомая, едва уловимая эмоция. Вот здесь, где-то здесь, близко. Заноза, опухоль. Которую надо удалить, пока еще можно.       — Я никогда не пил эту дрянь, всегда было интересно попробовать, — пожимает плечами Бим и замечает, как Форт смотрит на него, будто призрака увидел. — Что? Это запрещено законом, не употреблять эту крашеную шипучку?       — Надеюсь, на мотоцикле ты раньше катался, а то как-то не хочется быть для тебя первооткрывателем во всем, — издевательским тоном говорит Форт.       — У меня был мотороллер, это не одно и то же, но все-таки, — отчего-то Бим смущается, он ерзает на стуле под пристальным взглядом нового знакомого.       — Да ты прям целка, — ржет Форт, а Бим кидает в него картошкой фри.       — Иди в жопу!       — Подожди, — оживляется Форт, уворачиваясь от летящей картошки, — ты обязан, как в фильмах, составить список желаний, которые обязательно должен осуществить, ну, скажем, до тридцати.       — Не факт, что я доживу до тридцати, да и сколько это желаний надо осуществить за восемь лет — сотню?       — Хорошо, можно так далеко не заглядывать. Скажем, на год.       — Это типа «увидеть море», «подарить маме розовый кадиллак», «переспать с двумя женщинами одновременно» и прочее?       — Думаю, море-то ты видел, — улыбается Форт. — Но если хочешь тройничок, могу организовать. У меня много знакомых привлекательных девушек, — подмигивает.       — Слишком просто. Желание должно быть на грани невыполнимого. Или что-то жутко символическое. Правда, обычно в таких фильмах все хреново заканчивается.       — Ну и черт с ними, с фильмами. У тебя все будет хорошо! — горячо уверяет его Форт, и Биму правда хочется в это верить. А ступни перемотаны бинтом, который он так и не снял. Так надежнее.       — Ладно, мое первое желание… — воодушевленно начинает Бим, прогоняя прочь опасные мысли, — хочу огромный торт-мороженое! — У него блестят глаза, как у ребенка в кондитерской, и Форт невольно задерживает дыхание от такого неприкрытого детского восторга.       — Блять, ты что, никогда не ел торт-мороженое? Его же в каждой кафешке подают.       — Моя няня была поборницей правильного питания, и сладости нам с сестрой давались в ограниченных количествах, и обычно это были желе или мармелад собственного приготовления, — откровенничает Бим. Он редко вспоминает детство, не потому что не хочет, просто обычно это приносит очередную порцию боли.       — Серьезно? — удивленно таращится на него Форт. — А родители не замечали эту тиранию? Это ж преступление — не давать детям вкусняшек! — восклицает и бьет по столу кулаком, напоминая борца за права обделенных детишек, что очень веселит Бима.       Он очень живой и непосредственный. И что самое главное — рядом с ним Бим улыбается искренне. Форт его забавляет и здорово отвлекает от болезненных воспоминаний и страхов. Неужели… он для него панацея? Как Бим для матери.       Плохо. Все было и будет плохо. Люди — не лекарства. Ищи спасение в себе.       — Решено, завтра я угощу тебя тортом-мороженым! — заявляет Форт, когда Бим протягивает ему шлем.       Они стоят в том же переулке. В общепринятом смысле их «повеселимся» вмещало поездку на мотоцикле по ночному городу и разговор в кафе. Ничего лишнего. Но Бим именно этого и хотел. Передышки. Сегодняшнее времяпровождение помогло ему больше, чем алкоголь, беспорядочный секс и наркотики. Но люди — не лекарства, пойми!       — Спасибо, но думаю, я сам должен осуществить свое желание. Делить его ни с кем я не собираюсь, — он засовывает руки в карманы и ежится от порыва ветра.       — Высокомерный засранец! Вообще-то это я подал тебе идею! — шутливо дуется Форт, надевая шлем.       — Благодарю, господин, — делает «вай» Бим.       — Иди на хуй, — смеется, а затем заводит мотоцикл. — До скорого.       — Да катись уже.       Тот только хмыкает и уезжает. Бим достает телефон из кармана и мгновенно удаляет его номер. Не надо «до скорого». Привязываться к кому-то и искать спасение в чужой боли он не намерен.       Вечер прошел хорошо. Живое общение лучше молчаливых стен. И… всё.       Уже дома он замечает непрочитанное сообщение.       «У матери очередной приступ. Она грозилась покончить с собой, если ты не приедешь, и напрочь отказывается продолжать лечение. Тебе хорошо живется, сын?»       — Замечательно! Мне живется просто охуенно! — швыряет телефон на кровать и сдирает с себя одежду. А хочется — кожу. А еще больше — перерезать вены осколком разбитой вазы. Кажется, так будет еще охуеннее и замечательнее, жизнь заиграет всеми цветами радуги. Когда кровь будет капать, а боль станет реальной и осязаемой. С врагом проще бороться, когда он стоит напротив, направив на тебя дуло пистолета.