Стеклянный мир

      Бим не хочет возвращаться домой, но и остаться не может — глупо. Ему не приходит в голову, что его откровения сблизили их, сделав если не друзьями, то приятелями. Хотя о Кимми он никогда никому не рассказывал. Жалеть о сегодняшней «исповеди» бесполезно, ему надо было рассказать, а Форт выглядел… понимающим. Да, он понимал. Потому что сам пропитался этим мерзким болезненным чувством. И пусть он не говорил о причине своей боли, глаза-то не врали.       От чего ты бежишь, когда бросаешься спасать? Хотя это не рука помощи, а скорее одноразовая благотворительная акция. Когда тебе протягивают руку, а затем отрубают ее по локоть. Однако Бим считал, что это лучше, чем очищение через боль других или вариться в котле собственных воспоминаний, страха и вины. Форт не лучше и не хуже. Он по-своему проходит испытание под названием «жизнь».       — Оставайся, кровать большая, поместимся, — видя, как Бим застыл в нерешительности, говорит Форт.       — Хорошо, — нехотя соглашается Бим, — только одеяло дай. Не хочу дотронуться до тебя ночью ненароком, чтобы ты меня не придушил подушкой.       — Я не буйный, не волнуйся, — ехидничает, доставая из шкафа одеяло.       — Ладно-ладно, я в душ и спать. Надеюсь, можно взять что-то из твоих вещей, а то я как-то не рассчитывал на ночевку вне дома.       — Возьми на полке, — лениво отзывается, что-то быстро печатая в телефоне.       Бим берет сменную одежду и идет в душ. Напиться не получилось. Да еще и откровения никому не нужные… Черт! Правда, его мысли мечутся из крайности в крайность, как тело из холода в жар, когда он касался его.       Впервые он так погружен в свои мысли, что около пяти минут просто стоит и пялится на себя в зеркало. Вытирает мокрые волосы полотенцем, не спуская глаз со своего зеркального двойника. Форт прав: ее там нет. Но Бима в этом двойнике тоже ничтожно мало. Взгляд колючий, отталкивающий — у него не такой; неестественная бледность и темные круги под глазами — у него всегда был румянец; отросшие волосы спадают на лоб — он всегда стригся коротко; потрескавшиеся губы и отчего-то припухшие, словно он целовался несколько часов подряд — Бим никогда не целовался и обычно пользовался маслом для губ. Руки-плети, хрупкие запястья, выпирающие ключицы и футболка Форта, которая висит на угловатых плечах. Некрасивый двойник, искаженная копия. Так же как он — копия Ким.       Он тянется рукой к зеркальной поверхности, отражение испуганно смотрит на него. Дотронься — тепло или холод? Ранит, расколовшись, или останется цельным, в отличие от тебя.       Вспышка — бездыханное тело, раздробившееся на множество зеркальных копий. Крик, крик, кровь и боль.       «Ким, помнишь, ты в детстве любила танцевать? Мы специально построили танцевальный класс, чтобы ты танцевала. Но ты бросила танцы, а я так мечтала увидеть мою девочку на большой сцене. Станцуешь, доченька?»       — Бим! Бим! Бим, ты слышишь? Бим! — зовет откуда-то издалека знакомый голос.       Он резко распахивает глаза и хватает ртом воздух, словно утопающий.       — Ты в курсе, что пытался расхуярить зеркало? Чего тебя так накрыло?       — Я увидел там ее, — еле слышно произносит, глядя на свои саднящие костяшки.       Форт садится рядом с ним на холодный пол.       — И часто тебя кроет в последнее время?       — Не очень…       — И с чем это связано?       — Я жил один, а теперь с матерью, с ней… сложно, — бьется затылком о шкафчик и шипит.       — Судя по всему, она провоцирует твои приступы, поэтому тебе надо переехать.       — А то я не догадался, спасибо, док, — язвит Бим. — Мне некуда переезжать, да и оставить ее не могу, она снова сорвется. Я сдерживаю ее, понимаешь?       Форт смотрит на его профиль, а потом произносит.       — Ты не сдерживаешь ее, а провоцируешь. Она срывается на тебе, и ей кажется, что легче, на самом деле — это бег по кругу. Она не отпускает Ким, удерживая тебя возле себя. А ты просто сдаешься и подчиняешься, потому что чувствуешь вину.       — Иди на хуй, понял? — цедит сквозь зубы, глядя на него с яростью. — Не надо препарировать меня, как лягушку, не лезь своими грязными руками в меня. Если я рассказал, это не значит, что хочу слушать твои хреновы советы и предположения. Справься со своими демонами, а потом лезь к другим, — практически вплотную приближается к нему. Глаза полны гнева, какой-то безысходности и… смирения.       Форт хватает его за ворот футболки и выдыхает в лицо:       — Хренов мазохист, ты купаешься в этой боли, как в бассейне с шампанским. И не хочешь выбраться из этого дерьма. Тебе нравится быть на дне, вывернутым, сломанным, ты кайфуешь, когда загибаешься от приступа из-за чертовой стекляшки. Так? — Глаза Бима близко и в них, как в мелкой речушке, с порывом ветра, идет рябь. Его надо вырвать из этой «зоны комфорта», где тот находится не один год. Форт ничего не знает о психологических тонкостях, он с грацией гиппопотама решает войти в жизнь этого человека, чтобы спасти на этот раз кого-то по-настоящему. А может, и самому обрести, наконец, покой.       — Пойдем спать, если хочешь, можешь обработать руку, но там царапина, думаю, не умрешь, — кидает Форт и выходит из ванной.       Бим выходит следом, не оглядываясь на чудом выжившее в неравной схватке зеркало.       — Знаешь, Бим, никому и никогда не говори, что ты слабый. Убеди себя, что это не так и перестань жалеть — себя и вообще обо всем, — когда они уже лежат в темноте, говорит Форт, отворачиваясь.       — Ты решил меня жизни поучить? Наверняка на своем факультете ты — глава наставников, я прав? Отвечу кратко: иди на хуй, Форт, — в голосе ни одной стальной нотки, только усталость.       — Никуда я не пойду, теперь мы часто будем видеться, так что прими это.       — Какое счастье!       — Будет больно, порой невыносимо, но ты справишься, правда? Всегда справлялся, только в этот раз я тебе помогу.       — Поможешь? Каким образом?       — Добью, если нужно будет, чтобы не сильно мучился. Или наоборот верну к жизни, кто знает.       — У тебя теомания? — Он знает, что Форт настроен серьезно. Но тащить за собой кого-то так глубоко и далеко не хочется. Не вернуться вместе страшно.       — Спи, — вяло произносит Форт, поправляя на себе плед.       — Псих, я не верю тебе, слышишь? — по-детски куксится Бим, закрывая глаза.       Никому ничего не нужно. Ты никому не нужен. Даже себе. А он… просто прохожий.       Биму в кои-то веки снится сон: комната с видом на море. И теплые руки, которые бережно обнимают его со спины.