***
Многие путали их, хотя они совсем не были похожи — милая и тоненькая, как тростиночка, Ким и немного пухленький, неповоротливый Бим. Их отделяло ровно десять минут — Ким появилась на свет первой, о чем не уставала напоминать брату. Как будто десять минут что-то решали! Она частенько заступалась, когда мальчишки на улице задирали его, обзывая слабаком и жирдяем. Бим злился на сестру, потому что прекрасно мог справиться сам, настоящие мужчины не должны прятаться за спиной у женщин, они должны оберегать их и защищать сами. — Глупости! Меня они не тронут, а тебя могут поколотить. Я всегда могу расплакаться и сказать, что они обижают меня. Девочкой быть клёво, правда? — парировала не по годам смышленая Ким. Бим только кивал, потому как на самом деле побаивался этих задир, они были выше его и сильнее. Да и что он мог сделать один против троих? Но признать свою слабость не мог. Кимми никогда ничего и никого не боялась. Ни темноты, ни страшилок, которыми любили пугать малышню ребята постарше, подсвечивая фонариком лицо, ни ужасных извращенцев с конфетками. Бим же боялся всего, он частенько плакал и злился на себя за свою слабохарактерность. И, стиснув зубы, раз за разом пытался преодолеть себя. Не вздрагивать от каждого шороха в темноте; давать отпор обидчикам и смеяться вместе с Кимми, когда по телевизору показывали ужастик. — Ким, я хотел бы быть похожим на тебя. — Однажды они лежали на расстеленном пледе на лужайке у дома и смотрели в звездное небо, тогда-то Бим признался в том, что не давало ему покоя. У всех ребят его возраста были кумиры, на которых они хотели равняться: супергерои, актеры, спортсмены. У Бима таким кумиром была сестра. Он бы хотел однажды быть достаточно сильным, чтобы защитить ее. — Пфф, дурачок! — рассмеялась тогда девочка. — Зачем тебе быть такой, как я? Девчонкой быть не так классно. Многое запрещают, а еще надо носить платья и лифчики, — скривилась она. — И самое ужасное — раз в месяц истекать кровью. Бим засмеялся. — Чего ржешь? Тебе не надо каждый месяц ходить в памперсе, придурок! — быстро ударила его по плечу, потому что брат хохотал как ненормальный. — Да уж, в этом я на тебя похожим быть не хочу. — Правда, Бим, ты не должен хотеть быть кем-то еще. Строй себя сам, по кирпичику, а не по подобию. — Тебе сколько лет, бабуля? — вновь поразился не по годам умной сестре. — Столько, сколько и тебе, дедуля, — огрызнулась, кладя голову ему на плечо. — Так здорово, правда? Бим вглядывался в звездную даль и соглашался с ней. На душе тогда было тепло и спокойно.***
— Бим, прикрой меня, мне правда очень нужно, — умоляла его она. Теперь она выглядела иначе, совсем по-взрослому: в короткой юбке с густо подведенными глазами. Подростковая угловатость уже начала сглаживаться, уступая место мягким изгибам. Бим тоже изменился, теперь он не пухленький коротышка, а тощий и нескладный юноша. Им исполнилось пятнадцать, и они считали себя почти взрослыми. Кимми повзрослела давно и гораздо раньше несуразного брата. — У тебя свидание с ним? — с придыханием, стараясь унять предательскую дрожь в голосе, поинтересовался. — Да, — губы расплываются в мечтательной улыбке, — знаешь, — доверительным шепотом, — я так волнуюсь. Она действительно волнуется, это видно невооруженным глазом, хотя Ким не из робкого десятка. Бим отвел взгляд, понимая, что сегодня очень важное событие для сестры и ее надо подбодрить, а ему на ум ничего не приходило. — К чему такая спешка? Если ты не готова, скажи ему, — все, что смог выдавить. Ким, видимо, совсем не этого ждала от брата, поэтому она схватила его за руку, пытаясь растормошить. — Эй, ничего не изменится ведь, но я люблю его здесь и сейчас и хочу принадлежать полностью, хоть и звучит это… глупо. — У нее холодные пальцы, которыми она буквально вцепилась в руку Бима, она чертовски волновалась, хотя, по идее, должна предвкушать первый секс с любимым. — Кимми… — вздохнул, притягивая ее к себе; он прижал ее к своей груди, а она доверчиво прильнула к нему, словно в поисках защиты. — Не трясись ты так, он ведь тоже любит тебя, значит, все будет хорошо. И вообще, пока ты там прохлаждаться будешь, мне надо прикрывать твою задницу на званом вечере, — погладил ее по волосам. Отец его по головке не погладит, если узнает, что Ким смылась накануне званого вечера, который и сам Бим ненавидит всей душой. Его снова облачат в костюм, накинут на шею удавку, а потом он должен будет разыгрывать дружелюбного и милого парнишку, сына и наследника великого и ужасного господина Барами. — А с чего ты взял, что я боюсь, разве я когда-то чего-то боялась, вот скажи мне? — окончательно взяла себя в руки, отстраняясь. Через минуту она уже развела бурную деятельность: поправляла макияж, натягивала босоножки на умопомрачительных каблуках. Затем чмокнула Бима в щеку и вылезла в окно — это она умела и любила, вот так сбегать, хотя при желании можно было проскользнуть через дверь, у них в доме нет вооруженной до зубов охраны. Отец не любил, когда рядом крутилось слишком много людей, поселок охранялся, и этого ему казалось достаточно. Позже выяснилось — зря. Сестра влюбилась впервые и в последний раз в жизни. Бим никогда не видел ее парня, но, кажется, тот был слишком идеальным. Наверное, таких не бывает. И он немного завидовал сестре, когда слушал восторженные рассказы о нем. Парень понимал, что, скорее всего, сестра слишком идеализирует того, в силу первого искреннего чувства. Она говорила, дышала, жила о нем, ним. Только Кимми, с присущей ей самоотверженностью, могла так любить. И Бим боялся, что однажды эта любовь просто сожжет ее дотла. Нет, все случилось иначе. Любовь, как оказалось, не значила ровным счетом ничего в глупом стечении обстоятельств. Он не понял, как это произошло и почему так и не смог исполнить своего заветного желания — защитить ее. Его просто не было рядом, когда она истекала кровью от ножевого ранения в гостиной. Он ушел с ночевкой к другу и до утра рубился с тем в видеоигры, ни о чем не подозревая. Мать обнаружила ее первой и долго кричала, убаюкивая мертвое тело на руках. Отец был беспристрастен и почти спокоен, только курил больше обычного. Бим плакал, он заперся в комнате сестры и плакал, вдыхая ее запах. …Любимая пижама с утятами и кровь, кровь, кровь… Она пролежала так долго, скорее всего, ей было больно, и умерла она не сразу, как сказал врач; просто мать приняла снотворное и спала в своей комнате на втором этаже мертвым сном, отца и Бима по разным причинам дома не было. «Лучше бы ты пошла к своему хорошему и замечательному в эту ночь», — думал Бим, захлебываясь слезами. И Кимми не стало. А затем постепенно стали исчезать привычные и дорогие сердцу вещи: взаимопонимание, забота, уют семейного очага. Каждый справлялся с потерей по-своему. И каждый раз только больше проваливался в эту пучину. Мать предпочла взять в заложники душу Бима. Внешне он был похож на ее умершего ребенка, да и был слишком слабым, чтобы сопротивляться. Бим справляться так и не научился. Поэтому ненавидел всей душой зеркала, их было много, и везде отражалось ее мертвое тело. Какая глупость и китч — зеркальный потолок в гостиной. Мать смотрела вверх, качала ее на руках и медленно сходила с ума. А потом в отчаянии разбивала одну за другой стеклянные поверхности в доме. Ей нравилось слушать оглушительный звон. — Кимми, малышка, иди к мамочке… — умоляла она его, и он, как привязанный, шел по полу, усыпанному осколками. Потому что тогда действительно хотел стать Кимми, чтобы быть обладателем ее солнечной улыбки и внутреннего стержня. Он никчемный и слабый; это он должен был умереть от руки банального грабителя; сестра другая, намного лучше многих и достойна долгой и счастливой жизни. Боль внутри распускалась огненным бутоном, и в физические увечья не наносили особого вреда. Но он шел и глотал слезы, раз за разом повторяя: — Мамочка, больно, больно, — выворачивало внутренности, ступни горели, но это как раз здорово отрезвляло, и он с трудом ловил ускользающую нить реальности. — Правильно, должно болеть, любить так больно, Кимми, — она протягивала к нему руки и улыбалась. Бим ощущал себя младенцем, который делал первые шаги. Потом равнодушно смотрел в одну точку, пока медсестра вытаскивала осколки и обрабатывала порезы. А мама улыбалась, впервые после смерти Ким, искренне улыбалась. Биму показалось, что он еще сможет сделать ее счастливой. Достаточно иногда играть роль сестры и исполнять ее капризы, даже вот такие странные. Глупо бояться физической боли, когда внутри пылают города. Когда отец заметил странное поведение жены, Бим был на грани диссоциативного расстройства идентичности. Грани начинали стираться, и, когда мать хотела «поиграть с доченькой», Бим даже мысленно называл себя именем сестры. Старательный и послушный мальчик очень старался быть ею, а не притворяться. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы у матери не случился срыв при отце, и он, не на шутку испугавшись, поместил ее в клинику. Оказавшись «на свободе», Бим не выдохнул с облегчением, а впал в состояние близкое к депрессии. Не мог спать, есть, никак не реагировал на окружающую действительность, мог часами лежать на кровати в комнате сестры и рассматривать коллаж из фотографий на стене. Ничего не хотелось делать, даже шевелиться. Когда он хотел выпить воды, руки затряслись, и стакан, выпав из рук, разбился. И это подействовало на него, как холодный душ, до дрожи захотелось попробовать кое-что. И он, запершись в ванной, приставил крупный неровный осколок к руке. Тот блеснул в свете ламп. Любовь равно боль? Тогда чему равняется жизнь? Стоит ли она хоть одного ломаного гроша, если ее можно оборвать так просто — холодным металлом лезвия, прозрачным куском стекла в пальцах? В зеркале отображался бледный всклокоченный парень. Зеркало врет, врет ведь? Кимми, Кимми, Кимми… Здесь должна быть она. Не он! Ошибка!!! Ошибка!!! Ошибка!!! Каждый палец; нежно скользить по подушечкам, затем по фалангам вниз, неглубокие продольные красные линии-нити, дорожки к пульсу на запястье — таймеру быстротечной жизни. Миг — и… ничего. Ослабевшие пальцы уронили осколок, он сел на холодный пол и закрыл глаза. Легче, однажды станет легче. Рука кровоточила, оставляя на белом кафельном полу кровавые отпечатки. Он никогда не чувствовал себя настолько жалким. Умереть для него — непосильная задача. Несмотря ни на что, ему хотелось жить. Даже если и за нее тоже.